Труднее всего, конечно, выйти из города, а там - как повезет!
Проводница знала многие улочки, переулки, проходные дворы, по которым можно пройти без боязни неожиданной встречи.
Можно было нарваться и на засаду. Во избежание этого мы решили уходить утром, когда, спеша на работу, по городу и за городом во всех направлениях ходят люди. Чтобы не обращать на себя особого внимания, договорились идти по одному, но на виду друг у друга.
С оружием люди уходили большими группами, ночью. Иногда натыкались на засады. Завязывалась перестрелка, и некоторые погибали. Потому, особенно после убийства Кубе, связные предпочитали выводить людей из города по 2 - 3 человека, днем, когда засады снимались.
В театре о нашем уходе никто не знал. Узнали лишь через несколько дней, так как спектаклей не было, а по утрам за нас расписывался в журнале Околов. Наше исчезновение явилось для всех большой неожиданностью.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В МИНСКЕ
Прежде чем уйти, надо было позаботиться о том, чтобы мое исчезновение не причинило никому из родных и знакомых никаких неприятностей. Моя мать и жена брата с маленькой дочкой жили в том же доме, но в другом подъезде. Дом до войны был заселен артистами театра имени Янки Купалы. Они уехали в июне 1941 года на гастроли. После оккупации в их квартиры поселились чужие люди, мало знавшие моих родных. За два года жизни по соседству они привыкли к тому, что я очень редко бывал дома. Это облегчило мою задачу.
Уход кроме личного риска грозил оставшимся родственникам, если о них узнают, смертью. Немцы хватали семьи партизан и убивали без суда и следствия, по одному подозрению или доносу. Такие расстрелы широко рекламировались, об этом писали в газете, сообщали в объявлениях, расклеенных по городу, передавали по радио. Очевидно, немцы хотели таким способом задержать людей, уходивших из города в партизанские отряды.
Помог случай. Перед моим уходом немцы объявили, что все жители Пушкинского поселка должны срочно освободить весь район, а кто этого не сделает, тех будут выселять из занимаемых квартир прямо на улицу. Указан был срок.
Поселок пришел в движение. Все начали искать себе комнаты на соседних улицах. Никому в голову не приходило интересоваться, кто куда переезжает. Тем более что каждый, нашедший себе новое место жительства, старался держать это в секрете, опасаясь, что кто-либо из соседей раньше захватит его квартиру.
Жене брата удалось найти квартиру на Беломорской улице. Чтобы соседи поверили, что и я переезжаю на новую квартиру, перевез туда свои вещи днем, когда все видели. Соседям очень охотно рассказывал, что переезжаю, но называл совершенно другой район. В суматохе общего переселения все растеряли друг друга. С целью еще более застраховаться говорил, что на днях должен выехать опять на гастроли и что мне не хочется ехать. Некоторые сочувствовали, так как понимали, что в такое время разъезжать небезопасно. Другие жалели, что собираюсь уезжать, а потому не беру ничего в починку.
К жизни в лесу я совершенно не был подготовлен. В самом скверном состоянии была обувь. Ходил в легких полуботинках и калошах. Являться в калошах в лес так же глупо, как в валенках на бал. И я решил раздобыть себе в первую очередь крепкие сапоги или, в крайнем случае, ботинки. У меня сохранился хороший, почти новый костюм, и я решил пожертвовать им для такого дела.
Желающих купить костюм на рынке оказалось много, но я интересовался сапогами, а не деньгами. Продавались там и сапоги, но все они оказались мне тесными. Пришлось продать костюм и купить себе солдатские ботинки с подковами. Это все же лучше калош, которые я немедленно потерял бы в глубоком снегу или в вязком болоте вместе с полуботинками.
Зимнее пальто на ватине с котиковым шалевым воротником тоже мало подходило для жизни в лесу. Взял его с собой в надежде обменять где-нибудь в деревне на полушубок.
Нашим уходом руководил Сергей Потапович. Вторая группа была составлена тоже заранее. Сергей сказал им о выходе так же, как и мне, накануне, назначив иное место встречи. Они уходили другой дорогой. Кто и с кем идет, никто из нас не знал. Тоже на всякий случай. Хотя мы верили друг другу, но все могло случиться.
После убийства Кубе город кишел военными патрулями. Среди них попадались и такие, на которых нельзя было смотреть без смеха. Однажды мне встретились три седовласых старика с винтовками. Один из них, шедший посередине, был настолько худ, что шинель на нем болталась, как на вешалке. Он еле переставлял ноги. Лицо его, очень похожее на мумию, ничего не выражало. Из глаз текли слезы. Винтовка висела на ремне, перекинутом через левое плечо. Вдруг он уронил свое оружие, которое с грохотом упало на тротуар. Двое других немцев подняли винтовку и повесили на плечо "грозного вояки". После этого все трое медленно двинулись дальше.
Вероятно, для усиления патрулирования по городу их прислали из какой-то канцелярии, куда они попали по тотальной мобилизации, проведенной Гитлером. Иначе нельзя объяснить появление на улицах города таких немецких старикашек, будто вытащенных из музея.
До сих пор я видел много стариков в черной форме строительной организации ТОДТ, со свастикой на рукаве, которые работали в канцеляриях. Но в военной форме, да еще с винтовкой встретил впервые.
Зверства немцев в эти дни не имели границ.
Какие районы намечены для уничтожения, никто не знал, а потому в городе царила паника. Все куда-то прятались, уходили ночевать к знакомым, будто у знакомых безопаснее. Многие вообще не приходили домой, а ночевали по месту своей работы.
В намеченных к уничтожению районах убивали всех без исключения: мужчин и женщин, дряхлых стариков и маленьких детей.
Вырвавшиеся чудом из этого ада люди рассказывали невероятные истории. Трудно поверить и в то, что человек может дойти до такого состояния, чтобы со смехом вырывать из рук матерей маленьких детей и убивать их на глазах самым зверским образом.
За что?!
Этот вопрос, видимо, не приходил никому из гитлеровцев в голову, и вряд ли кто из них смог бы на него ответить. Такие вопросы им не задавались, а если кто-нибудь попробовал бы их задать - это грозило смертью.
Последние дни в Минске прошли как в тумане. Думалось только об уходе, волновался, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Иначе - конец.
Зашел в "штаб", рассказал там очередные новости, а в душе жалел, что нельзя взять друзей с собой. Но идти в лес с маленькими детьми вряд ли кто решился бы. Тогда мы не знали, что во всех партизанских отрядах было много молодых девушек и женщин, которые воевали не хуже мужчин, а в разведке иногда справлялись гораздо лучше, так как вызывали меньше подозрений.
2 октября 1943 года - памятный для меня день.
Утром я встал очень рано. Сколько спал - не знаю. Все время просыпался и смотрел на часы, боясь опоздать, хотя будильник был поставлен на нужное время.
Встал тихо, чтобы не тревожить соседей. Встречаться с ними не входило в мои планы - не хотел лишних расспросов.
Все было уложено с вечера в небольшую плетеную корзиночку с двумя ручками. Там лежали две пары белья, полотенце, два куска мыла, бритва, кисточка, маленькое зеркальце, столовая ложка, большой складной нож, пять тетрадей, бутылочка с чернилами для авторучки и несколько карандашей. По совету Софьи Игнатьевны взял две пачки соли, тоже будто на обмен.
Нужно было умыться, побриться последний раз в домашних условиях, съесть что-либо перед большой дорогой, и можно отправляться в путь.
Последние приготовления прошли очень быстро. Уходить из дому было еще рано. Я уселся на стул возле круглого стола и огляделся, как бы прощаясь со своей комнатой. Невольно задумался.
Жизнь в лесу, в окопах мне была хорошо знакома с первой мировой войны. Но тогда мне было 20 лет. А 50-летний человек с больной ногой - плохая находка для партизанского отряда. Но я знал, что у меня достаточно твердый характер, чтобы перенести все трудности партизанской жизни.
Какие бы мрачные картины я ни рисовал себе, настроение оставалось радостным. С таким настроением, вероятно, убегают из тюрем и ждут сигнала, по которому нужно отправляться в путь. Что будет дальше - не мог знать, но сегодня я начинал новую жизнь!
Из города выходить трудно. Риск. Но вся война держится на этом. Тут одна надежда на проводника, который знает дорогу как свои пять пальцев.
Пора уходить. Скоро начнут просыпаться соседи, и тогда не избежать расспросов: куда, зачем? Сейчас идут уже на работу те, кому до нее предстоит дальняя дорога. Каждый несет либо сумку, либо мешочек, куда кладут инструменты и еду. А иногда - предназначенное на продажу или обмен.
Тихонько вышел. Идти далеко. Нужно пройти всю Пушкинскую, Советскую, мимо Дома правительства на Московскую улицу, а там свернуть направо в переулок, подойти к железнодорожному переезду и встретиться с Софьей Игнатьевной.
Дорога, по которой ходил несколько раз в день, была знакома во всех подробностях. В некоторых местах пешеходы пробирались для сокращения пути через развалины, сворачивали в стороны, чтобы избежать встречи с патрулем, проверяющим документы.
Обычно я ходил по этим улицам, почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг, думая о чем-либо своем. Теперь же ничего не ускальзывало от моего внимания: немецкий патруль, идущий навстречу, жандармы, стоящие на перекрестке, готовые проверить документы у любого, показавшегося им подозрительным.
Чтобы не вызвать подозрений, нужно идти прямо, не ускоряя шага, не обращая на них никакого внимания. Смелость - лучший способ избежать проверки, а если все же проверят - театральное удостоверение никогда еще не подводило.
Когда подходил к месту встречи, выглянуло солнце. Погода обещала быть отличной. Я пришел точно в назначенное время, но меня уже ждали.
Софья Игнатьевна была в простом темненьком платье, на плече повешенный на тоненькую палочку небольшой белый узелок. Этот узелок стал для меня как бы путеводной звездой.
Условия нашего движения были такие: Софья Игнатьевна не торопясь идет впереди, не оглядываясь и не обращая на нас никакого внимания. Мы - я, медсестра Александра Николаевна и Виктор Крищанович - следуем за ней каждый сам по себе, будто незнакомые. Иногда Софья Игнатьевна будет в определенных местах, по своему выбору, останавливаться для отдыха, и тогда мы тоже должны садиться где-либо у дороги, ни в коем случае не подходить ни к ней, ни друг к другу. В случае провала - все ведь может быть - каждый должен выходить из создавшегося положения сам, не впутывая других.
Мы следили за Софьей Игнатьевной. Когда она двинулась вдоль полотна железной дороги, мы по одному пошли вслед. Вдоль железнодорожного полотна ходило много людей. Рабочие и служащие всегда торопились, а потому ходили по тропкам, сокращающим путь. Одни шли перед нами и за нами, другие навстречу, некоторые пересекали путь. Поэтому нужно было очень внимательно следить за узелочком.
Дороги этой я не знал. Мне никогда не приходилось бывать в том районе. Потому изо всех сил старался не отстать. Проходили переезды, их на нашем пути встречалось несколько.
Но вот постепенно начали приближаться к окраине города. Софья Игнатьевна свернула в какой-то переулок, прошла между маленькими домиками через проходные дворы. Чувствовалось, что этот путь был ей настолько знаком, что она могла здесь пройти с завязанными глазами.
Наконец домиков становилось все меньше, а расстояние между ними все больше. Вот мы прошли мимо последнего, причем не по улице, а какой-то тропинкой позади огородов. Перед нами раскинулось картофельное поле, разбитое на участки.
Проводница наша прибавила ходу, и я с трудом поспевая за ней. Очевидно, тут был опасный участок дороги и его нужно проскочить поскорей.
Теперь нигде не было видно жилья. Вдруг вдали показалось какое-то здание, окруженное высоким забором. Путь наш лежал как раз мимо его. По тому, как проводница уверенно шла, никуда не сворачивая, можно было понять, что она не опасается встречи с людьми, охранявшими его.