Московское охранное отделение того времени занимало исключительное положение среди розыскных органов России и деятельность его распространилась далеко за пределы Москвы и ее губернии. Отделение уже вычистило к тому времени Москву и раскрыло несколько революционных организаций вне ее.
Так, в 1895 году отделение арестовало в Москве кружок студента Распутина [36], имевший намерение подготовить покушение на молодого государя и делавший для того некоторые приготовления. Оно разгромило перед тем складывавшуюся благодаря Натансону партию «Народное право» [37], арестовав по разным городам ее главарей и взяв в Смоленске ее типографию. Оно проникло своим розыском даже в Петербург и арестовало в 1896 г. на Лахте типографию «Группы Народовольцев» [38].
Ко времени моего приезда отделение работало по северо-западному краю, где в Минске, как раз весною 1900 года, оно произвело большие аресты социалистов-революционеров, во главе с Е. Гальпериным, Л. Клячко и Г. Гершуни [39], где работала и «бабушка» Е. Брешковская, ускользнувшая тогда от ареста [40].
Та организация называлась «Рабочей партией политического освобождения России» [41], имела свою типографию, где была напечатана ярко-террористического характера брошюра «Свобода», наделавшая тогда много шума. Типография та была арестована отделением.
Все это, а также и другие успехи по преследованию революционеров были достигнуты отделением с помощью внутренней агентуры, т.-е. через тех членов революционных организаций, которые по тем или иным побуждениям давали политической полиции сведения о деятельности своих организаций и их отдельных членов.
Они выдавали своих близких жандармерии, служа для нее шпионами, и назывались у политической полиции «сотрудниками», у своих же шли под именем «провокаторов».
Сотрудник не считался на службе у отделения, он не был его чином, не значился по ведомостям, поступавшим в Государственный Контроль; он был для отделения человеком другого враждебного лагеря, помогавшим лишь правительству в его борьбе с революционерами, откуда и самое название – сотрудник.
Не жандармерия делала Азефов [42] и Малиновских [43], имя же им легион, вводя их как своих агентов в революционную среду; нет, жандармерия выбирала лишь их из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они были членами своих революционных организаций, а уже затем шли шпионить про своих друзей и близких органам политической полиции.
Чины охранного отделения или жандармского управления, от начальника до младшего филера, никогда в революционные ряды не становились.
Уменьем привлекать из революционных и общественных кругов лиц, которые освещали бы их деятельность, тогда славилось именно Московское охранное отделение. Наличностью этих сотрудников из социалистов и общественников и объяснялись успехи Московского отделения и его популярность.
В числе таких сотрудников отделения уже тогда состояли двое, из которых один, убежденный враг социализма и революционеров, являлся образчиком самого лучшего, идейного, преданного правительству сотрудника, каких вообще бывало немного, другой же, наоборот, дал впоследствии пример типа отрицательного и нежелательного – сотрудника-провокатора. Первым была Зинаида Гернгросс, вторым – Евно Азеф.
Зинаида Федоровна Гернгросс [44] стала сотрудничать на Московское охранное отделение в 1895 г. и раскрыла властям московский террористический кружок Распутина, подготовлявший покушение на императора Николая II, которое предполагалось совершить при въезде государя в Москву на коронационные торжества 1896 г.
Дело было разрешено в административном порядке, и сама Гернгросс, как замешанная в нем, была выслана на 5 лет в Кутаис, где вышла замуж за врача Жученко, а затем скоро переехала в Юрьев и выехала за границу.
Будучи убежденной монархисткой и всей душой ненавидя революционные партии с их подпольной грязью, Жученко решила бороться с ними жесточайшим образом, не преследуя при том никакой корыстной цели. Она вновь стала сотрудничать на департамент полиции и оказала ему ряд ценных услуг по раскрытию деятельности партии социалистов-революционеров, и, благодаря ей в руки правосудия были преданы многие серьезные революционные деятели и предупреждены грандиозные террористические покушения.
В 1909 году, благодаря измене Меньщикова, Жученко была разоблачена Бурцевым [45], и в августе того же года центральный комитет партии социалистов-революционеров объявил ее провокатором.
В том же году к Жученко, жившей с сыном в Шарлоттенбурге, заявился добровольный шеф революционного розыска социалист В. Л. Бурцев, средства розыска которого, кстати сказать, были те же, что и у ненавистного ему департамента полиции, т.-е. внутренняя агентура, которую он вербовал среди чиновников правительства и филерство, которое осуществлялось в нужных случаях членами революционных партий. То, что считалось преступным и подлым со стороны правительства, признавалось необходимым и хорошим в своих собственных руках: такова этика революционеров.
При двух свиданиях с Бурцевым Жученко честно, открыто, с полным достоинством и мужеством и в гордом сознании той государственной пользы, которую она приносила родине, раскрывая работу подтачивающих ее революционных партий, высказала свои взгляды на сотрудничество.
– Да я служила, – говорила она Бурцеву, – к сожалению, не пятнадцать лет, а только три, но служила, и я с удовольствием вспоминаю о своей работе, потому что служила не за страх, а по убеждению. Теперь скрывать нечего. Спрашивайте меня, и я буду отвечать. Но помните: я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в департаменте полиции… Я служила идее… Помните, что я честный сотрудник департамента полиции в его борьбе с революционерами… Сотрудничество – одно из наиболее действительных средств борьбы с революцией… Я не одна: у меня много единомышленников как в России, так и за границей. Мне дано высшее счастье остаться верной до конца своим убеждениям, не проявить шкурного страха, и мысль о смерти меня не страшила никогда [46]…
Честный фанатик, революционер Бурцев столкнулся с не менее честным фанатиком – сотрудником Жученко. И моральная победа в этом столкновении правительства с революцией осталась всецело на стороне правительства – на стороне Жученко. Фанатик революционер должен был признать моральную силу убежденного сотрудника, и Бурцев пожал на прощанье руку Жученко со словами: «Как человеку честному, жму вашу руку» (стр. 41).
И перед этой моральной силой честности, долга и мужества склонился даже и центральный комитет партии социалистов-революционеров: Жученко не мстили, ее не тронули.
Прямою противоположностью является в то время скромный еще сотрудник, но впоследствии сделавшийся знаменитостью, как провокатор, – Азеф.
Азеф, это – беспринципный и корыстолюбивый эгоист, работавший на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявший и одной и другой стороне, в зависимости от момента и личной пользы; действовавший не только как осведомитель правительства, но и как провокатор в действительном значении этого слова, т.-е. самолично учинявший преступления и выдававший их затем частично правительству, корысти ради.
Между этими двумя крайностями располагался ряд иных сотрудников, молодых и пожилых, всяких сословий, профессий и категорий. Единственная среда, которая не давала «сотрудников», – это было офицерство: предательство и спекуляция на товариществе были чужды офицерству царской России.
Мастером по приобретению сотрудников считался сам начальник отделения – Зубатов.
Сергей Васильевич Зубатов учился в одной из московских гимназий и, будучи в старших классах, принимал участие в ученической кружковщине, где сталкивался, между прочим, с одним из основателей партии социалистов-революционеров Михаилом Гоцем [47].
После гимназии он не пошел в университет, а поступил чиновником в охранное отделение, где дослужился до помощника начальника, а затем, как знаток розыскного дела, вне правил, т. к. не был жандармским офицером, был назначен и начальником.
Начитанный, хорошо знакомый с историей, интересовавшийся всеми социальными вопросами, Зубатов был убежденным монархистом. Он считал, что царская власть, давшая России величие, прогресс и цивилизацию, есть единственная свойственная ей форма правления.
«Без царя не может быть России, – говорил он нам не раз, – счастье и величие России – в ее государях и их работе. Возьмите историю». И доказательства сыпались, как из рога изобилия.
«Так будет и дальше. Те, кто идут против монархии в России – идут против России; с ними надо бороться не на жизнь, а на смерть».
И он боролся всеми законными, имевшимися в его распоряжении средствами и учил и нас, офицеров, тому же.
Пройдя в молодости революционные увлечения, зная отлично революционную среду с ее вождями, из которых многие получали от него субсидии за освещение работы своих же сотоварищей, он знал цену всяким «идейностям», знал и то, каким оружием надо бить этих спасителей России всяких видов и оттенков.
Для успеха борьбы нужно было осведомление через сотрудников, и Зубатов искал их. После каждых групповых арестов или ликвидации Зубатов подолгу беседовал с теми из арестованных, кто казался ему интересным. Это не были допросы, это были беседы за стаканом чая о неправильности путей, которыми идут революционеры, о вреде, который они наносят государству. Во время этих разговоров со стороны Зубатова делались предложения помогать правительству в борьбе с революционными организациями. Некоторые шли на эти предложения, многие же, если и не шли, то все-таки сбивались беседами Зубатова с своей линии, уклонялись от нее, другие же совсем оставляли революционную деятельность.
Одним из таких сбитых временно с его революционного пути оказался и знаменитый по последующей работе Гершуни. По заарестовании в Минске Гершуни содержался под стражей в Москве. У Зубатова были, конечно, сведения о том, что делал Гершуни в Минске, как формировал он там летучие библиотечки, фабриковал небольшие типографии и рассылал их с Брешко-Брешковской по разным городам. Знал он и о взглядах Гершуни на террор, как на необходимый способ борьбы с правительством. Данных, хотя и агентурных, было достаточно, чтобы послать Гершуни административным порядком в далекую Сибирь, но Зубатов этого не сделал. Он хотел переломить Гершуни идейно. Он не раз вызывал Гершуни на допросы. Долгие беседы вели два противника, и в результате Гершуни дал подробное показание и тем купил себе свободу, избавив себя от ссылки. Он был освобожден и вернулся в Минск. Моральная победа Зубатова была велика, но не надолго.
Зубатов не понял тогда достаточно хорошо Гершуни, не разглядел в нем уже готового убежденного террориста, слишком доверчиво отнесся к нему, поверил ему. Очутившись на свободе, Гершуни оправился от влияния Зубатова и отомстил правительству, как видно будет дальше, жестоко.
Зубатов не смотрел на сотрудничество, как на простую куплю и продажу, а видел в нем дело идейное, что старался внушить и офицерам. Учил он также относиться к сотрудникам бережно.
«Вы, господа, – говорил он, – должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму.
Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.
Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства».
Благодаря таким взглядам Зубатова, работа по розыску приобретала интересный характер. Проводя их в жизнь, Зубатов сумел поставить внутреннюю агентуру на редкую высоту. Осведомленность отделения была изумительна. Его имя сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации».
Заниматься в Москве революционной работой считалось безнадежным делом.
Красиво и убедительно говорил Зубатов подготовляя из нас будущих руководителей политического розыска, но воспринять сразу эту государственную точку зрения на внутреннюю агентуру было трудно. Мы принимали, как бесспорные, все советы относительно сотрудника и все-таки они в наших глазах были предателями по отношению своих товарищей. Мы понимали, что без шпионов ничего нельзя знать, что делается в вражеском лагере; мы сознавали, что сотрудников надо иметь так же, как надо иметь военных шпионов, чтобы получать необходимые сведения о неприятельских армии и флоте, об их мобилизационных планах и т. д. Все это мы понимали хорошо, но нам, офицерам, воспитанным в традициях товарищества и верности дружбы, стать сразу на точку холодного разума и начать убеждать человека, чтобы он, ради пользы дела, забыл все самое интимное, – дорогое и шел на измену, было тяжело и трудно. Наш невоенный начальник не мог этого понять. Да мы и не говорили много с ним об этом. Но между собою мы, офицеры, подолгу беседовали на эту тему. В нас шла борьба.
В результате государственная точка зрения победила. Мы сделались сознательными офицерами розыска, смотревшими на него, как на очень тяжелое, неприятное, щепетильное, но необходимое для государства дело. Впрочем, жизнь, как увидели мы позже, очень упрощала нашу задачу. Переубеждать и уговаривать приходилось редко: предложения услуг было больше, чем спроса…
Правой рукой Зубатова был Евстратий Павлович Медников, человек в то время лет пятидесяти. Он заведывал агентами наружного наблюдения, или филерами, которые, наблюдая на улицах за данными им лицами выясняли наружно, что те делали, с кем встречались и какие места посещали. Наружное наблюдение развивало данные внутренней агентуры.
Медников был простой, малограмотный человек, старообрядец, служивший раньше полицейским надзирателем. Природный ум, сметка, хитрость, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он понял филерство как подряд на работу, прошел его горбом и скоро сделался нарядчиком, инструктором и контролером. Он создал в этом деле свою школу – Медниковскую, или как говорили тогда, «Евстраткину» школу. Свой для филеров, которые в большинстве были из солдат уже и тогда, он знал и понимал их хорошо, умел разговаривать, ладить и управляться с ними.
Двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе – расставив ноги и заложив руки назад.
Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.
– А что же Волк? – спрашивает Медников одного из филеров.
– Волк, Евстратий Павлович, – отвечает тот, – очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает и опять-таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.
– Заклепка, – докладывает другой, – как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый…
Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок, – так по кличкам назывались все проходившие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает головой, то высказывает недовольство.
Но вот он подошел к филеру, любящему, по-видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.
– Ну что же, докладывай! – говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером Аксеновым за «Куликом», как Кулик зашел на «Козихинский пер., дом № 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его».
– Так-таки и не вышел, – продолжает иронизировать Медников
– Не вышел, Евстратий Павлович.
– А долго ты ждал его?
– Долго, Евстратий Павлович.
– А до каких пор?
– До одиннадцати, Евстратий Павлович.
Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведен дальше. А у «Кулика» должно было состояться вечером интересное свидание с «приезжим» в Москву революционером, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный «приезжий» упущен.
Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филера и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:
– Евстратий Павлович, простите, виноват.
– Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать. Понял, молод ты! – с расстановкой отчеканил Медников. – Дурррак! – и ткнув еще раз, больше для виду, Медников, уже овладевший собой, говорит спокойно: – По пятерке штрафу обоим! А на следующий раз – вон; прямо вон, не ври! На нашей службе врать нельзя. Не доделал – винись, кайся а не ври!
Эта расправа по-свойски; своя, Евстраткина система. То, что происходило в филерской, знали только филеры да Медников. Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы, там и расходные, т.-е. уплата того, что израсходовано по службе, что трудно учесть и что всецело зависит от Медникова.
Просмотрев расход, Медников произносил обычно: – «Ладно, хорошо». Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: «Скидай полтинник; больно дорого платишь извозчику, скидай». И филер «скидал», зная, что, во-первых, Евстратий Павлович прав, а, во-вторых, все равно всякие споры бесполезны.
Кроме своих филеров, при Московском отделении был еще летучий филерский отряд департамента полиции, которым также ведал Медников. Этот отряд разъезжал по России, разрабатывая агентурные сведения Зубатова или департамента, работая как бы под фирмой последнего. По деловитости, опытности и серьезности филеров, которые в большинстве брались из московских филеров, летучий отряд был отличным наблюдательным аппаратом, не уступавшим по умению приспособляться к обстоятельствам, по подвижности и конспирации, профессиональным революционерам.
То была старая Медниковская школа. Лучше его филеров не было, хотя выпивали они здорово и для всякого постороннего взгляда казались недисциплинированными и неприятными. Они признавали только Медникова. Медниковский филер мог пролежать в баке над ванной (что понадобилось однажды) целый вечер; он мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы провести его затем домой и установить, где он живет; он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без денег, за тысячи верст; он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться.
Его филер стоял извозчиком так, что самый опытный профессиональный революционер не мог бы признать в нем агента. Умел он изображать из себя и торговца спичками, и вообще лотошника. При надобности мог прикинуться он и дурачком и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и свое начальство. Когда же служба требовала, он с полным самоотвержением продолжал наблюдение даже за боевиком, зная, что рискует при провале получить на окраине города пулю браунинга или удар ножа, что и случалось.
Единственно, чего не было у Медниковского филера, это сознания собственного профессионального достоинства. Он был отличный специалист-ремесленник, но не был проникнут тем, что в его профессии не было ничего зазорного. Этого Медников им привить не мог, его не хватало на это. В этом отношении провинциальные жандармские унтер-офицеры, ходившие в штатском и исполнявшие обязанности филеров, стояли много выше, понимая свое дело как государственную службу. Позже и штатские филеры, подчиненные жандармским офицерам, воспитывались именно в этом новом направлении, что облагораживало их службу и много помогало делу.
Во всех раскрытиях отделения роль наружного наблюдения была очень велика, благодаря чему, главным образом, Медников и сделался самым близким доверенным лицом Зубатова. У близкой Медникову женщины была главная конспиративная квартира Зубатова, где жил и сам Медников, где происходили и свидания с некоторыми сотрудниками и с другими лицами по делам розыска. Знал он и оберегал и другие места, где происходили свидания Зубатова и других чинов отделения, если они допускались к этому делу. Допускался же далеко не каждый, так как агентура, эта святая святых отделения, бережно охранялась от всякого не только постороннего, но и своего отделенского взгляда.
В ведении Медникова находился и извозчичий филерский двор, где было несколько выездов, ничем не отличавшихся наружно от обыкновенных «Ванек». Комбинация конного наблюдения с пешим приносила большую пользу при наблюдении.
У Медникова на руках была и касса. Зубатов был бессребреником в полном смысле этого слова, то был идеалист своего дела; Медников же – сама реальность, сама жизнь. Все расчеты – у него. Работая за десятерых и проводя нередко ночь в отделении на кожаном диване, он в то же время не упускал своих частных интересов. Под Москвой у него было «именьице с бычками, коровками и уточками, был и домик», было все. Рабочие руки были даровые, – делай, что хочешь; свой человек – жена, хорошая, простая женщина, вела хозяйство.
Приехавши в Москву, я застал Медникова уже старшим чиновником для поручений, с Владимиром в петлице, который в то время давал права потомственного дворянства. Он уже выправил тогда все документы на дворянство, имел грамоту и занимался составлением себе герба; на гербе фигурировала пчела, как символ трудолюбия, были и снопы.
Эти два человека, Зубатов и Медников, составляли нечто единое, самую суть Московского отделения, его главный рычаг.
Были в отделении три жандармских офицера, были чиновники и полицейские надзиратели. Все служили, работали, и результаты их работы, какими бы они путями ни восходили к начальству, обязательно попадали сперва к Медникову и получали от него оценку, а в зависимости от того и направление.
Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой ученый еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем. Была, наконец, и еще одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л. П. Меньщиков, когда-то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после и в департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.
Угрюмый, молчаливый, корректный, всегда холодно-вежливый, солидный блондин в золотых очках и с маленькой бородкой, Меньщиков был редкий работник. Он держался особняком. Он часто бывал в командировках, будучи же дома «сидел на перлюстрации», т.-е. писал в департамент полиции ответы на его бумаги по выяснениям различных перлюстрированных писем. Писал также и вообще доклады департаменту по данным внутренней агентуры.
Это считалось очень секретной частью, тесно примыкавшей к агентуре, и нас, офицеров, к ней не подпускали, оставляя ее в руках чиновников. Меньщиковское бюро красного дерева внушало нам особое к нему почтение. И когда однажды, очевидно, по приказанию начальства, Меньщиков, очень хорошо относившийся ко мне, уезжая в командировку, передал мне ключ от своего бюро и несколько бумаг для ответов департаменту, это произвело в отделении некоторую сенсацию. Меня стали поздравлять.
Меньщиков знал революционную среду, и его сводки о революционных деятелях являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы департамент овладел раз явками и всеми данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меньщикову были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвел начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате вся организация подверглась разгрому.
Меньщиков получил за то вне очереди хороший орден. Позже, взятый в Петербург, в департамент, прослуживший много лет на государственной службе, принесший несомненно большую пользу правительству, он был уволен со службы директором департамента полиции Трусевичем. Тогда Меньщиков вновь встал на сторону революции и, находясь за границей, начал опубликовывать те секреты, которые знал. Вот результат быстрых мероприятий шустрого директора!
Прием в розыскные учреждения лиц, состоявших ранее в революционных организациях, являлся, конечно, недопустимым. Слишком развращающе действовала подпольная революционная среда на своих членов своей беспринципностью, бездельем, болтовнею и узко-партийностью, чтобы из нее мог выйти порядочный чиновник. Он являлся или скверным работником или предателем интересов государства во имя партийности и революции.
Были, конечно, исключения, но они являлись именно исключениями.
Но раз правительство это допускало, то исправление ошибки таким хирургическим способом, к которому прибегал Трусевич, приносило лишь новый вред тому же правительству.
Перлюстрация писем членов революционных организаций была одним из источников осведомления о том, что делается в их среде.
Перлюстрация практикуется издавна в правительствах всего мира. Издавна прибегали к ней и в России. Еще при Елизавете Петровне [48] летом 1744 года, тогдашний канцлер Бестужев [49], желая раскрыть императрице глаза на интриговавшего при нашем дворе французского посла маркиза де-ля-Шетарди [50], доложил государыне ряд перлюстрированных донесений маркиза, в которых тот сообщал в Версаль [51] разные сплетни и действовал безусловно во вред России.
Императрица вознегодовала, и 12 июня маркизу были предъявлены его перлюстрированные депеши и он был выслан из Москвы фактически в двадцать четыре часа и, в сопровождении офицера и галопировавшего вокруг экипажа отряда драгун, был выпровожен за пределы империи.
По вступлении на престол Николая Павловича, в поданной государю записке об образовании корпуса жандармов, граф Бенкендорф называет перлюстрацию весьма полезным делом и говорит, что перлюстрация [52] корреспонденции есть наилучший помощник полиции, следящий за всем происходящим на всем пространстве империи. «Для этого, – пишет он, – надо иметь в некоторых только пунктах начальников почтовых бюро испытанной честности и усердия: как в Петербурге, Москве, Киеве, Волыни, Риге, Харькове, Одессе, Казани и Тобольске».
После убийства царя-освободителя состоялось высочайшее повеление императора Александра III, данное министру внутренних дел особым указом, о разрешении ему, в целях высшей государственной охраны, вскрывать частную корреспонденцию помимо порядка, установленного судебными уставами.
Так как почта и телеграф были подчинены министру внутренних дел, то на центральной станции в Петербурге и была организована перлюстрация некоторой корреспонденции, или, как говорила публика – черный кабинет.
До самой революции 1917 года перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали лишь министр, директор департамента полиции и очень немногие близкие им лица.
В последние годы бывало так. Как только назначался новый министр внутренних дел, в тот же день к нему являлся старичок, действительный статский советник Мардариев, и, представившись, подавал министру с таинственным видом большой, с тремя печатями, пакет с надписью «совершенно секретно», прося вскрыть.
Министр вскрывал. То был высочайший указ Александра III на право перлюстрации. Происходил краткий обмен мыслей. Чиновник почтительно просил вновь запечатать пакет. Министр вкладывал указ в тот же пакет, запечатывал поданным ему чиновником сургучом и печатью и возвращал старичку. Старичок почтительно раскланивался и тихо удалялся. Он продолжал хранить пакет в глубочайшей тайне до нового министра, к которому являлся с той же процедурой. Так дожил он до революции.
В черном кабинете письма вскрывались по адресам или по наружным признакам, а частью на ощупь, как, например, письма, присланные из-за границы с нелегальной литературой.
Скопированные, а некоторые в подлинном виде, письма отсылались министру внутренних дел, где часть их поступала в его личное распоряжение, как, например, письма сановников и лиц окружающих государя, часть же передавалась в департамент полиции. Там ведал перлюстрацией специализировавшийся на том особый чиновник.
Письма участников революционного движения подвергались действиям различных кислот в целях проявления секретного текста, расшифровывались, копировались и отсылались местным розыскным органам для выяснения и дальнейших по ним мероприятий. Данные перлюстрации служили только для розыска, как добытые «негласным путем» и использованию на дознаниях не подвергались.
В последние годы распоряжениями министров внутренних дел перлюстрация была заведена и еще в нескольких пунктах империи, чем также ведали чины почтового ведомства. Корпус жандармов перлюстрацией никогда не занимался; эта обязанность на нем не лежала, если же где-либо в провинции это делалось, то лишь по собственной инициативе и скрытно от начальства.
Агентурные сведения, данные наружного наблюдения и перлюстрация являлись тремя главными источниками осведомления политической полиции. После обысков и арестов сведения эти пополнялись их результатами и показаниями арестованных. Путем сопоставления всех этих данных, путем дополнительных установок и выяснений воспроизводилась полная картина работы отдельных революционных деятелей и их организаций.
Этой работой в отделении занимались мы, офицеры, бывшие там на ролях следователей и производившие расследования в порядке охраны, без участия прокурорского надзора, которые и разрешались административным порядком. Дела, по которым можно было приступить к формальным дознаниям, передавались в губернское жандармское управление со всеми арестованными.
<a l:href="#_ednref36">[36]</a> Кружок Распутина. – В 1894 г. в Москве студентом Распутиным совместно с Г. Акимовой был создан террористический кружок, поставившей себе целью убить Николая II. В состав кружка входили, кроме Распутина и Акимовой: Бахарев, Гернгросс Зинаида, Повелко-Поволоцкий, Кролевец, Филатов и другие. Преданный Зинаидой Гернгросс, служившей в охранке, в 1893 г., кружок был ликвидирован в 1895 г. Распутин получил 5 лет тюремного заключения и 10 лет ссылки в Якутскую область, Акимова – 3 года тюремного заключения и 10 лет ссылки в Восточную Сибирь, Повелко-Поволоцкий и Кролевец – 1 г. тюремного заключения и 5 лет ссылки в Восточную Сибирь, Бахарев умер до решения дела в Бутырской тюрьме от брюшного тифа после демонстративной голодовки. Остальные члены кружка отделались высылкой под гласный надзор полиции в разные места. [С. 219]
<a l:href="#_ednref36">[37]</a> Партия «Народное право» организована в 1893 г. бывшими народовольцами Натансоном М. А. и Тютчевым Н. С. В изданном партией манифесте говорилось, что «объединение всех оппозиционных элементов страны для борьбы с самодержавием и обеспечения за всеми прав гражданина и человека» является основной задачей партии. Манифест был издан в виде брошюры под названием «Насущный вопрос». С перенесением центра партии в Петербург, она скоро была ликвидирована (1894 г.). Партия «Народное право» по своим взглядам являлась защитницей интересов зажиточных элементов деревни и верхушечных групп городской интеллигенции. Впоследствии ряд активных деятелей партии перешел к кадетам. [С. 219]
<a l:href="#_ednref36">[38]</a> «Группа Народовольцев» (1891 – 1896), в которой активную роль играл тов. Ольминский (М. Александров), стояла близко к петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» (1894 – 1899), во главе которого стоял В.И.Ленин. В своих изданиях «Группа Народовольцев» все больше отходила от народовольчества и примыкала к марксизму. В типографии «Группы» печатались брошюры и прокламации «Союза борьбы».См. М. С. Александров – «Былое» № 11 за 1906 г. [С. 219]
<a l:href="#_ednref39">[39]</a> Гершуни, Г. А. (1870 – 1903) – один из лидеров партии социалистов-революционеров, руководитель «боевой организации» партии, занимавшейся террористической борьбой против ставленников самодержавия. В начале своей деятельности дал откровенные показания Зубатову, но потом исправил свою ошибку и весь отдался террористической борьбе. Организатор покушения на Сипягина, Богдановича и Оболенского (см. примеч. 81, 130, 141). В июне 1903 г. арестован и в феврале 1904 г. присужден к смертной казни, замененной потом бессрочной каторгой. После полуторагодичного заключения в Шлиссельбургской крепости, Гершуни был переведен в Сибирь (Акатуй), откуда бежал осенью 1906 г. за границу.См. Г. Гершуни – «Из недавнего прошлого» Москва 1917 г. Изд. «Земля и Воля». [С. 219-220]
<a l:href="#_ednref39">[40]</a> Брешковская, Е. К. (род. в 1847 г.). Впервые арестована в 1874 г. за участие в народническом движении. Член партии «Народная Воля», за работу в которой арестована в 1891 году и сослана в Сибирь. Вернувшись оттуда в 1896 году, она приняла участие вместе с Гершуни в создании «Рабочей партии политического освобождения России» (см. примеч. 41), влившейся в 1902 г. во вновь созданную партию социалистов-революционеров. Неоднократно состояла членом ЦК. партии социалистов-революционеров. В 1907 г. была арестована в Симбирске и сослана по суду на поселение в Сибирь, откуда ее возвратила февральская революция 1917 г. После февраля примкнула к край нему правому крылу партии социалистов-революционеров, будучи сторонницей войны и коалиции. После Октябрьской революции активно выступала против советской власти, участвовала в работах Самарского Комитета учредительного собрания. Сейчас находится в эмиграции. [С. 220]
<a l:href="#%D1%8139_%D0%A0%D0%B0%D0%B1%D0%BE%D1%87%D0%B0%D1%8F%D0%9F%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D1%8F%D0%9E%D1%81%D0%B2%D0%BE%D0%B1%D0%BE%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8">[41]</a> «Рабочая партия политического освобождения России» организована в 1899 – 1900 г. в Минске при участии Е. К. Брешковской и Г. А. Гершуни. В 1900 г. партия имела свою типографию, где напечатала программную брошюру «Свобода», написанную Л. М. Клячко-Родионовой (арестованная в начале 1900 г. Клячко очень скоро стала выдавать всех своих товарищей по делу) и проредактированную Гершуни. В брошюре говорилось о завоевании политической свободы, как об основной задаче партии. Вопрос ставился так, что «сначала добившись либерально-буржуазной конституции, партия затем принудит правительство дать рабочую конституцию». 18 марта 1900 года минская типография была арестована и в то же время было арестовано много работников партии в Петербурге. Разгром 1900 года помешал слиянию «Рабочей партии политического освобождения России» с партией социалистов-революционеров, и отдельные группы «рабочей партии» продолжали существовать до июля 1902 г., когда они слились с объединенной партией социалистов-революционеров. [С. 220-221]
<a l:href="#_ednref42">[42]</a> Азеф, Е. Ф. (род в 1870 г.) – ростовский мещанин, учился в политехническом институте в Карлсруэ, где связался в 1895 г. с эсерами. С 1893 г. состоял секретным сотрудником охранки. В 1899 г. приехал в Москву из-за границы с специальной целью освещать партию эсеров. В 1901 г. по его доносу разгромлен «Северный союз социалистов-революционеров» (см. примеч. 67). В 1903 г. после ареста Гершуни стал во главе «боевой организации» партии социалистов-революционеров и организовал ряд крупных террористических актов (убийство Плеве, великого князя Сергея Александровича). В 1908 г. разоблачен В. Бурцевым при содействии А. А. Лопухина (см. примеч. 127). Благодаря попустительству вождей партии социалистов-революционеров Азеф скрылся, не оставляя своей связи с охранкой. Весной 1915 года Азеф, проживая в Берлине, был арестован как русский шпион, и посажен в тюрьму, в которой сидел до 1917 года (декабря), 24 апреля 1918 г. Азеф умер от воспаления почек.См. А. В. Лучинская – «Великий провокатор Евно Азеф» П. М. 1923 г. Изд. «Радуга».Б. Николаевский – «Конец Азефа». Госизд. 1926 года, с предисловием В. Невского. [С. 221]
<a l:href="#_ednref42">[43]</a> Малиновский, Р. В. (1876 – 1918) – крупный провокатор. Будучи рабочим (токарь по металлу), Малиновский примкнул к революционному движению, как эсдек-большевик, и вскоре был избран членом центрального комитета партии (на январской конференции 1912 года) и членом IV государственной думы. В 1913 г. был разоблачен. Во время войны попал в плен в Германию, откуда вернулся в Россию лишь после Октябрьской революции. В 1918 г. он был арестован ВЧК и расстрелян. [С. 221]
<a l:href="#%D1%8142_%D0%93%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B3%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%81">[44]</a> Гернгросс-Жученко, 3. Ф. – провокатор с 1893 года В 1895 г. предала кружок Распутина. По этому делу Жученко была выслана под надзор полиции на 5 лет в г. Кутаис. В 1897 г. переехала на жительство в г. Юрьев, откуда в апреле 1898 года выехала за границу. Там она до 1903 г. стояла в стороне от всякой работы. Весной 1904 г. по приглашению знаменитого провокатора-охранника А. Н. Гартинга она снова вернулась к деятельности провокатора и энергично «освещала» работу укрывавшихся за границей русских политических деятелей. Осенью 1905 г. Жученко была командирована в Москву для содействия охранке в борьбе с революционными партиями. В Москве Жученко входила в состав областного комитета центральной области партии социалистов-революционеров, принимала участие в конференциях партии и одновременно содействовала охранке в разгроме эсеровских организаций. В августе 1909 г. Жученко была разоблачена В. Л. Бурцевым. По докладу П. А. Столыпина Николаю II от 12 октября 1909 г. Жученко назначили пожизненную пенсию в размере 3600 руб. в год из секретных сумм департамента полиции. В 1910 г., в виду требований прессы, берлинская полиция хотела выслать Жученко из Германии, но по ходатайству департамента полиции ее оставили в покое. В первые дни по объявлении войны (август 1914 г.) Жученко была арестована и посажена в тюрьму по обвинению в шпионаже, где сидела вплоть до 1917 г. [С. 221-222]
<a l:href="#%D1%8143_%D0%91%D1%83%D1%80%D1%86%D0%B5%D0%B2">[45]</a> Бурцев, В. Л. (род. в 1862 г.) – народоволец, потом член партии социалистов-революционеров. В 1885 году сослан в Сибирь за участие в народовольческих кружках, откуда бежал за границу. В 1889 году издавал в Женеве вместе с Дебагорием-Мокриевичем журнал «Свободная Россия» (вышло три номера), в котором проповедовал необходимость союза с либеральной буржуазией. В 1897/98 году издавал в Лондоне журнал «Народоволец», где призывал к террору. Бурцев особенно известен своею деятельностью по разоблачению провокаторов. Им издавался за границей исторический журнал «Былое». После Октябрьской революции закоренелый враг советской власти.См. Вл. Бурцев – «Борьба за свободную Россию» (Мои воспоминания) (1882 – 1924 г.), т. I изд. «Гамаюн» Берлин 1921 г. [С. 222]
<a l:href="#_ednref46">[46]</a>Павлов. – «Агенты, жандармы, палачи», стр. 33-38. – прим. авт.
<a l:href="#_ednref47">[47]</a> Гоц, М. Р. (1866 – 1906), будучи студентом Московского университета, в 1886 году арестован по обвинению в принадлежности к партии «Народная Воля» и после полуторагодичного тюремного заключения выслан в Якутскую область За участие в вооруженном сопротивлении политических ссыльных в Якутске 22 марта 1889 года осужден на бессрочную каторгу. В 1898 году по амнистии вернулся в Россию под гласный надзор полиции, а в 1900 году выехал за границу. Гоц явился одним из основателей партии эсеров. Состоял представителем «боевой организации» партии эсеров за границей и членом редакции «Революционной России». Умер за границей 8 сентября 1906 года.См. М. Гоц (М. Рафаилов) – «Система правды» и др. статьи изд. «Молодая Россия» М. 1906 год; «Былое» за 1906 год № 9. [С. 222]
<a l:href="#_ednref48">[48]</a> Елизавета Петровна (1709 – 1761) в 1741 году вступила на русский престол. Царствование Елизаветы было эпохой дворянской реакции, которая особенно выявилась во внутренней политике Елизаветы. Дворянство получило целый ряд крупных льгот (уменьшение подушного налога, который практически был дворянским, облегчение военной службы дворянам, усиление власти помещиков над своми крестьянами. Так, им дано было право ссылать крестьян в Сибирь). Как указывает М. Н. Покровский, «даже крупнейшая финансовая реформа царствования – уничтожение в 1753 году внутренних таможен – рассматривалась проводившими ее с той же точки зрения (дворянской). Ее инициатор, все тот же Шувалов, начинал с указания на то, какие обиды терпит от устаревшей таможенной системы дворянство: интересы буржуазии, которые нам кажутся естественно господствующими в подобного рода перевороте, для него стоят на втором плане, и не видно даже, чтобы главный из этих интересов, развитие внутренней торговли, им отчетливо сознавался…»См. М. Н. Покровский – «Русская история с древнейших времен», том III, стр. 83 – 91.Гиз. М. 1922 г. [С. 222-223]
<a l:href="#_ednref48">[49]</a> Бестужев-Рюмин, А. П. (1693 – 1766). В 1744 году получив звание великого канцлера, Бестужев-Рюмин долго держал в своих руках всю внешнюю политику России, которую направлял по руслу, угодному Англии. За это Бестужев-Рюмин получал содержание от английского правительства. Перед смертью Елизаветы Петровны Бестужев-Рюмин агитировал за передачу власти Екатерине, но, благодаря принятым мерам сторонниками наследника Петра Федоровича, он был разоблачен, арестован 15 февраля 1758 года и отправлен в ссылку. По вступлении на престол Екатерины II Бестужев-Рюмин был немедленно возвращен из ссылки, получил обратно все чины и назначен ген.-фельдмаршалом.О Бестужеве-Рюмине, как руководителе внешней политики России, см. М. Н. Покровский – «Русская история с древнейших времен», т. III. [С. 223]
<a l:href="#_ednref48">[50]</a> Маркиз де-ля-Шетарди, Иоахим-Жак-Тротти (1705 – 1758), французский посланник в Германии (1731 – 1739), затем в России (1739 – 1742). После вступления на престол Елизаветы Петровны стоял близко к русскому двору и оказывал влияние на внешнюю политику России. По инициативе Бестужева-Рюмина Шетарди за нелестные отзывы о Елизавете в своих письмах французскому правительству был выслан из России.См. «Маркиз де-ля-Шетарди о России» Изд. П. Пекарского, СПБ, 1862 г. [С. 223]
<a l:href="#_ednref48">[51]</a> Версаль – резиденция французских королей Людовиков XIV, XV и XVI. Находится в 17 километрах от Парижа. В 1871 году в марте месяце, после восстания парижских рабочих реакционное национальное собрание и правительство перешли в Версаль, откуда руководили расправой с Парижской Коммуной. До сих пор для выбора президента французское национальное собрание собирается в Версале. [С. 224]
<a l:href="#_ednref52">[52]</a> Перлюстрация; так называется процесс вскрывания и копирования писем, производившийся пресловутыми «черными кабинетами», существовавшими при почтамтах крупных городов: Петербурга, Москвы, Варшавы, Одессы, Киева, Харькова, Риги, Тифлиса, Томска, Вильны. В последних трех городах незадолго до революции «черные кабинеты» были закрыты. А в Нижнем Новгороде и Казани таковые открывались по мере надобности. Перлюстрации подлежали письма политических деятелей, а также важных государственных персон. Первые письма подразделялись на письма «по подозрению» и письма «по наблюдению». Последние перлюстрировались согласно списку адресов, присылавшемуся департаментам полиции с указанием, по каким адресам следуют письма вскрывать и копию представлять ему. Письма «по подозрению» вскрывались, главным образом, руководствуясь почерком адреса. Специалисты-чиновники умели по почерку, адреса установить необходимость вскрытия письма. Вскрывались письма особым способом и особым способом приводились в первоначальный вид. Перлюстрация являлась могучим средством в руках охранки для борьбы с революционным движением.См. С. Майский «Черный кабинет». Из воспоминаний бывшего цензора. «Былое» за 1918 г. № 7 (13). [С. 224]