Говорил мне постоянно Токарев: «Иди ко мне, брось Лапшина… Вы друг друга стрелять скоро будете!» Я отказался. Привык к своему батальону, не мог оставить ребят. А эти ребята все погибли под Новгородом. Из 450 человек в строю осталось 15…
В справке Центрального архива Министерства обороны РФ об этом сухо сообщается: «Войска 52-й армии со второй половины февраля 1943 года по 15 марта 1943 года готовились к операции по овладению Новгородом и междуречьем рек Волхов и Малый Волховец. Подготовительный период использовался для обучения войск, устройства дорог, подготовки тылов, разведки с целью уточнения группировки противника и для сосредоточения войск. 15.03.1943 года 52-я армия перешла в наступление с задачей форсировать реку Малый Волховец, уничтожить противостоящего противника и овладеть городом Новгородом… Войска армии встретили сильное огневое сопротивление противника… С 16 по 20 марта 1943 года включительно все попытки перейти в наступление успеха не имели. Приказом Волховского фронта на основании распоряжения Ставки ВГК наступление войск 52-й армии было прекращено…»
В полночь я сидел у друзей в шалаше (блиндажей не было). Вдруг со стороны обороны батальона донеслись частые автоматные очереди и редкие винтовочные выстрелы. Связь с Чирковым прервалась. Услышал крик: «Сукнев, там немцы напали на наших!» Тотчас мы завели грузовик, посадили в кузов 15 лейтенантов, только что прибывших из училища, вооружились 10 РПД и погнали к берегу Волховца.
Передвигаемся цепью с пулемётами, наготове, но впереди — мёртвая тишина. Или немцы заняли наши воронки, или прикончили наших и исчезли в своих окопах?! Последнее оказалось верным: на месте мы обнаружили последних убитых из нашего батальона…
Ещё несколько дней я пробыл на той «освобожденной земле», затем, передав «оборону» Жадану, отправился в резерв полка: 1-го и 3-го батальонов не существовало. Остался один, в сотню человек, у Гайчени. Из него свели 1-й батальон, который занял оборону, отойдя с затопленной вешней водой Волхова поймы на основную линию.
Мой штаб — Федор Шкарлат, адъютант Николай Лобанов, появившийся наконец замполит, майор Федор Калачев и ещё кто-то… Нас поселили в отдельном рубленом сарае рядом со штабом полка в лесу. Отсыпаемся. Оттаиваем. Отъедаемся. Пытаясь отойти от этого ада — лелявинского, за ним — штурмового.
Два других полка при том штурме Новгорода понесли незначительные потери. 299-й Токарева, захватив «плацдармик» под Синим Мостом на шоссе Новгород—Москва и оставив там две роты, рассредоточил полк по правобережью Малого Волховца. 305-я дивизия на Хутынь не поперла, а отстрелялась из окопов, подняв суматоху у противника. Там потерь не было!
Мы же умылись кровью. Потери тяжелейшие и абсолютно неоправданные. И ничего, с Лапшина и Ольховского как с гусей вода!..
После войны уже я стоял на том валу — огромной стене. По ней на тройке можно ехать. Когда я рассказывал об этом штурме экскурсоводу, которая возила нас, ветеранов, по Новгороду в 1984 году, она заплакала — не знала о том, сколько здесь полегло…
В тот год в армии ввели погоны. Почти как царские! Я, сын красного партизана, надену белогвардейские погоны вместо шевронов на рукавах и капитанской «шпалы» (мечта моей юности)?! Из старшего офицера я перехожу в средние. Без шевронов не отличишь строевого командира от интенданта. В погонах все одинаковые. Это, я считаю, было не на пользу дисциплине в армии. Не пойдёт!
Тогда меня вызвал оперуполномоченный «Смерша» в полку Синицын и самолично спорол с меня шевроны, снял «шпалы» и вручил погоны капитана.
Итак, один оставшийся от полка 1-й батальон под командованием Григория Гайчени занял оборону аж в шесть километров — по правому берегу Волхова от Кирилловки до села Слутка. Кем заполнили прорехи в обороне, не знаю. Мне приказ: 5 мая явиться в штаб армии на сборы комбатов. Так я очутился под селом Большая Влоя возле Волховской ГЭС имени Ленина. Сборы планировались на десять суток.
Собрались комбаты, человек семьдесят со всего Волховского фронта. Молодые, прошедшие огонь и воду, даже более грамотные, чем кадровые. Самородки и самоучки. Парни что надо: выправка, осанка, молодцеватость и острый ум в глазах!
Руководил сборами первой партии генерал-майор Аргунов — невысокий, но громогласный и всевидящий. Руководителями занятий по тактике и теории были еще один генерал-майор и двое полковников.
На сборах нас неплохо обмундировали. Снимали мерку, и тут же в палатках швеи-мастера из блокадного Ленинграда шили на нас нововведенные кители и галифе. Выдали хромовые сапоги. Вместо фуражек — офицерские пилотки.
Снова строй. Тактика. Теория. Подъем-отбой! Как же это все очертело, мы и так были будто заведенные автоматы: ночью, бывало, вскакиваем и подаем команды… Я подружился с сослуживцами по бывшей 3-й танковой дивизии, майором Василием Платицыным, командиром танкового батальона 7-й танковой бригады. Это был мой ровесник. Развеселый человек, радушный и общительный. Наши койки в палатке на десятерых стояли рядом. И мы, когда все уже улеглись, еще долго разговаривали. Он мне многое рассказывал о войне в Финляндии, о боях там 3-й танковой дивизии…
Утром все в строй, а мы с ним в лес на природу. Кто помоложе, те пусть потопают на строевой. Это заметил Аргунов, но меня и себя спасал Платицын, известный в армии танкист.
Позднее, в январе 1944-го, Платицын отличился в боях в районе Новгорода, был удостоен звания Героя Советского Союза. После войны ушел в отставку по здоровью, лишился зрения, но не сломался, а окончил Московский государственный университет, аспирантуру, работал юристом.
…Как-то мы с Василием подошли к артиллеристам, которые располагались рядом за леском. Пушки 152-мм. Веселые солдаты решили разыграть меня: попросили найти предохранитель. На теле орудия слева нажимаю на кнопку, отвожу её вправо. Всё точно.
— Ну, пехота, молодца! — заржали крепкие парни.
— На сколько достаёте из этой игрушки? — спросил я.
— На двадцать три километра, а «по площади» — все двадцать пять!
— Снаряды есть?
— Сколько требуется!
— Ставим вопрос — всех вас на прямую наводку к нам! Хватит вам здесь «сачка давить». Мы, пехота, по горло в крови от артогня фрицев!
Смех погас… Вскоре так оно и произошло: орудия многих калибров были поставлены на прямую наводку.
Прибыл со своей бригадой музыкантов Леонид Утёсов! Мы его все знали по кино и слушали по радио. А тут вот он, собственной персоной! На сцене, под летней крышей полукругом, его музыканты и дочь Эдит. Скетчи, одесские шуточки, песни Эдит и её отца под музыку оркестра — это было незабываемое зрелище.
Вечерело. Концерт окончен. И вдруг из-за оркестра появились невысокий, кругленький, розовощекий генерал армии Мерецков — наш командующий Волховским фронтом — и за ним, на голову выше, Маршал Советского Союза Тимошенко!
Аргунов отдал команду:
— Товарищи офицеры! Смирно!
— Не надо, — махнул рукой Тимошенко, и, пройдя с Мерецковым вперед, они сели в первый ряд: Тимошенко впереди меня, Мерецков впереди Платицына.
Просьба Аргунова к маэстро — повторить концерт! Но это было уж слишком: два часа песен, игры, акробатики, люди устали, темнело. Однако вспыхнул свет от заведённого бензинового движка. Будет повтор? Но тут послышался отдаленный рокот немецкого самолёта. Свет погасили. Зрители разошлись. Высокие чины удалились к Аргунову в палатку, и встреча маршала и генерала с офицерами была окончена. Да и можно ли назвать это встречей?
Утром я задержался в палатке — мне принесли из мастерской новенькое обмундирование. Надев его, я крутился перед оконцем палатки: снова ошибка, немного жмет китель под мышками. Внезапно раздвинулась плащ-палатка у входа, и вошел первым полковник интендантской службы Грачев — начальник тыла фронта. За ним выдвинулся Мерецков. Выше его головы — голова Тимошенко, тогда нашего кумира — со времен назначения его наркомом обороны еще до войны, когда он крепко подтянул армию.
Грачев ко мне. Вертит меня туда и сюда, как манекен. Хвалит:
— Ну что, форма отличная. И сидит прекрасно!
Фигура у меня была тогда хорошая, спортивная.
Я не успел и рта раскрыть, чтобы доложиться по уставу, как высшие чины удалились. И больше мы их не видели…
Это посещение оставило у комбатов неприятный осадок. Ночью мы в разговоре осудили своих «вождей» — ни слова от них, ни спроса, ни вопроса, будто мы все тут пустое место, а не те, кто прошёл ад войны… Большинство из комбатов, пройдя путь до батальона, смотря не раз смерти в глаза, не имели даже медали, не говоря об орденах. Так Тимошенко, не говоря о Мерецкове, стал гаснуть в моих глазах…
Где-то 15 мая я прибыл в полк, красуясь в новой форме, в капитанских погонах с четырьмя звёздочками. Пилотка набекрень, сапоги — как зеркало. На руке — новенькая шинель из английского драпа. Доложился Лапшину и новому начштаба полка майору Очкасову — выдвиженцу из помначштаба-5. Лапшину пришлось пожать мне руку и сказать:
— Отдохни дня четыре и получи задание!
Находилась при Мариам Гольдштейн старшая медсестра Настя Воронина, высокая, голубоглазая, с косами светлыми, как и вся она, девушка лет двадцати. Не знаю, почему и когда, она влюбилась в меня отчаянно. Мне она нравилась, но не более. В полку я бывал в три-четыре месяца раз. И то на минуты, чтобы снова очутиться в огне боев.
Обмыли мы с товарищами прилично мое «новьё» в шалаше. Вскоре я получил задание Лапшина: принять отряд, обороняющий «малую землю», «пятак» на Малом Волховце у Синего Моста. Приказ есть приказ, и я пошел туда, как обычно, один. Перед этим отдал Насте Ворониной, чтобы сохранила, шинель, новое обмундирование, сапоги и чемоданчик. У меня пока, кроме пистолета, планшетки, полевой сумки и снаряжения, ничего не было: ни людей, ни штаба, а какой-то там «отряд».
Иду по глубокому ходу сообщения параллельно с шоссе Новгород—Москва. От Синего Моста доносится серьёзная перестрелка. Знал, куда послать Сукнева Лапшин! Надеялся на него или хотел избавиться… И вдруг вижу слева, на бруствере, во весь рост лежит молодой капитан-артиллерист, судя по киноварным кантам на новеньком (как у меня) кителе и галифе. Головы у капитана нет. Документов никаких. Есть такая особенность — если ты высунул голову из траншеи, а рядом ударил снаряд, то головы нет, она улетучивается… Пожалел несчастного, иду дальше…
Вспомнилось, как на Лелявинском «пятаке» однажды я не спал трое суток. В первой траншее по-над берегом Волхова, в блиндажике я свалился и мертвецки заснул. Не слышал взрыва снаряда, но, открыв глаза, увидел: блиндаж наполнился стеной пыли и песка, сыпавшегося с потолка-наката. У входа — двое убитых наповал осколками связистов и рядом полевой телефон. Появились другие связисты, унесли погибших. Противник то и дело накрывал нас пачками артиллерийских снарядов. Мне надо было добраться до КП своего полка, к новому заместителю, подполковнику. Со мной пошел старший сержант-пограничник, наблюдатель. Выждав момент, делаем бросок: я первый, он чуть следом за мной. И тут снова нас накрыли снаряды. Я успел допрыгнуть в траншею, оглянулся — моего спутника не было, будто он испарился! Переждав, я возвратился по своему следу, но пограничника так и не обнаружил. Вспомнил: когда бежали, то один из снарядов разорвался позади меня, почти рядом, и меня по воздуху бросило в траншею, куда мы стремились!.. Стало понятно: при попадании снаряда в человека он исчезает, испаряется при страшной температуре взрыва. Таких погибших бюрократия от военных называла без вести пропавшими… Так «пропал» и мой комроты Чирков Петр под стенами Новгорода. Его матушка стала получать пенсию только с 1975 года из-за того, что сообщили: «без вести пропал», а он погиб в воронке, которая затянулась илом после взрыва снаряда… Через 30 лет я всё-таки разыскал документ о его гибели в том бою.
Переправился на ту сторону Волховца лодкой под прикрытием моста и бетонных опор. Вижу, навстречу идет Андрей Мезенцев — однокашник по училищу и тоже капитан, с орденом Красного Знамени за отличие в штурме. Молодец подполковник Токарев: он наградил за тот бой до тридцати отличившихся командиров и рядовых!
Мы, однокашники, теряли своих лучших друзей. Первым пал на поле боя в мае 1942-го в 299-м полку Алексей Егоров, мой однополчанин еще по Сретенску. В июне погиб Михаил Моржаков, бывший курсант, старшина 12-й роты в Свердловске. Исчез из поля зрения Николай Филатов. Кто следующий?!
Я принял назначенное мне «место отсидки» под мостом, где непрерывно от быков отскакивали, высекая искры, пули. Здесь стрельба шла с обеих сторон круглосуточно, там и тут крепостные укрытия. Пали́ в белый свет как в копейку!
Просидел я здесь весь май и половину июня. Из полка — ни звука. Сборный отряд, наполовину из морских пехотинцев, подчинялся 299-му полку и даже нашей дивизии. Видимо, в штабе полагали — держат «место» за Волховцом, и то хорошо! Ведь уже доложено наверх, что мы там закрепились. Но и здесь, нет-нет, появлялись раненые или приносили убитых, переправляя их потом на правый берег…
Моё намерение повидаться с комполка Токаревым не увенчалось успехом, в это время он исчез из моего поля зрения в армейских кадрах, а за него уже был московский осетин Ермишев Иван Григорьевич. Перейти под крыло Токарева мне так и не удалось!