Полярная ночь медленно подходила к концу. В полдень на юге ежедневно стала появляться заря, расцвечивая опаловыми тонами наши владения, а на севере по-прежнему сияли звезды. Дни становились длиннее, но морозы, как это ни странно, усиливались. Однако ничто уже не могло удержать нас в доме, где стало вдруг мрачно, неуютно и тесно.
«Медвежий кризис» продолжался. Необходимость гнала нас за десятки километров в поисках зверя на корм собакам, которые сейчас поедали хлеб из наших ограниченных запасов. Рацион собак был значительно урезан. Они стали злы. Между ними участились драки.
На зимовку мы привезли из Ленинградского питомника двух овчарок — красавицу Примку и смелого Грейфа. Несмотря на то что у Грейфа были явные преимущества перед ездовыми лайками, Примка стала питать слабость к черному как смоль вожаку упряжки Мишке. Это вскоре привело к тому, что вражда между псами стала непримиримой.
Часто можно было видеть, как два соперника, стоя друг против друга, долго и злобно рычали, готовые вступить в бой. Мы разгоняли их. Но однажды между ними все-таки произошла драка. На помощь Мишке прибежали другие лайки, и Грейфу пришлось бороться одному против многих. Мы выскочили из дома, и, стреляя из винтовок, пуская в ход приклады, сумели прекратить «сражение».
Мишка, жалобно скуля, весь в крови, оставил поле боя. Он был повержен и побит, и все-таки Примка предпочла его Грейфу. Вскоре мы получили от них замечательное потомство, которое положило начало новой породе полярных ездовых собак. Своей выносливостью они превосходили все известные породы лаек. Много позже я встречал собак этой породы на Новой Земле, Диксоне, в устье реки Лены и других местах Севера.
Грейф потерпел неудачу у Примки, у него «обострились отношения» со всеми лайками, зато с каюром Алексеем Матвеевичем Алексиным у него была большая и трогательная дружба. Она возникла еще осенью, когда в одном из наших маршрутов Алексин, рискуя жизнью, спас от неминуемой гибели повисшего над обрывом Грейфа. С тех пор они стали неразлучны. Эта дружба оказалась роковой и стоила Грейфу жизни.
Случилось это недели за две до восхода солнца. Однажды, когда все, кроме Алексина, отправились на охоту в надежде встретить хоть одного зверя, медведь сам появился вблизи дома. Собаки сорвались с мест и с лаем помчались навстречу. Алексин, схватив винтовку, выбежал из дома. Недалеко от станции он увидел довольно крупного зверя, который вертелся, отбиваясь от собак. Но псы все яростнее наскакивали на него.
В конце концов медведю удалось оторваться от собак, и он бы скрылся за торосами, но на его пути теперь оказался наш каюр. Разъяренный зверь бросился на нового врага. От быстрого бега у Алексина дрожали руки, и он промазал. Пуля только ранила медведя в лопатку.
Дальнейшее произошло с головокружительной быстротой. Одним прыжком медведь оказался почти рядом с каюром. Перезаряжая винтовку, Алексин отпрянул назад, но зацепился за небольшой ледяной пригорок и опрокинулся на спину. Алексин уже видел над собой оскаленную пасть, но в этот миг на грудь медведя вскочил Грейф.
Начался поединок. Медведь пытался здоровой лапой сбросить с себя пса, однако Грейф так сильно сжимал горло зверя, что тот уже стал задыхаться и хрипеть. Выбрав удачный момент, стремясь не задеть Грейфа, Алексин спустил курок. Но было поздно: медведь успел распороть когтями живот собаки. Зверь был убит, но рядом с ним, истекая кровью, лежал и верный пес. Алексин перевязал его шарфом, взял на руки и понес на станцию.
К этому времени мы все уже вернулись домой, и доктор Борис Дмитриевич смог немедленно приступить к операции. Илляшевич и Алексин стали его ассистентами, а мы с Шашковским и Кренкелем отправились свежевать медведя и затем привезли его тушу на станцию.
Во время операции Грейфу давали шоколад и печение, которые он, несмотря на сильные боли, охотно ел. Операция была тяжелой и продолжалась несколько часов: доктор наложил 17 швов. До выздоровления пес был оставлен в доме.
Так прошло недели три. Грейф заметно поправлялся. Во избежание драк между собаками мы не выпускали Грейфа из дома. Но однажды он сам открыл дверь и выскочил наружу. Мишка сразу же вступил с ним в бой. В результате у Грейфа оказалась распоротой артерия, разошлись швы и он потерял много крови.
Доктор снова начал борьбу за жизнь пса. Была сделана вторая операция, но Грейф не мог уже поправиться. Тяжелы были его последние минуты. В его умных глазах стояли слезы. Алексин обнял голову собаки, прижал к груди. Так Грейф и скончался.
— Как часто люди бывают несправедливы к этим благородным существам, когда говорят: «Собаке — собачья смерть», — произнес Алексин и быстро ушел в свою каюту.
Стал вопрос о том, где хоронить Грейфа. Рыть могилу в вечной мерзлоте в это время было невозможно; в снегу — собаки нашли бы его и растерзали. В конце концов решили похоронить Грейфа на вершине одного из айсбергов.
Похороны были печальны. Грейфа положили в небольшое углубление у основания высокого пика айсберга и сразу же залили водой. Температура воздуха в тот день была минус 32°, и вода быстро замерзла.
Тем временем приближался день восхода солнца. Мы ждали его с нетерпением, но — увы! — накануне небо затянулось облаками, и началась метель.
Однако мы не могли отказаться от празднования окончания полярной ночи, там более что астрономический восход солнца совпал еще с одним праздником — днем рождения Красной Армии, в которой все из нас были во время гражданской войны.
Дни стали заметно прибавляться. Полярная ночь была позади. Но следы ее остались. Несомненно, постоянное отсутствие света оказало на нас вредное влияние. Об этом свидетельствовали вялость, анемичность. Оставлял желать много лучшего и внешний облик: мы были бледны.
Пагубное влияние полярной ночи было видно и на нашем котенке: за восемь месяцев он не вырос ни на один сантиметр и, по-видимому, на всю жизнь остался котенком.
5 марта метели улеглись, а через неделю мы наконец увидели долгожданное солнце. Выкатилось оно из облаков, как громадный помидор, и низко повисло над горизонтом. Встретили мы его криками «ура» и пальбой из винтовок. Нашу радость было легко понять, — ведь увидели мы его после полугода жизни среди мрака и унылого однообразия.
Но с появлением солнца не стало теплее, наоборот, начались трескучие морозы, от которых даже лед лопался и воздух, казалось, твердел и резал лицо, как бритва. Температура иногда опускалась до минус 50°.
Владимир Юльевич Визе, анализировавший климат Земли Франца-Иосифа, писал, что он характеризуется сравнительно высокой температурой зимой и очень холодным летом. Такое холодное лето является рекордным, для территории Советского Союза. Объясняется это окружающими Землю Франца-Иосифа обширными пространствами моря, почти всегда покрытого льдами, и тем, что около 90 процентов поверхности архипелага лежит под мощными глетчерами; Затем следует учесть, что снежный покров Арктики, как гигантский рефлектор, отражает лучи солнца обратно в атмосферу.
И удивительно, что в эти холода в последних числах марта, когда, бухта была еще покрыта льдом, когда кругом, как горы, возвышались наметы снега, прилетели птицы. Первыми, словно разведчики, появились чистики. В конце марта мы увидели бесстрашных и веселых люриков, а в апреле хриплым криком возвестили о себе крупные и степенные кайры. Внешне они напоминали пингвинов — та же черная спина и ослепительно белая грудка.
Все они сразу же разместились на еще заснеженных выступах, карнизах и крохотных площадках скалы Рубини и так плотно облепили ее юго-западный склон, что издали напоминали кишащий пчелами улей. Биолог Нина Петровна Демме, зимовавшая уже после нас в бухте Тихой, подсчитала, что на этом базаре перед выводом птенцов скапливается до 20 тысяч кайр, 5 тысяч люриков, 2 тысяч чистиков и около 3 тысяч чаек. Кстати, должен признаться, что прилет чаек мы прозевали, и этот день не отметили.
Гусей и лебедей мы не видели, они, наверно, гнездились южнее. Наши полярные птицы считаются не певчими, а кричащими. Крик птичьих базаров сливается в оглушительную какофонию и слышен за несколько километров.
С первых же дней появления птиц мы начали «охоту за витаминами», как назвал ее Илляшевич. Это, конечно, внесло разнообразие в наше меню, состоящее из мясных, рыбных консервов и сушеных овощей. Свежая дичь, несомненно, подкрепила силы, зимовщиков.
7 апреля наступил момент, когда солнце перестало опускаться за горизонт. Начался полярный день. У нас не стало ни утра, ни вечера. Жизнь и работа шли по календарю и часам. Если полярной ночью в дневное время нас одолевал сон, то теперь мы не могли заснуть ни днем, ни ночью. Для борьбы с бессонницей прибегли к испытанному методу — опять начали много ходить на лыжах. Нормальному режиму также способствовал новый этап научных работ.
Помимо аэрологических работ, которые проводились с помощью шаров-зондов, мы начали снегомерную съемку. На острове Гукера измеряли высоту снежного покрова, брали пробы материкового льда на плотность, определяли его температуру на поверхности и на разных глубинах. Эту работу необходимо было произвести, чтобы выяснить количество осадков, выпадающих на Земле Франца-Иосифа за год.
Наступило 1 Мая. На родине, в Ленинграде, уже продавали подснежники, а у нас стояли лютые морозы. Воздух, который мы выдыхали, тут же превращался в мельчайшие кристаллики, издававшие едва слышное шуршание. Пролетарский праздник мы встретили торжественным поднятием флага и салютом. Утром получили много телеграмм.
А 13 мая пришла печальная весть о смерти человека, жизнь которого для нас была легендой и которого Ромен Роллан назвал «европейским героем нашего времени». На 69-м году жизни неожиданно оборвалась замечательная жизнь Фритьофа Нансена. Мы все искренне переживали эту утрату.
Фритьоф Нансен был героем Арктики, и этим особенно был дорог нам, зимовщикам. Нансен после дрейфа на «Фраме» в 1893—1894 годах доказал (это впоследствии подтвердили и другие исследователи), что Северный полюс представляет собой глубокую впадину на земном шаре и что околополюсное пространство — не суша, как предполагали, а море. Нансен, не зная о работах своего предшественника Михаила Васильевича Ломоносова, открыл законы образования льдов, их движения, а также влияния на климат.
За свои заслуги и открытия Нансен был избран почетным членом многих Академий наук, в том числе и Петербургской.
В годы первой империалистической войны он выступал против нее, а после окончания войны он, крупный общественный деятель, был делегатом Норвегии в Лиге Наций.
С первых же дней Октябрьской революции Нансен с большой симпатией отнесся к Советской власти. Со всей силой своего авторитета он выступил против врагов молодой Советской республики. Когда из-за засухи в Поволжье начался голод, Фритьоф Нансен с трибуны Лиги Наций страстно призывал помочь миллионам крестьян. Лига Наций отказала. Тогда он сам организовал Международный комитет помощи голодающим. Как известно, этот комитет получил название «нансеновского». На средства комитета были открыты многочисленные «нансеновские столовые» в тех местах, где был голод. Полтора миллиона детей кормилось в них. Мы помнили также знаменитые «нансеновские посылки».
В то время когда Нансен собирал средства в помощь голодающим, его друг и капитан «Фрама» Отто Свердруп руководил первой советской Карской экспедицией.
На IX Всероссийском съезде Советов единогласно было принято следующее послание Фритьофу Нансену, подписанное председателем IX съезда Советов М. И. Калининым: «IX Всероссийский съезд Советов, ознакомившись с Вашими благородными усилиями спасти гибнущих крестьян Поволжья, выражает Вам глубочайшую признательность от имени миллионов трудящихся населения РСФСР. Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого-исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран».
Московский Совет депутатов трудящихся избрал Фритьофа Нансена своим почетным членом.
В память о великом норвежце мы посетили остров Джексона, но не нашли хижину, в которой он с Иогансеном провели историческую зимовку в 1895—1896 годах.
За всеми этими событиями незаметно проходили дни.
Руководство нашего института пока что не сообщало, будет нам замена или нет. Видимо, еще было неясно, сможет ли судно пробиться к Земле Франца-Иосифа: это зависело от ледовой обстановки. Когда мы отправились на архипелаг, то знали, что из-за неблагоприятных природных условий наше пребывание на Земле Франца-Иосифа может затянуться, и были готовы к этому. Даже продуктов мы привезли с собой из расчета на три года. Не имея известий о нашей замене, мы стали готовиться ко второй зимовке, делать запасы дичи и медвежатины, тем более что от медведей снова не стало отбоя. В эти дни подняли из берлог несколько медведиц, причем одна из них была с потомством. Медвежат мы забрали в дом и этим доставили себе много радостей и развлечений. Правда, иногда по ночам они будили нас отчаянным ревом.
В первых числах июня мы стали свидетелями редкого, изумительного явления полярного мира — миража.
Около полудня, когда мы занимались исследованием верхних слоев атмосферы, мы увидели на западе как бы парящими в воздухе небольшой островок Мертвого тюленя, находившийся от нас на расстоянии многих километров, а за ним — знакомый нам айсберг, где был похоронен Грейф. Они словно повисли над горизонтом и были такого размера, что, казалось, занимали полнеба. Видение это вскоре исчезло, и мы даже не успели его сфотографировать. Едва кончился мираж, как при ясном безоблачном небе началась пурга. Холодный ветер вскоре перешел в свирепый шторм.
Лед в бухте был поломан и стал напирать на берег, угрожая разрушить дом. Положение стало опасным. Мы приготовили динамит, чтобы подорвать лед в случае его приближения к жилью, но благодаря начавшемуся отливу опасность миновала. На берегу осталось несколько льдин толщиною до полутора метров.
После шторма морозы отступили, но начались бесконечные туманы. В течение двух недель они окутывали наш дом непроницаемой серо-свинцовой завесой. В двух шагах невозможно было что-либо различить. Пришлось отменить охоту.
В конце июня туманы стали реже, но зима все еще не хотела оставлять нас, и морозы доходили до минус 20°.
В это время институт запросил, не хочет ли кто-нибудь остаться на вторую зимовку.
— Очевидно, в Ленинграде не хватает желающих, — заметил Илляшевич.
— А я уверен, что смена готовится, — проговорил доктор.
Как ни странно, всем было жалко расставаться с зимовкой, со станцией, которая стала родным домом. С другой стороны, от этого «ледникового периода» жизни мы порядком устали. Пожалуй, не столько физически, сколько морально. После долгих колебаний и обсуждений решили, что всем надо отдохнуть, а затем снова собраться на какой-нибудь другой станции. В тот же вечер о принятом решении сообщили в институт.
В июле весна подступила к нам вплотную, хотя термометр показывал минус 12°. С солнечной стороны торосов начал таять лед, снег стал мокрым, зажурчали ручейки. Мы воспользовались этим и устроили водопровод на камбуз. Через неделю солнце начало пригревать настолько, что стало жарко, и мы с Эрнстом, сняв рубашки, чтобы загорать, отправились на лодке на остров Скотт-Кельти.
Из последних известий Ленинградской радиостанции узнали, что в Архангельск выехала новая смена зимовщиков, отправляющихся на Землю Франца-Иосифа. Была и ошеломляющая новость: среди зимовщиков, едущих нам на смену, женщина — Нина Петровна Демме!
— Рискованный эксперимент! — неодобрительно проговорил Петр Яковлевич.
Надо сказать, что Нина Петровна Демме была не единственной ленинградкой, которая отважилась ехать на зимовку в Арктику. На следующий год из Ленинграда уехали в бухту Тикси еще две Нины. Одна из них — актинометрист Нина Мариановна Фрейберг и другая — Нина Владимировна Войцеховская — метеоролог.
Получили мы известие, что на экраны Советского Союза вышла полнометражная кинокартина «Курс — норд» о нашем пути на Землю Франца-Иосифа. Делал ее Петр Константинович Новицкий — первый оператор, посвятивший себя Арктике. Когда мы вместе плыли на «Седове», Петр Константинович рассказывал, что ему довелось снимать царя сразу после его отречения. В Октябрьские дни он снимал Смольный, вход «Авроры» в Неву, бои Красной гвардии под Гатчиной. Владимир Ильич Ленин просмотрел весь отснятый Новицким и другими операторами материал о первых днях революции и дал распоряжение отпечатать десять экземпляров для американских рабочих. Самого Владимира Ильича Новицкому запечатлеть не удалось: Ленин ссылался на свою занятость...
Через несколько дней после известия о выходе фильма «Курс — норд» мы получили скупую радиограмму: «15 июля вышли в море, приветствуем, скоро увидимся. Седовцы».
Итак, наша зимовка подходила к концу. Чтобы оставить хоть какой-нибудь след о нашем пребывании на Земле Франца-Иосифа, решили выгравировать на медной доске дату зимовки и фамилии зимовщиков. Но кислота была слаба и с гравировкой ничего не получилось. Тогда высверлили весь текст, и Эрнст бросил доску в море в нескольких метрах от берега.
— Возможно, — проговорил он, — море когда-нибудь отступит, и доска будет обнаружена.
С первых же дней выхода «Седова» судовой радист Гиршевич информировал нас о продвижении их судна на Север. Мы вскоре узнали, что они зашли на Новую Землю и теперь приближаются к нашему архипелагу.
У нас началась генеральная уборка, чистка, мытье и стирка белья. Эрнст побрил меня, и я впервые понял возмущение бояр, когда Петр Первый заставлял их сбривать бороды. Действительно, из зеркала на меня смотрела чужая женоподобная физиономия.
Однажды на весь дом разнесся крик Кренкеля:
— Скорей в радиорубку!
Едва мы вбежали, как в репродукторе услышали знакомый голос Шмидта:
— Здравствуйте, дорогие друзья! Ледовая обстановка в этом году оказалась значительно легче, и мы скоро будем у вас. Горим нетерпением увидеть и пожать вам руки. До скорой встречи в бухте Тихой!
— Я обещал вам быть у вас через год, как видите, я сдержал слово. Обнимаю всех! — узнали мы голос Воронина.
Мы тоже пытались ответить с помощью микрофона, но они не услышали нас. Пришлось выражать нашу радость и приветствия точками и тире: «Вас слышали хорошо и так же горим желанием увидеть и обнять на нашей Советской земле. Сообщаем сводку: сегодня сильным нордовым ветром образовало полосу чистой воды, идущей от Британского канала вдоль островов Гукера и Нордбрука. Вход в бухту Тихую для желанных гостей открыт. Видимость до 50 километров. Зимовщики».
Спустя сутки состоялся еще один разговор. На этот раз, благодаря тому что «Седов» приблизился к нам, разговор был двусторонним.
— Мы ясно видим землю... Скоро будем у вас. Идем прямым курсом, — услышали мы взволнованный голос Отто Юльевича.
Не успели мы закончить разговор с руководством экспедиции, как из бухты донеслись громкие, непонятные, тревожные, не то воющие, не то стонущие трубные звуки. Ничего подобного в течение всей зимовки мы не слышали. Борис Дмитриевич и я, вооружившись винтовками, отправились на лодке к проливу Меллениуса, откуда доносились эти странные звуки.
Едва прошли остров Скотт-Кельти, как на нас, поднимая сильную волну, надвинулось стадо неведомых чудовищ. Всюду на поверхности воды стали появляться круглые, как дыни, головы этих существ, иногда вооруженных острыми бивнями, длиною до трех метров. Все они весело кружились вокруг лодки, часто выбрасывая из воды свои длинные стального цвета тела.
Мы с доктором от этого веселья сидели в лодке ни живы ни мертвы: в каждое мгновение наша посудина могла быть опрокинута. К нашей радости, они скоро уплыли, и мы облегченно вздохнули. Позже, когда пришел «Седов», мы узнали у биолога Григория Петровича Горбунова, что эти загадочные единороги называются нарвалами. Бивни, представляющие собой сильно развившийся передний зуб, имеют только самцы. В прошлом из их бивней делали скипетры королям и посохи епископам.
Нарвалы ниже 80° северной широты не спускаются, да и вообще встречаются сейчас очень редко. Мы были, пожалуй, первыми на Земле Франца-Иосифа, кто их видел.
Тем временем «Седов» подходил все ближе к Земле Франца-Иосифа. Последнюю ночь мы почти не спали, готовясь к встрече дорогих гостей. Дом наш расцветили флагами, а на флагштоке повесили расшитый золотом флаг, который был поднят во время торжественного открытия станции.
Наш повар и Алексин, которого прикрепили к нему в помощники, жарили дичь, пекли пироги, колдовали над всевозможными соусами. Перед приходом «Седова» я нарвал букет полярных цветов и украсил ими стол.
22 июля, около 4 часов дня, мы увидели густой дым ледокола. А в 23 часа, украшенный флагами расцвечивания, в бухту гордо вошел «Седов». Раздался его троекратный приветственный бас, и почти одновременно с берега и корабля прогремели винтовочные салюты и раздалось продолжительное «ура!». Видно было, как с мостика, махая шапками, нас приветствовали Шмидт, Воронин, Визе и Самойлович. Мы им отвечали тем же.
Не успел ледокол отдать якорь, как от берега отошла шлюпка и помчалась к кораблю. Это Илляшевич с Алексиным на веслах спешили к начальнику экспедиции с докладом о зимовке. Седовцы встретили их взрывом аплодисментов и криками «ура!».
— Приветствую! Ну как зимовали?.. — спросил Шмидт Илляшевича.
Петр Яковлевич начал докладывать о том, как велись научные работы, как мы жили долгую полярную ночь.
В это время кинооператоры Новицкий и Кармазинский, запечатлев на пленку первую встречу на корабле, уже спешили на нашей шлюпке к берегу, чтобы снять оставшихся на станции зимовщиков и их встречу с руководством экспедиции. Петр Константинович мечтал увидеть нас бородачами и был чрезвычайно огорчен, когда встретил всех тщательно выбритыми и в костюмах.
— Это не зимовщики, а какие-то лондонские денди. Вы понимаете, что испортили исторические, мировые кадры? Такими я мог снять вас и в Ленинграде! — возмущался он.
К берегу уже подходили корабельные шлюпки, и, оставив нас, Новицкий стал снимать высаживающихся на припай Шмидта, Воронина, Самойловича, Визе и Хлебникова, их дружеские объятия и троекратные поцелуи с зимовщиками.
— Счастлив видеть всех вас здоровыми, — взволнованно проговорил Шмидт и стал знакомить нас с новой сменой. Начальником зимовки был назначен тот самый Иван Маркелович Иванов, который в прошлом году был в составе экспедиции, сопровождавшей нас на Землю Франца-Иосифа, а потом говорил с нами из Ленинградского радиоцентра.
Увидели мы наконец ту первую женщину, которая поехала на зимовку, — Нину Петровну Демме.
После радостной встречи Петр Яковлевич пригласил всех в дом к столу. Конечно, гости пришли в восторг, увидев среди бутылок, закусок и пирогов наши скромные цветы.
Первым выступил Отто Юльевич Шмидт:
— Я поднимаю бокал за лучших граждан Советского Союза, блестяще выполнивших задание партии и правительства и своей зимовкой доказавших возможность жизни и работы человека на Земле Франца-Иосифа. Приветствую и новую смену, которой предстоит углубить начатое великое дело завоевания беспредельных просторов Арктики. Ура!
Все по очереди брали слово. Неожиданно с бокалом в руке поднялась Нина Петровна Демме:
— Мы сейчас были свидетелями неповторимой, волнующей душевной встречи. Я приехала на зимовку, зная, что Арктика сурова, требует от человека исключительного мужества, самоотверженности, и хочу доказать, что женщина тоже может работать в суровых условиях. Я поднимаю бокал за мужество, смелость и энергию, проявленную нашими товарищами, за дружбу.
О нашей зимовке рассказал Кренкель и, как бы подытоживая, закончил:
— Хочу сказать Отто Юльевичу, что здесь, на 81° северной широты, можно жить и работать. Считаю, что наша зимовка является наглядным примером этого.
После обеда Шмидт протянул Эрнсту исписанный лист бумаги:
— Эрнст Теодорович, прошу передать Советскому правительству вот эту радиограмму.
Мы в последний раз включили нашу аппаратуру, и через минуту Эрнст уже работал на ключе: «Москва. Председателю правительственной Арктической комиссии СССР С. С. Каменеву.
22 июля в 23 часа вечера «Седов», украшенный флагами, вошел в бухту Тихую Земли Франца-Иосифа и бросил якорь у нашей радиостанции. Таким образом, первая часть задания выполнена рекордно быстро: ледокол прошел весь путь от Архангельска в семь дней, из которых два дня ушло на остановки, прием людей и груза.
Салютовав выстрелами, зимовщики поспешили в шлюпке на корабль. Яркое полуночное солнце украшало нашу встречу с друзьями.
Трудами семерых человек, проведших зиму на самой северной в мире научной станции, Земля Франца-Иосифа окончательно закреплена за СССР, и всему миру дано доказательство высокого качества и широкого размаха научной работы в стране социализма.
Их имена не должны быть забыты. Они — это Илляшевич, Шашковский, Кренкель, Муров, Георгиевский, Алексин, Знахарев. Станция в отличном состоянии. Работа выполнена под руководством начальника станции Илляшевича превосходно.
Перезимовали очень хорошо.
Съехав на берег, мы до самого утра оставались у них, делясь впечатлениями.
Немедленно начинаются работы по выгрузке новых запасов, перестройке и значительному расширению станции. Начальник экспедиции Шмидт».
Наша станция расширялась. Началось строительство специального дома для радиостанции, нового сарая и даже оранжереи, где предполагалось выращивать овощи.
С ледокола каждый день в бухту Тихую отправлялись партии для проведения научных работ. Возглавляли их специалисты, а в качестве помощников использовались все, кто был свободен: зимовщики, корреспонденты и даже писатель и охотник Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Геологи во главе с Самойловичем обследовали скалы, поднимались на обрывы над морем. Геологические работы сопровождались топографической съемкой, которую проводил Г. А. Войцеховский.
Гидрохимик Александр Федорович Лактионов, изучавший лед на различных глубинах, предложил отправиться на ледник Юрия. С ним пошли Шмидт, корреспондент Громов, геодезист Войцеховский и я. Нагрузились всевозможными научными приборами и отправились в район трещин. Когда добрались, Отто Юльевич настоял, чтобы его опустили в трещину на глубину 25 метров. Надо сказать, что это мероприятие было довольно рискованным. Тонкая альпинистская веревка, которой так доверял Шмидт, могла не выдержать и оборваться, — ведь Отто Юльевич весил около 75 килограммов. Вслед за Шмидтом мы опускали в трещину ведро на длинной веревке. В него Отто Юльевич складывал отколотые им куски льда, мы вытаскивали их на поверхность и упаковывали, чтобы в дальнейшем исследовать.
Через два часа вытащили Шмидта, совершенно замерзшего.
В те дни на Земле Франца-Иосифа были проведены первые биологические исследования. Их проводил ленинградский профессор Борис Лаврентьевич Исаченко. Он доказал, что в воздухе архипелага совсем нет бактерий. Верхние слои воды тоже почти лишены их. Бактериальная жизнь и вызываемые ею процессы сосредоточены в придонной воде и грунтах.
Огромную работу проделал во время стоянки «Седова» ленинградский ботаник профессор Всеволод Павлович Савич. Он тщательно исследовал всю прибрежную часть островов Скотт-Кельти, Гукера, Мертвого тюленя. Им было зарегистрировано 30 видов цветковых и открыто 12 неизвестных видов лишайников и мхов.
Однажды мы заметили, что проплывшая мимо нас льдина была покрыта красно-бурыми пятнами. Мы не могли понять, что это такое. Гидробиолог Григорий Петрович Горбунов, изучавший фауну на Земле Франца-Иосифа, пояснил, что снег стал красным из-за микроскопических водорослей. Эти обитательницы северных широт могут жить при очень низких температурах. Они покрывают лед, способствуют его таянию, и этой талой водой питаются. Слизистые бурые комочки были также собраны для исследования.
Все научные работы, которые проводились на Земле Франца-Иосифа во время стоянки там «Седова», были только началом большого исследования Арктики, которое предстояло вести долгие и долгие годы.
Строительные работы на станции еще не были завершены. Руководители экспедиции решили воспользоваться имеющимся временем, чтобы осмотреть южную часть архипелага.
— Необходимо проверить, не обосновались ли где-нибудь норвежцы. Если они не добрались до земли в прошлом году, могут предпринять попытку в этом, — проговорил Шмидт, приглашая нас принять участие в этом рейсе.
В тот же день «Седов» оставил бухту Тихую.
Первую остановку сделали на мысе Флора. Здесь мы не обнаружили норвежцев, но флагшток, на котором был укреплен железный флаг Советского Союза. был погнут, а сам флаг был искорежен, помят и пригнут к земле.
— Кто мог это сделать — ураган или медведи? — спросил Шмидт.
Осмотрев трубу, механики нашли, что это дело человеческих рук. Устанавливая новый флаг, мы увидели иностранное судно. Оно прошло мимо «Седова» и, обогнув мыс, скрылось в проливе Миерса.
— Ничего, — успокаивающе заметил капитан, — от нас они не уйдут. Мы скоро снимемся с якоря и пойдем по следу.
Минут через тридцать мы вошли в пролив Миерса, где увидели не одно, а два иностранных судна. Сигналами по международному коду предложили им немедленно остановиться. Затем капитаны судов были вызваны на борт ледокола.
Переговоры шли в каюте капитана. Позже Отто Юльевич рассказывал, что норвежцев спросили, знают ли они о том, что находятся на советской территории и что здесь есть советская радиостанция.
— Мы об этом слышали, но не поверили, — ответили оба капитана.
Тогда Шмидт предупредил норвежских капитанов, что без разрешения Советского правительства у Земли Франца-Иосифа нельзя производить промысел, и предложил им вернуться домой.
Впоследствии Норвегия начала переговоры с Советским правительством об урегулировании промысла в морях, омывающих Землю Франца-Иосифа, на основе признания архипелага территорией СССР.
...Когда норвежские корабли скрылись на западе, мы зашли в бухту Эйра, на острове Белль, а потом попытались пройти к Земле Вильчека, где произошла одна из полярных трагедий. В 1899 году у мыса Геллер на базе американской экспедиции журналиста Уэльмана, в хижине, сделанной из камня и моржовых шкур, остались на зимовку два норвежца — Бьервиг и участник экспедиции Нансена на «Фраме» Бентсен.
В начале полярной ночи Бентсен заболел и, несмотря на заботливый уход товарища, умер от цинги. Перед смертью он, боясь, что труп его станет добычей песцов и медведей, просил Бьервига похоронить его весной. Друг точно исполнил просьбу. Весной, когда Уэльмен посетил хижину, он увидел потрясающую картину: на полу, один подле другого, лежали два спальных мешка. В одном находился Бьервиг, а в другом лежал труп Бентсена. Уэльман помог Бьервигу похоронить друга...
К сожалению, тяжелые льды совершенно закрыли доступ к Земле Вильчека, и мы направились к острову Альджер — удостовериться, что и там нет норвежцев.
Судно миновало мыс Тагеттгоф, когда на имя начальника экспедиции была получена радиограмма. Отто Юльевич ее тут же огласил:
— «Правительственная Арктическая комиссия приветствует экспедицию с исключительным по скорости достижением острова Франца-Иосифа и просит передать наш искренний привет зимовщикам и добрые пожелания новой смене. С нетерпением ждем подробностей о работе. Успех, сопутствующий экспедиции, дает полную уверенность в благополучном завершении задачи. Председатель Арктической комиссии С. С. Каменев».
Мы, конечно, послали ответную телеграмму с благодарностью за приветствие.
Когда вернулись в бухту Тихую, строительные работы были уже закончены.
В последний раз мы сошли на берег Земли Франца-Иосифа, попрощались со своим полярным жилищем, ставшим родным за долгие месяцы зимовки. Вместо нас остались на Земле Франца-Иосифа: начальник — член ВКП(б), участник знаменитого похода ледокола «Красин» в 1928 году Иванов, его жена — биолог Демме, врач Кутляев, радист Иойлев, механик Плосконосов, каюр Данилов, метеоролог Голубенков, а также Кузнецов и Хатанзейский, которым предстояло заняться зверобойным промыслом.
Залпами и протяжными гудками распрощались мы с бухтой, домом и товарищами.
Много трудностей, лишений, переживаний предстояло оставшимся, но мы верили, что они их осилят и впишут новую страницу в историю завоевания Советской Арктики.
Через несколько дней, а точнее 5 августа, «Седов» вошел в пустынную Русскую гавань на Новой Земле. Здесь наши пути расходились: «Седову» предстояло идти на Северную Землю, где предполагалось также строить станцию и оставлять зимовку. А нам надо было пересесть на «Сибирякова».
В ожидании его мы участвовали во всевозможных экскурсиях.
Однажды Владимир Юльевич Визе, Иван Сергеевич Соколов-Микитов и я отправились на небольшую прогулку. На берегу среди плавника Ивану Сергеевичу посчастливилось увидеть грушевидный пробковый буй, оплетенный стальной сеткой. На его крышке мы прочли выгравированную надпись: «Baldwin Ziegler Expedition».
Вечером в кают-компании «Седова» собрались все участники экспедиции. Владимир Юльевич отвинтил крышку буя, правда не без помощи старшего механика, и мы увидели длинную тонкую медную трубку, а в ней вымокшие в морской воде два полуистлевших листка с текстом, отпечатанным на машинке, на английском и норвежском языках. С большим трудом удалось прочесть следующее сообщение:
«...— 80° 21' — Норд. 56° 40' — Ост.
Лагерь Циглера. Земля Франца-Иосифа.
Полярная экспедиция Болдуина.
Двадцать третьего июня 1902 года.
Ближайшему американскому консулу. Срочно требуется доставка угля. Яхта «Америка» в открытой воде пролива Абердар с 8/6. Работа этого года успешна. Нами заброшен на санях в течение марта, апреля и мая на Землю Кронпринца Рудольфа огромный запас продовольствия. Собрана коллекция для Национального музея. Обеспечен отчет зарисовки хижины Нансена, имеются прекрасные фотографии и живые картины[1]. Осталось пять пони и 150 ездовых собак. Нуждаемся срочно в доставке сена, рыбы и 30 саней. Должен вернуться в начале августа, не добившись успеха, но не побежденный. Все здоровы. Буй № 164».
В наши руки попал исторический документ: письмо, принадлежащее известному американскому полярному исследователю Болдуину, останки лагеря которого мы видели несколько дней назад на острове Альджера. Письмо, где сообщалось о безуспешной попытке достижения Северного полюса, путешествовало 28 лет...
Приход «Сибирякова» из-за тумана все задерживался. Однажды ночью мы с Владимиром Юльевичем ходили гулять вдоль западного берега Новой Земли и, возвращаясь обратно, увидели на вершине скалы, круто обрывающейся к морю, большой поморский крест. Поднявшись к нему, заметили полуистлевшую надпись, из которой удалось разобрать только две цифры: «18...»
По мнению Владимира Юльевича, крест был поставлен в начале XIX века и служил русским мореходам своеобразным маяком. Можно только удивляться смелости русских поморов, которые плавали к этой отдаленной земле на своих парусных судах.
Наконец 8 августа в Русскую гавань вошел «Сибиряков».
После трогательных расставаний судно под руководством капитана Дмитрия Ивановича Швецова взяло курс на Архангельск, где и закончилась наша полярная Одиссея. Оттуда на поезде — в Ленинград.
В родном городе мы были приглашены в Смольный, где нас принял Сергей Миронович Киров.
Беседуя с нами, он интересовался жизнью на зимовке, охотой. По его распоряжению мы получили в подарок по охотничьему ружью и комплекту верхней одежды и белья. Для нас в то время это было очень ценно. Сергей Миронович расспрашивал о наших дальнейших планах. Мне он предложил стать ассистентом режиссера на киностудии «Ленфильм». Я стал работать в открывшемся тогда звукоцехе, где и получил новую специальность — звукооператора. Между прочим, мне довелось вместе с первым советским звукооператором Михаилом Николаевичем Мухачевым записывать речь Бернарда Шоу, которую он посвятил Владимиру Ильичу Ленину. Позже на конгрессе физиологов мною была записана речь академика Ивана Петровича Павлова. Однако Арктика не оставляла меня в покое, и я снова вернулся к ней...
С тех пор прошло почти полвека. Дело исследования и освоения Крайнего Севера увенчалось успехом. Открыт и стал постоянно действующей магистралью Северный морской путь, о котором мечтали начиная с XVI века многие мореходы и ученые европейских стран. Наши корабли теперь проникают в самые труднодоступные уголки Ледовитого океана.
На совсем еще недавно пустынных берегах Сибири выросли современные города, благоустроенные порты, промышленные предприятия и научные центры.
Вся Арктика покрылась сетью радиостанций, которые играли в освоении советского полярного сектора, пожалуй, не меньшую роль, нежели ледоколы и авиация.
А положили начало научному и хозяйственному освоению Арктики первые полярные радиостанции, в том числе и наша на Земле Франца-Иосифа.
О. Ю. Шмидт.
В. Ю. Визе.
Р. Л. Самойлович.
В. И. Воронин.
П. Я. Илляшевич.
Водружение флага на Земле Франца-Иосифа
Ледокольный пароход «Седов».
Е. Н. Гиршевич.
Запуск шаров-зондов.
Руководство экспедиции и зимовщики.
Наша станция.
Первые льды.
Научные работы в бухте Тихой.
П. К. Новицкий.
На мысе Седова.
Остатки хижины Фиалы.
А. М. Алексин.
Г. А. Шашковский.
Э. Т. Кренкель и М. С. Муров.
Полярный трофей.
В. А. Знахарев.
Б. Д. Георгиевский.
На охоту.
Первые солнечные дни
Киноленты. — Прим. авт.