Полярная ночь уже вступила в свои права. Правда, к полудню на юге еще появлялось небольшое светлое пятно — его мы называли дневным светом. Но часа через два даже это пятно поглощала темнота.
Нельзя сказать, что мы легко и просто освоились с полярной ночью. Теперь нам надо было привыкнуть жить не по солнцу, а по часам. Но мало-помалу мы приспособились к новым условиям.
Ежедневно, невзирая на погоду, проводили метеорологические наблюдения, следили за давлением, температурой воздуха, силой ветра, влажностью, осадками.
Движение воздуха, его направление и скорость определяли с помощью шаров-зондов. Иногда к ним привешивали автоматический прибор системы П. А. Молчанова, который мог фиксировать давление в высоких слоях атмосферы. Но мы крайне редко могли пользоваться показаниями этого прибора, так как шары-зонды далеко относило (иногда на несколько километров) и их трудно было найти.
Сводки о состоянии погоды мы передавали в Ленинград, в три адреса: Метеорологический институт, Бюро погоды и Ленинградскую обсерваторию.
В нашем маленьком мире мы жили пока дружно, по принципу взаимных уступок, относились друг к другу с уважением. Не было у нас и скуки: все чем-нибудь занимались.
Так как наши капканы на песцов кто-то отправил в Астрахань, а не в Архангельск, Илляшевич и Алексин соорудили вместо капканов хитроумные «пасти» и ставили их на острове Скотт-Кельти и у скалы Рубини. Кренкель и Шашковский пытались написать оперетту, а я сценарий, но дальше намерений дело не пошло.
Доктор, не находя себе работы по специальности хирурга, придумывал всевозможные медосмотры, а в оправдание говорил:
— Здесь природа властвует над человеком. Как бы здоров, весел и беспечен он ни был по своей натуре, Арктика приводит его в угнетенное состояние, поэтому медицинский контроль должен быть постоянным.
Впрочем Борис Дмитриевич вскоре оставил свои лекции и медосмотры и переквалифицировался в метеоролога.
Незаметно подошли Октябрьские дни. Мы решили отметить этот праздник, как говорят теперь, — на высшем уровне. Накануне были посланы все поздравительные телеграммы. В доме все было вычищено, оставалось вымыться самим.
У нас была баня, которую позже стали называть «папанинской». Наверно, потому, что после нас и он мылся в ней, когда в 1932 году зимовал на Земле Франца-Иосифа. Баня была роскошью, которую не могли позволить себе ни герцог Абруццский, ни Джексон — словом, никто из наших предшественников. Мы же, нагнав пар до любой температуры, залезали на полок и хлестали себя пахучими березовыми вениками, предусмотрительно взятыми на Землю Франца-Иосифа нашим начальником зимовки. Для нас, за восьмидесятой параллелью, это было наивысшим блаженством.
Утром 6 ноября, пока все мы были на работе, Петр Яковлевич Илляшевич решил растопить печь в бане, чтобы нагреть воду. Печь почему-то стала дымить. Илляшевич открыл наружную дверь. Долго возился, пока наконец дрова разгорелись. Петр Яковлевич закрыл парилку и стал ждать, когда надо будет подбросить угля. Вдруг за стеной бани залаяли собаки. Петр Яковлевич хотел схватить винтовку, но вспомнил, что оставил ее в предбаннике. Бросился туда, и тут в пяти метрах от себя увидел медведя, который отбивался от собак. Быстро закрыв за собой дверь, Илляшевич запер ее на крючок, но тут же сообразил, что это не спасет его. Достаточно было медведю, отбиваясь от собак, случайно толкнуть дверь, и она бы открылась.
Илляшевич бросился к окну. Выбил поленцем стекло. Сбросив с себя полушубок, полез в оконный проем, но застрял из-за толстых ватных брюк. В это время медведь уже приближался к двери. Еще несколько мгновений — и он ввалится в парилку. Петр Яковлевич был на грани отчаяния. Каким-то чудом ему удалось все-таки протиснуться в окно, Упал в снег. Выбравшись из сугроба, Илляшевич прибежал в дом, схватил чью-то винтовку и, вернувшись в баню, выстрелом уложил медведя.
Мы, конечно, прекрасно понимали, какой опасности подвергался наш начальник, однако без смеха не могли представить историю, которая с ним приключилась. Откровенно говоря, мы слышали лай собак, но кто мог подумать, что к Петру Яковлевичу, в поступках которого всегда все было «геометрически» правильно, всегда все предусмотрено, мог забраться медведь в тот момент, когда он был безоружен?..
7 ноября утром все, кроме дежурного метеоролога и повара, встали поздно. Идя мыться, мы поздравляли друг друга с праздником и с удивлением вдыхали запах духов, исходивший от Шашковского.
— Откуда сие? — спросил доктор.
— Это Жорж привез в чемодане... Красавицу с черной маской на лице, — пояснил Алексин.
Оказалось, что перед отъездом из Ленинграда дама сердца Шашковского, для того чтобы он всегда помнил о ней, положила в его чемодан флакон своих любимых духов.
По-видимому, пробка была плохо закрыта и половина их вылилась на белье и костюм. Конечно, этот случай стал пищей для всевозможных шуток.
Официальная часть праздника в честь XII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции началась с торжественного подъема флага на флагштоке дома и трехкратного салюта из винтовок, Затем мы слушали по радио трансляцию парада на Красной площади.
В это время повар Владимир Антонович в ослепительно белой куртке и таком же головном уборе начал священнодействовать на камбузе, готовя праздничный обед.
Выход товарищей к столу был торжествен. Обычно мы носили ватники. А тут все явились в элегантных костюмах, белоснежных сорочках и щегольских ботинках.
За обедом Илляшевич зачитал праздничные телеграммы. Особенно порадовали нас поздравления Комитета старых большевиков, артистов Московского Художественного театра. Ленинградская обсерватория благодарила за великолепные метеосводки. Было много поздравлений от рабочих заводов Ленинграда и Москвы, сотрудников научных учреждений и от Института истории искусств.
После чтения телеграмм Петр Яковлевич поднял бокал и произнес речь:
— Юлиус Пайер, отмечая всесокрушающую, неодолимую мощь Ледовитого океана, говорил о Земле Франца-Иосифа: «Пройдут века, а эти негостеприимные берега останутся все теми же, и снова здесь воцарится нарушенное нами великое одиночество...» Как видим, он оказался плохим пророком. Великое одиночество навсегда нарушено нами, и полярная пустыня не стала пустым местом. На этой земле, на 81° северной широты, сегодня мы празднуем двенадцатую годовщину нашей революции. Я счастлив и горд, что первая зимовка на этой земле была поручена нам. Да здравствует наша великая Родина и Советская власть!
Затем мы спели «Вихри враждебные», «Марш Буденного». Конечно, неисчерпаемой темой были воспоминания о революционных днях, походах и делах в гражданскую войну.
После обеда решили сделать прогулку к леднику, но едва вышли, как увидели северное сияние. Это природное явление, объяснения которому мы в ту пору еще не знали, уже не волновало нас, потому что случалось довольно часто. Но сегодня, как никогда, сияние было удивительно разнообразно. Оно переливалось тончайшими оттенками радуги, исчезало и снова появлялось.
Молча стояли мы на берегу и смотрели на эту красоту. Особенно поразили нас на черном звездном небе лучезарные дуги над горизонтом: белые, ярко-зеленые, красные (почти рубиновые) лучи создавали громаднейший веер.
В следующий момент наше внимание привлекли спускающиеся откуда-то из тьмы лучи, образующие как бы сотканную из золота ткань. Развертываясь в гигантское драпри, она повисла над бухтой, и тут мы увидели в ее переливающихся складках айсберг. Он выглядел громаднейшим самоцветом. Мы решили, что он оторвался от ледника Юрия и сказочная пещера перестала существовать. Летом мы убедились, что так оно и было.
Интенсивность сияния неожиданно стала возрастать. В разных участках небосвода появились новые, собранные в пучки изумрудные лучи. В западной части неба образовалась широкая сверкающая полоса. Она свертывалась в спираль, затем, растягиваясь, стала носиться по всему небесному своду.
Казалось, полыхало уже все небо.
Но вот сияние стало подтягиваться к полюсу, затухать и исчезать. Мы думали, что оно кончилось, и хотели уже возвращаться домой, но в это время в зените с необычайной силой засияла лучезарная корона. Это был апофеоз сияния. Вскоре все поглотил мрак.
В конце ноября наступил самый тяжелый период полярной ночи, когда не стало даже полуденных сумерек. Два месяца нам предстояло жить в полной тьме. Окружающие предметы можно было различать лишь в двух-трех шагах.
Тьме сопутствовали холод и бури. В эти дни температура воздуха понизилась до минус 32°. Подул ветер с сухим снегом, который затем перешел в бурю северо-восточного направления. По данным наших метеорологов, ветер доходил до ураганной силы, дул со скоростью 40 метров в секунду. Так продолжалось трое суток.
Особенностью штормов на Земле Франца-Иосифа является то, что они дуют при весьма низких температурах. В такие дни создаются условия еще более суровые, чем зимой возле Верхоянска, хотя именно это место считается в нашей стране «полюсом холода».
Работа метеоролога в таких условиях трудна и рискованна. В сильную пургу легко заблудиться, наткнуться на медведя. Наблюдения приходилось делать вдвоем, а иногда и втроем.
Из-за пурги большую часть времени мы проводили дома.
Времени для бесед, охотничьих рассказов и «подначек» было предостаточно. Однажды мы затеяли очень интересную дискуссию на тему: «Открыл ли Пири Северный полюс?» Мнения разделились, и полемика продолжалась чуть ли не целую неделю.
В начале века человечество еще не знало как следует своей планеты. Одной из тайн были полюсы Земли. Среди ученых не было единого мнения об их физической природе. Одни считали, что на полюсах — полярные моря, свободные для плавания парусников.
Другие утверждали, что там — земля, третьи предполагали, что там — сплошной лед.
Было заманчиво стать первым человеком, ступившим на полюс, где никогда никого не было, и группы отважных исследователей одна за другой отправлялись в далекие рискованные путешествия. Но вскоре это благородное начинание превратилось в открытую борьбу наций за честь флага, которому суждено будет первым развеваться там, где сходятся меридианы. Австрийские, шведские, английские, американские, норвежские, итальянские экспедиции устремились к Северному полюсу. Но многие исследователи, не достигнув цели, отступили или нашли свою могилу в полярной пустыне.
Наиболее упорным участником этих «международных скачек», как называл полярные экспедиции Карл Вейпрехт, был американец Роберт Пири. 6 апреля 1909 года в 6 часов утра он достиг Северного полюса, водрузил там флаг Соединенных Штатов Америки и оставил в бутылке записку, в которой сообщал, что он, Пири, после 27 переходов достиг полюса, что возглавляемая им экспедиция была снаряжена Нью-Йоркским арктическим клубом.
Возвращаясь в Нью-Йорк, Пири послал президенту Соединенных Штатов Америки телеграмму следующего содержания: «Приношу Вам в дар Северный полюс». Президент не без остроумия ответил: «Благодарю за столь щедрый дар, но не знаю, что с ним делать».
Когда Пири узнал, что за год до него, 21 апреля 1908 года, на Северном полюсе побывал его соотечественник Фредерик Кук, это как громом его поразило. Еще не ознакомившись с материалами экспедиции Кука, Пири обвинил его в шарлатанстве, наглом обмане и стал доказывать, что Кук на полюсе не был, Кук стал защищаться. Между двумя известными полярными исследователями разразился на весь мир довольно неприглядный скандал, в котором спорящие не выбирали ни выражений, ни средств. Вокруг этого спора разгорелись страсти среди общественности Америки и Европы.
Известный полярный путешественник Грили заявлял, что Северный полюс открыл Кук. Друг и сподвижник Нансена Свердруп также писал, что нет оснований сомневаться в успехе Кука. На стороне последнего был и Амундсен.
Но Нью-Йоркский арктический клуб и могущественнейшая пресса Херста защищали Пири. Они поливали Фредерика Кука грязью, обвиняли его в преступлении, не предусмотренном ни одним кодексом мира, а именно: в покушении на кражу бессмертия в истории!
Наконец в этот спор вынужден был вмешаться конгресс США, который назначил специальную комиссию для проверки открытия Пири.
К этому времени были тщательно рассмотрены материалы, представленные экспедицией Кука. Ученые установили, что Кук не дошел до Северного полюса, потому что его подвели приборы, которыми он пользовался.
Что касается Пири, то комиссия конгресса объявила, что он открыл Северный полюс. Но несколько позже было обнаружено, что и он не дошел 1,5° до желаемой точки. А это составило 167 километров. Когда в 1911 году Пири получал от американского правительства звание адмирала, в грамоте первоначальный текст «за открытие полюса» был заменен другим.
Многие географические общества мира, в том числе Русское, приняли к сведению сообщения об экспедиции Пири, но от поздравлений воздержались, считая полюс недостигнутым.
В 1913 году к Северному полюсу отправилась экспедиция Георгия Яковлевича Седова...
Итак, бури часто приковывали нас к дому. Если мы не вели дискуссий, то играли в шахматы, слушали граммофонные пластинки с записью арий и песен в исполнении Шаляпина, Собинова, Вяльцевой, Паниной. Не скрою — общей любимицей была Вяльцева.
В один из таких вечеров мы неожиданно услышали тяжелые шаги по крыше нашего дома.
— Медведи! Вот дьяволы! Они проломят крышу!
Дело в том, что наше жилье с северной стороны было совершенно занесено снегом, и не требовалось усилий, чтобы подняться на крышу. Илляшевич, Шашковский и Знахарев, схватив винтовки, бросились из дома. В темноте кто-то из них чуть не наступил на медведя, который в ожидании добычи расположился на крыльце. Отпрянув назад, выстрелил. Со зверем было покончено.
Через несколько секунд товарищи уже открыли пальбу по крыше, где находились еще два медведя. Стреляли наугад (мушки было не видно), и поэтому безрезультатно. Услышав выстрелы, из своего убежища выскочили собаки и набросились на медведей. Звери, преследуемые псами, пустились наутек.
Когда вернулись на станцию и стали разряжать винтовки, то оказалось, что Шашковский, расстреляв все патроны, гонялся за медведями с незаряженной винтовкой. По этому поводу все очень смеялись.
Вечером того же дня получили радиотелеграмму корреспондента ТАСС Исаака Борисовича Экслера, который сообщал, что закончил книгу о нашей экспедиции. Предисловие к ней написал Отто Юльевич Шмидт.
Спустя неделю Эрнст принял тревожные сигналы SOS. Оказалось, что у острова Врангеля еще осенью льды затерли две американские шхуны «Нанук» и «Иллюзия», идущие с грузом пушнины. На помощь им из Нома на Аляске поднялись в воздух два самолета. Летчик Бен Эйельсон совершил посадку на лед у одной из шхун и вывез часть пушнины. Но из второго полета экипаж не вернулся.
Вскоре мы узнали, что по указанию Советского правительства летчики М. Т. Слепнев и В. А. Галышев немедленно приступили к поискам пропавших. Позже, уже в середине февраля, нам сообщили, что удалось найти останки летчика Эйельсона и бортмеханика Борланда, которые были доставлены на Аляску.
В эти же дни получили вторую печальную весть. Со станции Юшар сообщили, что один из зимовщиков заболел цингой и находится в тяжелом состоянии. Это удручающе подействовало на товарищей, и в адрес Управления по обеспечению безопасности кораблевождения на Севере, в распоряжении которого находился ряд береговых станций, было сказано много нелестных слов: там ежегодно болели и гибли зимовщики, но руководство никаких мер не принимало.
Нам стало известно также, что на Ляховском острове архипелага Новая Сибирь станция консервировалась и зимовщики, как мы поняли, должны были добираться до Якутска на собаках.
Последнее известие всех нас удивило. Начальника зимовки Николая Васильевича Пинегина мы знали как участника седовской экспедиции 1913 года и не могли понять, как он, опытный полярник, находясь сравнительно недалеко от населенных пунктов Казачье, Булун, допустил консервацию зимовки. В крайнем случае он мог затребовать нужные продукты, и их бы доставили на собаках или оленях. Но, видимо, положение было таким тяжелым, что Якутская комиссия Академии наук, в ведении которой находилась эта станция, распорядилась зимовку не продолжать.
С продуктами и у нас дело обстояло неважно. К 15 декабря почти кончились лук и чеснок. Только на экстренный случай начальник зимовки оставил несколько головок того и другого. Картофель тоже был на исходе. Естественно, поводов к размышлениям было больше чем достаточно, хотя мы по-прежнему были оптимистично настроены. Однажды, шутки ради, Кренкель задал доктору вопрос:
— Эскулап! Ты когда устроишь партсобрание по текущему вопросу?
А надо сказать, что доктор был единственным среди нас членом партии и представлял собой самую северную в мире партийную ячейку.
— На бюро еще не решали этого вопроса,— ответил Георгиевский.
— Нужно собрание, Некоторые товарищи сбили сон и даже за тарелкой зевают, а ночью мучаются от бессонницы, бродят по дому, мешают спать другим, — заметил кок, подавая обед.
(Вскоре собрание состоялось. Единственными насущными вопросами были: как противостоять влиянию ночи? Как бороться с цингой?
Был зачитан список рекомендаций:
1) неуклонно придерживаться режима дня, который кое-кто стал нарушать;
2) днем вести борьбу со сном. Во всякую погоду ходить на лыжах не менее двух часов. Если погода не позволяет, гулять без лыж;
3) перед сном гулять еще не меньше часа;
4) чаще ходить на охоту. Если нет луны, брать с собой фонари;
5) пить горячую медвежью кровь и принимать ежедневно по сто граммов свежего медвежьего мяса;
6) если у кого появится плохое настроение, не выходить из своей каюты и не портить настроение другим;
7) ночью тем, кто не может спать, не мешать спящим товарищам;
8) свет в доме гасить в 23 часа.
Тут же доктор вывесил в кают-компании громадный плакат с надписью: «Пролетарии! На лыжи!!!»
Однако при обсуждении рекомендаций возникли разногласия. Некоторые товарищи стали доказывать, что Нансен во время зимовки на Земле Франца-Иосифа не соблюдал никаких режимов и спал чуть ли не целыми сутками.
— Да, он не соблюдал режима, но для этого надо быть Нансеном, — ответил Борис Дмитриевич.
Мы знали, как воспитывался Нансен. Девятилетним мальчишкой он был определен в школу, находившуюся в 3 километрах от его дома, и, следовательно, каждый день проходил 6 километров. Затем мать отдала Фритьофа в школу плавания. Это добавило еще 6 километров к его ежедневному моциону. Зато двадцатилетний Нансен был атлетом необычайной силы, чемпионом по конькам, замечательным лыжником, взявшим всенорвежскнй приз. Потом он впервые в истории пересек Гренландию на лыжах.
Мы не были воспитаны, как Фритьоф Нансен, Чтобы быть здоровыми и работоспособными, нам следовало придерживаться режима, поэтому мы согласились со всеми рекомендациями врача.
На другой день бурю сменила ясная морозная погода, и все мы отправились на лыжную прогулку.
В небе появилась полная луна с бесчисленной свитой звезд.
Мы шли по сияющей лунной дороге. Отражаясь во льдах и мириадах снежинок, вечно безмолвная, с задумчивым голубоватым светом, луна казалась таинственной. Воздух, лишенный микроорганизмов, пыли и испарений, делал ее ближе, крупнее. Луна, так гармонично сливалась с полярным ландшафтом, что представлялось, будто у нее нет и не может быть другого мира, кроме Арктики.
21 декабря снова завыла вьюга. Опять потянулись нудные дни в четырех стенах. Особенно было тяжело днем, когда надо было бороться со сном. Мы с Борисом Дмитриевичем пытались заниматься немецким языком, но на полуслове засыпали.
Петр Яковлевич почти ежедневно ходил проверять свои капканы. Долгое время ни один песец на приманку не шел. В последние дни повадился, видимо, какой-то хитрый песец, потому что несколько раз подряд приманка была съедена, а зверь не попался.
Нам это казалось невероятным, но однажды в доказательство начальник принес на станцию, клок шерсти, застрявший в капкане. Мы внимательно осмотрели его и готовы были согласиться с Илляшевичем, но Алексин долго тер клок пальцами, нюхал, а затем молча оделся и вышел из дома. Вскоре он вернулся и принес второй точно такой же клок шерсти. Оказалось, что виновен был не песец, а любимец доктора — пёс Сынок, которого мы звали «грозой медведей». Конечно, Сынка за его предприимчивость посадили на цепь.
Через несколько дней на капкан, поставленный Петром Яковлевичем, набрел медведь. Зверь поломал все сооружение Илляшевича. С тех пор песцовый промысел у нас прекратился. Вообще надо сказать, что на Земле Франца-Иосифа песцов было мало.
В эти дни из Института по изучению Севера пришло важное сообщение о готовящемся Фритьофом Нансеном полете на дирижабле «Граф Цеппелин», Экспедиция, возглавляемая знаменитым норвежцем, намеревалась исследовать никем до сих пор не изученную как следует атмосферу Арктики, посетить Северную Землю, оставшуюся белым пятном на карте, и, наконец, высадить сроком на два года на дрейфующий лед группу зимовщиков, устроив на льду радиостанцию.
В полете на дирижабле вместе с Нансеном собирались принять участие советские профессора В. Ю. Визе, П. А. Молчанов, В. Н. Розе.
Конечно, это сообщение в нашей бедной внешними событиями и однообразной жизни было воспринято с большим интересом, вызвало много разговоров, подняло настроение.
— Мне жаль, что я не могу принять участие в такой зимовке, — поделился со мной однажды Илляшевич. — Это вполне выполнимое дело.
Экспедиция вызывала у нас большой интерес еще и потому, что мы должны были кое в чем помочь участникам полета. В сообщении, которое мы получили, указывалось, что в успехе экспедиции решающую роль будут играть метеоданные, сообщаемые с Земли Франца-Иосифа. Для ускорения передачи сводок о погоде создавался специальный код.
Мы должны были также подготовить продовольственные базы на островах на случай аварии и вынужденной посадки дирижабля.
Теперь мы часто обсуждали, какой из воздушных аппаратов получит права гражданства в Арктике — дирижабль или аэроплан. Конечно, решить такой вопрос мы не могли: наши познания были, прямо скажем, слабоваты. Но в этих беседах всплыли всевозможные истории, связанные с пионерами арктического воздухоплавания.
Без глубокого волнения нельзя было вспоминать о первой шведской экспедиции к Северному полюсу на неуправляемом воздушном шаре.
11 июля 1897 года воздушный шар «Орел» с тремя воздухоплавателями — С. Андре, Н. Стриндбергом и К. Френкелем оторвался от земли и скрылся в небе. Исследователи не вернулись на родную землю. Спустя 33 года на острове Белом, недалеко от Шпицбергена, были найдены их останки.
В 1919 году Вальтер Брунс опубликовал проект трансарктического воздушного сообщения на дирижабле в течение трех суток по маршруту Амстердам — Ленинград — Архангельск — Северный полюс — Америка. Навигационной базой этой трассы на случай изменения метеорологических условий и заправки он намечал Мурманск и Землю Франца-Иосифа.
Этот проект, несмотря на его актуальность, не нашел своего воплощения и был воспринят в Европе как диковинный и фантастический. В самом деле, Арктика была еще совершенно неведома. Тогда не были известны законы дрейфа льдов в океане, была непонятна их взаимосвязь с атмосферными процессами. Синоптики не давали прогнозов погоды, а без этого полеты в арктических условиях могли проходить только вслепую и были рискованными.
Тем не менее известный полярный исследователь Руаль Амундсен предпринял попытку достичь Северного полюса воздушным путем.
Отправление состоялось из Кингсбея на Шпицбергене. 21 мая 1925 года два гидроплана системы Дорнье-Валль поднялись в воздух и взяли курс на север, но из-за трудных метеорологических условий один из гидропланов разбился. Однако возвращение авиаторов на родину было триумфальным, и некоторые иностранные корреспонденты даже писали, что, применив аэроплан, Амундсен открыл новую эру в исследовании Арктики. Они забыли, что еще в 1914 году над льдами Арктики в поисках экспедиции Георгия Яковлевича Седова, Георгия Львовича Брусилова и Владимира Александровича Русанова летали авиатор русского военно-морского флота поручик И. И. Нагурский и механик Е. Кузнецов. В 1924 году, то есть на год раньше Амундсена, летчик Б. Г. Чухновский уже производил ледовую разведку в Карском море.
После полета Амундсена одна за другой начали снаряжаться воздушные экспедиции в Арктику, Их подготовка велась в Германии, Англии, Норвегии.
В 1926 году Амундсен предпринял новую воздушную экспедицию на дирижабле «Норвегия» с целью обследования территории, лежащей между Северным полюсом и северными берегами Аляски.
11 мая 1926 года «Норвегия» начала свой полет над Арктикой. В состав экспедиции входило шестнадцать человек: Амундсен, Эльсворт, Нобиле, Риссер-Ларсен, Мальмгрен, Омдаль и другие. Полет проходил вначале благополучно, но на 88° северной широты дирижабль попал в густой туман. Опасаясь обледенения, воздухоплаватели поднялись сначала на высоту 600, а затем 1000 метров. Но уйти из серой мглы не смогли.
Возникло опасение, что дирижабль пролетит над полюсом и летчикам не удастся его увидеть. Но над воображаемой математической точкой земли, которую называют Северным полюсом, внезапно туман рассеялся. На лед были сброшены норвежский, американский и итальянский флаги. Затем дирижабль взял курс на мыс Барроу на Аляске. По подсчетам, «Норвегия» пролетела за 72 часа 2,5 тысячи миль. В результате полета было установлено, что околополюсные пространства являются морем, сплошь покрытым льдом. Старая легенда о существовании здесь суши была навсегда похоронена. Когда прошли «полюс относительной недоступности», вновь попали в толстый слой густого тумана. Началось оледенение. Все попытки подняться над облаками оказались тщетными, тяжесть льда, покрывшего дирижабль снижала высоту полета. Корка льда все время увеличивалась, а вечером 12 мая корабль попал еще и в сильную снежную бурю. Весь экипаж работал, откалывая лед и заделывая дыры в оболочке дирижабля.
Положение на дирижабле было отчаянным. К счастью, уже близок был берег Аляски.
Полет Амундсена еще раз показал несвоевременность использования летательных аппаратов в полярных областях.
В 1928 году весь мир был взволнован катастрофой с дирижаблем «Италия». Летающая лодка «Латам», снаряженная Амундсеном, погибла при повыше спасти экспедицию Нобиле.
И вот теперь, в 1929 году, Нансен организовал экспедицию на дирижабле «Граф Цеппелин», и нам предстояло сообщить исследователям метеорологические данные.
...В разговорах незаметно подошли дни, когда ночь должна была пойти на убыль.
День перед зимним поворотом солнца у древних северных народов назывался Иолом и считался одним из важнейших праздников.
Мы решили отпраздновать наш Иол подобающим пиршеством. Наконец наступил день 24 декабря! И хотя оставалось еще два месяца полярной ночи, может быть, самых тяжелых, мы уже чувствовали себя победителями. Рано утром этого дня мы получили, телеграмму от Визе, в которой он поздравляя нас с окончанием первой половины ночи и желал нам бодрости и здоровья.
Вечером все собрались в кают-компании. Стол был накрыт. На нем среди всевозможных яств гордо возвышались бутылки с шампанским и другими винами.
— Черт побери! Какое приятное общество! Тут даже и графинчик с кристальным «спирити-делюти». При одном взгляде на эту роскошь пробуждается аппетит, — сказал Георгиевский.
Надо пояснить, что на водку у нас был. «сухой закон». Только в особо торжественных случаях начальник выдавал весьма скромную дозу спирта, который мы разводили водой. Эту смесь Борис Дмитриевич называл «спирити-делюти».
В самый разгар, вечера Илляшевич незаметно вышел из-за стола и больше часа не появлялся; Сначала мы думали — отдыхает у себя в комнате. Но была как раз его очередь проводить наблюдения. Мы решили пойти вместе с ним. Постучали в дверь, ответа не последовало. Тогда решили, что он один отправился снимать показания приборов. Вернулись к столу.
Прошло довольно много времени, а Петра Яковлевича все не было. Мы встревожились. Опасаясь, что он заблудился в метели, договорились идти искать его с фонарями. Едва собрались, как в дверях появился овьюженный, с наганом в руке, улыбающийся начальник зимовки. Мы кинулись с расспросами.
Он рассказал, что не хотел нарушать нашего веселого настроения и нашел снимать показания приборов один. Погода была отвратительная. Зажег фонарик, но он позволял видеть не дальше двух метров. Едва отошел от дома, ориентироваться стало сложно, долго блуждал. На каждом шагу утопал в снегу и уже стал ругать себя, что пошел один, как вдруг набрел на могилу Зандера. Отдохнув немного и сориентировавшись, увидел свет на флюгере — метеогородок был рядом.
Сняв показания приборов, отправился обратно. Он уже дошел до бани и повернул за угол, но тут наткнулся на что-то. Илляшевич отскочил. Зажег фонарик. В метре от себя увидел медведя. Разломав ларь, зверь поедал запасы мяса для собак. Увидев человека, зверь двинулся на него. Спасаться бегством было поздно. Илляшевич выхватил наган и дважды выстрелил. Медведь повалился в снег. Петр Яковлевич выждал некоторое время, чтобы убедиться, что зверь мертв.
Мы знали, что Илляшевич стрелял артистически, но в темноте и пурге его спасло не искусство стрельбы, а, очевидно, хладнокровие. Достаточно было поторопиться, только ранить зверя — и случилась бы беда.
— Пока медведь не замерз, надо набрать запас крови! — скомандовал доктор. (Кровь служила нам лекарством, предохраняющим от цинги.)
Через несколько дней по старой доброй традиции стали готовиться к встрече Нового года. Как всегда в таких случаях, мыли и убирали дом, посылали поздравительные телеграммы председателю Арктической комиссии С. С. Каменеву, Комитету старых большевиков, Художественному театру, Пулковской обсерватории и многим другим, которые в Октябрьские дни поздравляли нас. По общему желанию зимовщиков Петр Яковлевич написал по-французски телеграмму Фритьофу Нансену. В ней были наши новогодние поздравления, пожелания здоровья и успеха в предстоящей экспедиции. На другой день мы получили поздравления от Владимира Ивановича Воронина и Исаака Борисовича Экслера, от родных, друзей, но по непонятной нам причине ни одно учреждение, даже наш Институт по изучению Севера, на наши поздравления не ответило. Мы решили, что телеграммы где-то задержались и не подозревали, какой конфуз ожидал нас.
Часам к одиннадцати мы все уже собрались за столом. Илляшевич зачитал очень взволновавшую нас телеграмму следующего содержания: «Сердечное спасибо, поздравляю и шлю наилучшие пожелания. Нансен».
Настроение в кают-компании повысилось. Провожая старый год, подняли бокалы за здоровье Нансена. Затем завели граммофон и послушали «Норвежский танец» Грига. Между тем приближалось время наступления Нового года. Мы с Эрнстом ушли в радиорубку, где переключили радио в кают-компанию, чтобы все могли услышать поздравление правительства. Но вместо ожидаемого выступления всероссийского старосты Михаила Ивановича Калинина приятный женский голос торжественно зачитал постановление об отмене встречи и празднования Нового года.
— Товарищи, — вывел нас из нелепого состояния Борис Дмитриевич, — не будем терять драгоценного времени. Я согласен с тем, что встреча и празднование Нового года — буржуазный предрассудок, и тем не менее я предлагаю поднять бокал за замечательный старый год и за нашу благополучную зимовку в Новом году. Ура!
Кажется, через год постановление, касающееся празднования Нового года, было отменено.