Около часа продолжался жесточайший обстрел полка. Радцевич-Плотницкий, придя в себя от неожиданности, отдал распоряжение выслать первый батальон в наступление на стреляющий по нас арьергард противника.
Первый батальон под командой подполковника Нехлюдова, рассыпавшись редкой цепью, пошел в сторону австрийских позиций. Обстрел прекратился лишь после того, как первый батальон выбил австрийских разведчиков с юго-западной окраины Радзивиллова и принудил сняться высланную австрийцами к самому Радзивиллову батарею.
Избрав себе в тминном правлении одну из комнатенок, обращенную окнами в сторону противника, я завалился спать и спал почти до самого вечера.
* * *
Часов в шесть вечера я был разбужен Завертяевым.
- Вставай! - толкал он меня в плечо. - Вставай - дела скверные!
- Почему? - не понимал я, протирая слипавшиеся глаза.
- Мы попали в окружение.
- В окружение?
- Да посмотри, что кругом творится!
Я вскочил и подбежал к окну. Радзивиллов горел в нескольких местах.
- Где же окружение? Просто пожары!
- Смотри - горит справа, слева, прямо...
- А позади горит?
- Позади нечему гореть, мы на окраине. Позади поле.
- Какое же окружение, коли горит впереди и по сторонам? И из-за этого ты меня разбудил?
- Все встали, все на ногах. У нас уже лошади запряжены.
- Не понимаю, почему?
- Я всегда считал, - разозлился Завертяев, - что прапорщик, не окончивший военного училища, - не офицер.
- А я считаю, - разозлился я в свою очередь, - что прапорщик, окончивший военное училище и впадающий в панику при виде пожара, - хуже курицы!
- Ты, вероятно, не проснулся...
- А ты пьян, что ли?
И мы, как два петуха, стояли друг против друга. В это время в комнату вошел Земляницкий. От него здорово разило спиртом.
- Здорово, Оленин, и тебя пригнали?
- Не пригнали, а вызвали.
- Это все равно. Ты малый ничего, а вот эта шпана... - показал он на Завертяева, - так в штаб въелась, что никак не оторвешь. Выпьем! - И он ухватился за висевшую у него на боку фляжку.
- Откуда это у тебя?
- Э, брат, недаром я временно командую четвертым батальоном, хотя и получаю жалованье как младший офицер.
- Почему такая тревога, Квинтильян Аполлинариевич?
- Какая тревога, где?
- Да вот Завертяев прибежал, разбудил, говорит: все горит, мы окружены...
- Э, плюнь ты на него! Давай выпьем!
- Спасибо, со сна не хочется.
- Ну и дурак. Пьешь ты или нет - все равно убьют. Уж лучше пусть меня убьют пьяным... Стакан есть?
Я раскрыл свой саквояж. Из фляжки потянулся аромат коньяка. Завертяев презрительно смотрел на Земляницкого:
- И это офицер русского воинства? В момент решительных боев так налимониваться!
- Я предпочел бы, чтобы воинственное офицерство в момент боев было в боях, а не при штабах, - не менее презрительно отчеканил Земляницкий. - Ты знаешь, - обратился он ко мне, - вот эти штабные остолопы, - кивок в сторону Завертяева, - вообразили, что евреи подают знаки о нашем приходе в Радзивиллов, потому что в нескольких местах начались пожары. Совершеннейшие ослы! Забыли, что при вступлении в город нас ошарашили артиллерийским и пулеметным огнем. Вероятно, думают, что стреляли не по полку, а по свиньям. Конечно, не отрицаю, и свиней в полку достаточно... Ну вот, видите ли, теперь они боятся, что евреи донесут противнику о прибытии полка в Радзивиллов. Ду-ра-ки!
Он налил полстакана коньяку, выпил его залпом, закурил папиросу и затем, обращаясь к Завертяеву, снова заговорил:
- Скажи, пожалуйста, юноша, с какой стати евреи станут дома поджигать, когда австрийцам и так великолепно известно, что русские заняли город и что третий батальон стоит впереди Радзивиллова в окопах? Разве евреи жгут? Русские жгут! Ведь как, стервы, набросились на винные лавки, на подвалы! Перепились, мерзавцы, и спьяну разводят костры прямо в хатах. А если развести костер на полу, хотя бы вот в этой комнате? Как ты думаешь, иронически глянул он на Завертяева, - загорится дом или не загорится? Или, может, ты, господин Заверткин, - Земляницкий иначе не называл Завертяева, прибежишь заливать из своей кишки?..
- Вы, господин поручик, пожалуйста, не ругайтесь. Я пришел по распоряжению адъютанта полка предупредить Оленина, чтобы он не остался здесь спящим, если полк вдруг отступит. - А, от Моросанова, точно такого же остолопа, как и ты! - И Земляницкий налил себе еще из фляги коньяку.
Оставив Земляницкого в самочинно занятой мною комнате, я пошел проведать своего скакуна, оставленного на привязи у одного из сараев позади тминного правления. Конь, не получавший со вчерашней ночи фуража, понуро глодал деревянный столб. Я разыскал и попросил полкового фуражника дать фуража для скакуна и поставить его в конюшню штаба.
Окончив заботы о лошади, пошел к Моросанову.
- Был у меня Завертяев, - начал я, - пугал, что мы находимся в окружении, о чем свидетельствуют, мол, пожары в городе. В каком положении мы действительно находимся?
- Что пожары в городе, это верно, и, конечно, это дело рук австрийских шпионов. А об окружении не может быть и речи. Мы настолько сильно тесним австрийцев, что они еле успевают улепетывать. Я только что говорил с командиром полка, он в полной уверенности, что австрийцы не позднее как сегодня ночью очистят и Броды.
- А по-моему, все же пожары не оттого, что шпионы сигналы подают, а потому, что наши солдаты неосторожно с огнем обращаются.
- Конечно, тут и солдаты виноваты, однако и командир прав, считая, что пожары - дело рук шпионов, а евреи - основная шпионская масса австрийцев.
- Что же вы собираетесь делать?
- Командир еще два часа назад говорил по телефону с командиром дивизии Шольпом о необходимости очистить город от жителей.
- Весь город очистить от жителей? - удивился я.