Я увидел в здании таможни над вторым этажом огромную дыру, пробитую снарядом. На земле виднелась осыпавшаяся в большом количестве штукатурка.
- Снаряд пробил здание, - докладывал солдат, - попал в подвал сарая, рикошетировал, пробил пол и вот - стал стоймя.
Тут только я сообразил, что сильный шум, треск и ураган, пронесшийся в чердачных комнатах, были вызваны полетом этого снаряда на расстоянии семи-восьми шагов от меня.
Вскоре в сарай пришел Иванов в сопровождении офицеров и приказал немедленно вызвать артиллеристов для разрядки снаряда, чтобы он случайно не взорвался и не поднял на воздух не только сарай, но и здание таможни.
Лично мне больше попасть на наблюдательный пункт не привилось, но через три дня двенадцатидюймовый снаряд еще раз пробил здание таможни и разорвался во дворе, убив нескольких солдат. Воронка была глубиной два с половиной метра при диаметре десять метров.
Поручик Закржевский, временно командовавший 13-й ротой, рассказывал: полковник Иванов сидел со своими партнерами, ротными командирами, за игрой в преферанс. При приближении летящего "чемодана" Иванов, державший карты в руках, неожиданно и для себя и для других съехал со стула под стол, там и просидел минут пятнадцать после взрыва.
Ларкин, принеся из офицерского собрания обед, спросил разрешения отправиться в обоз - в Малую Криницу. Я разрешил. Съев обед, я поставил металлические судки на окно и затем, написав на родину несколько писем, прилег на койку отдохнуть.
Койка приходилась на одном уровне с подоконником. Задремал. Вдруг на меня с шумом посыпались судки. В испуге я вскочил. Но, видя, что, кроме судков, на меня ничего не падает, подумал, что шутит кто-нибудь из офицеров. Однако по соседству никого не было. Осмотрел судки. В одном из них оказалась пуля, австрийская, продырявила переднюю стенку, не пробив второй, столкнула судки, вот они и полетели на меня.
Неделю назад прибыло около тысячи солдат для пополнения полка. Командир приказал ротам спешно ознакомить вновь прибывших с условиями позиционной жизни, а для того чтобы вновь прибывшие быстрее освоились с обстрелом, наряжать их в полевые караулы и вообще держать в первой линии окопов.
11 июля стало известно, что на следующий день нашему полку предстоит перейти в наступление на Броды. 12-ю роту у знамени успели сменить другой и отправить в 3-й батальон.
Перспектива идти в наступление не из приятных. Снова, как и раньше перед каждым наступлением, подводил я итоги своей жизни, ибо неизвестно, удастся ли выйти из боя живым.
Австрийские позиции находились от наших на расстоянии восьмисот шагов. Чтобы до них добраться, надо было пересечь большой луг. Австрийские же окопы помещались перед опушкой леса, шагах в ста. Прикрытием их тыла служил Бродский лес, который скрывал продвижение подкреплений и подвоз огнеприпасов и продовольствия.
В диспозиции было сказано, что наше наступление будет поддерживаться артиллерийским огнем, который должен смести проволочные заграждения перед австрийскими позициями.
Увы! Тщетно мы ждали этого артиллерийского огня. Артиллерия стреляла "через час по чайной ложке". Несколько редких выстрелов из тяжелых орудий затем обычная трехдюймовая шрапнель. Австрийцы ответили гораздо более мощным обстрелом нашей позиции.
Часов в шесть утра по всем правилам рассыпного строя мы выбежали из окопов, делая одиночные перебежки, накапливаясь постепенно на встречающихся небольших холмиках или межах, и, передохнув, двигались дальше.
Вот австрийские окопы! Бешеный пулеметный обстрел - точно град над нашими головами. Уткнулись в землю, боясь поднять головы. Казалось, что жужжащие, точно рой пчел, над головами пули пронзят немедленно. Солдаты дрогнули. Некоторые сделали было попытку вернуться. Эту попытку пришлось решительным образом пресечь, вплоть до обращения своего револьвера по дрогнувшим трусам. После часа лежания стрельба несколько стихла. Уловив удобный момент, наша цепь поднялась и стремительными прыжками бросилась к проволоке. К нашему счастью, проволока не была сплошной - были в отдельных местах проходы.
Шедшая позади резервная цепь влилась в передовую, и совместно мы преодолели заграждения.
Австрийцев в окопах застали не много. Они отошли к лесу, где у них была вторая линия окопов.
Думать о наступлении на вторую линию не приходилось. Множество людей выбито из рядов. Остановились в ожидании распоряжений начальства - из штаба полка передали приказание окопаться на достигнутом рубеже. До ночи успели выкопать лопатками небольшие окопы, в которых можно укрыться лишь лежа. С наступлением темноты углубили окопы до колена. Были уверены: с утра придется снова перейти в наступление.
Подсчет потерь показал, что в 12-й роте выбыло 30 человек из 150. Собравшись вместе, офицеры батальона стали обсуждать возможности дальнейшей атаки.
Общее мнение таково: нужно этой же ночью продолжить наступление, чтобы не дать возможности австрийцам подвести подкрепления и за ночь укрепить свою вторую линию.
О наших предложениях сообщили в штаб Моросанову, на что получили ответ, что нового наступления не предполагается и нам надо закрепиться на занятом рубеже, причем саперная команда полка и приданные ей в помощь команды в течение ночи поставят перед нашими цепями рогатки с проволочными заграждениями.
До рассвета полковые саперы с помощью резервных рот таскали рогатки, которые устанавливали шагах в пятидесяти перед залегшими в одну линию солдатами.
Поверив Моросанову, что наступления не будет, мы начали приспосабливать для себя одиночные окопы, стремясь превратить их в более надежные убежища и землянки.
Ночью 13 июля неожиданно поступило распоряжение вновь перейти в атаку.
- Какое идиотство! - ругались мы. - Австрийцы успели за эти два дня укрепить свои позиции, ввести резервы. Мы же должны наступать теми же силами, значительно поредевшими в результате последнего боя.
Вопреки установившейся практике на этот раз наступление приказано провести не утром, а в час дня. Очевидно, в расчете на то, что в этот час австрийцы заняты получением обеда и будут захвачены врасплох.
Наше предположение, что австрийцы смогут за время передышки укрепиться, оправдалось. При первом же выступлении нашей цепи из окопов мы были встречены ураганным обстрелом со стороны австрийцев. Правда, и наша артиллерия на этот раз стреляла значительно энергичнее, чем накануне.
Однако взять быстрым наскоком позиции неприятеля оказалось невозможным. Потоки свинца, направленные в нашу сторону, сдерживали всякое продвижение. Поодиночке и отдельными группами приближались мы к проволочным заграждениям, разбить которые артиллерия не успела. Чтобы перебраться через проволоку, надо сначала разрезать ее ручными ножницами, надеваемыми на штык. Штыковые ножницы, однако, оказались неудобными для резки проволоки, и солдатам приходилось, лежа под проволокой, правой рукой стрелять по австрийским окопам, а левой медленно перерезать проволоку, чтобы образовался проход.
Лежание под проволокой и свинцовым дождем продолжалось не менее трех часов. Наконец на левом фланге нашей роты образовался проход, и 4-й взвод с прапорщиком Берсеневым во главе ворвался в окопы австрийцев. Вместо обычной сдачи в плен на этот раз ворвавшийся взвод встретил отчаянное сопротивление австрийцев.
Вслед за 4-м взводом прошел в этот проход 3-й, за ним 2-й, вскоре и вся 12-я рота. В окопах и позади них начался штыковой бой, впервые наблюдаемый мной за все время войны. Австрийцы дрались отчаянно. Наши солдаты тоже с остервенением перли на австрийцев, причем последние отступали в лес, где работа штыком была не совсем удобна. Озверение дошло до такой степени, что солдаты пустили в ход шанцевые инструменты, лопатки, которыми раскраивали австрийцам головы.
Рукопашный бой продолжался не менее двух часов, причем в то время, когда 12-я рота вела штыковой бой, соседние роты еще не успели пробраться за проволоку и продолжали вести бой огневой под проволочными заграждениями. Это ухудшало положение 12-й роты, австрийцы смотрели на нас, как на изолированную часть, не могущую принести им серьезного ущерба.
Счастье! Правее нас прорвали проволоку и заняли окопы солдаты 1-го батальона 12-го полка. Лишь после этого австрийские позиции очистились и бой перенесся непосредственно в лес, перейдя почти по всему участку в штыковое сражение. Лишь наступавшая темнота прекратила резню. Люди перепутались между собой. Я видел мелькающие озверелые лица то русских, то австрийских солдат, причем среди русских я не узнавал людей своей роты.
Ночь внесла успокоение.
Быстро приспособили австрийские окопы, повернув бойницы в сторону леса, выслав туда сильный полевой караул, который должен был предупредить, если австрийцы предпримут контратаку.
Вся ночь прошла в тревожном ожидании наступления австрийцев. Рука все время держала винтовку, которой пришлось заменить ничего не стоящий в бою револьвер. Рассвет.
Движения со стороны австрийцев не заметно, и мы осторожно начали осматривать лес. Глазам представилась кошмарная картина: перед окопами лежали груды тел русских солдат, позади окопов не меньше груды тел солдат австрийских. Австрийцы отступили за Броды.
Наш полк к семи часам утра вошел в город. Потери колоссальные.
Характерно, из всех влившихся в наш батальон новых прапорщиков - а их влилось двенадцать человек - в живых остался только один, и тот контужен и отправлен в тыл без надежды вернуться обратно. Это значит, что старые офицеры, равно как и старые солдаты, приспособились к военной атмосфере, лучше ориентируются, используют местные особенности, вовремя укрываясь за складками местности, чего не знают новые солдаты и новые прапорщики.
Единственной наградой оставшимся в живых была масса захваченных в Бродах наливок, настоек, ликеров. Три-четыре дня стояния в резерве все офицеры полка были пьяны. Пили, пока не уничтожили всего запаса.
Командир полка дал мне новое назначение - начальник похоронной команды. Я должен был немедленно отправиться на радзивилловские позиции вместе с доктором Блюмом, чтобы прибрать трупы, похоронить убитых, а также собрать разбросанное в огромном количестве на поле сражения оружие, как оставшееся после убитых и раненых солдат, так и брошенное противником.
16 июля мы с Блюмом с раннего утра начали обход мест недавнего боя. Нами зарегистрировано свыше пятисот трупов солдат 11-го полка. Подобрано около пятидесяти человек тяжелораненых солдат, не замеченных непосредственно после боя по причине их бессознательного состояния. Закончив очистку окопов, мы перешли в лес. На глубине не более полукилометра мы находили убитых и тяжелораненых австрийских солдат. Имевшихся в нашем распоряжении двух санитарных двуколок явно не хватало, и Блюму пришлось обратиться к расположившейся в Бродах 14-й дивизии за помощью. Из дивизионного лазарета нам было прислано около десяти санитарных повозок, которые два дня перевозили раненых на перевязочный пункт.
В лесу, на расстоянии полукилометра от окопов, как раз против участка 12-й роты, мы с Блюмом наткнулись на брошенную австрийцами гаубичную батарею.
Я доложил о ней командиру полка.
- Это мой батальон взял, - заявил присутствующий на докладе командир 2-го батальона Хохлов.
- Ну, нет, это третий батальон, - запротестовал Савицкий.
Разгорелся спор. Наконец вмешался Плотницкий, заявив, что за удачную операцию под Бродами он и того и другого командира представит к награде.
- Ну, а что же двенадцатой роте дадут? - возник у меня невольный вопрос.
Ханчев имел все основания получить за шесть рот немецких егерей Георгиевский крест, однако Савицкий так составил реляцию, что роль 12-й роты в разгроме егерского батальона была совершенно смазана. Дело было представлено таким образом, будто эту операцию провел весь батальон под непосредственным руководством Савицкого. И Савицкий - а не Ханчев! - за это дело был представлен к Георгиевскому кресту и производству в полковники...