- Так, значит, и ваша организация против наступления?
- Так точно, господин генерал.
- Не ожидал. Думал, что крестьянская организация будет более дисциплинированной и поведет линию, которую ведет ваш Центральный Комитет.
Я объяснил, что сейчас крестьянские комитеты по всей армии склоняются к тому мнению, что организовать наступление очень трудно. Солдаты устали, жаждут мира, и напрасно тратить средства и человеческие жизни.
- Но я должен доложить вам, господин генерал, что наш комитет постановил твердо держать оборону позиций и отстаивать их, не щадя сил и жизней, если австриец вздумает сам перейти в наступление.
Музеус покачал головой и молча протянул мне на прощание руку.
Шестого июля мне предстояло идти в район 35-й пехотной дивизии. Собрание было назначено на восемь утра. Но уже часа в три наша деревня подверглась ожесточенному артиллерийскому обстрелу. Снаряды рвались около самой хаты, занимаемой комитетом. Пришлось наспех одеться и укрыться в убежище.
Обстрел продолжался несколько часов. По выходе из убежища я увидел, что половина деревни сгорела. Стрельба продолжалась по линии окопов. Австрийцы вели ожесточенную бомбардировку по всему фронту. Были слышны разрывы снарядов на позициях правее нашего полка.
Идти в 35-ю дивизию было поздно, и часов в одиннадцать я решил отправиться в полковую канцелярию своего полка, чтобы получить пересланное туда из обоза жалованье. Поднявшись в гору, я увидел картину артиллерийского обстрела наших позиций, над которыми далеко вправо были видны огромные клубы дыма и пыли. Наша артиллерия отвечала австрийцам. Не пройдя и половины пути до деревушки, где расположена канцелярия, я увидел скачущего мне навстречу ординарца.
- Поручик, наши оставили деревню!
- Как - оставили?
- Еще часа полтора назад обоз выехал по направлению к Тарнополю. Австрийцы прорвали фронт.
- Прорвали? Где?
- Около Манаюва. Захватили Олегов. Тридцать пятая дивизия спешно отошла.
Я повернул назад, в деревню, но оттуда уже выезжал штаб дивизии. Бросился к своей хате, надеясь пристроить вещи и библиотеку на какую-нибудь подводу дивизионного обоза. Моя повозка накануне была отправлена с Лукашиным за фуражом, и нельзя было рассчитывать на ее скорое возвращение.
В хате застал Панкова, спешно увязывающего книги.
- Куда же мы их положим?
- Я тоже думаю - куда? Может, на себе дотащим.
- Да куда же на себе? У меня чемодан еще. Знаешь, Панков, бери переписку, а остальное, будем живы, - наживем.
Мимо окон замелькали повозки нашего перевязочного отряда.
Бросив чемодан на одну из санитарных повозок, я подошел к Блюму. Он разговаривал по полевому телефону с позицией, где в это время находился Соболев.
- Все уходят, - говорил Блюм. - Я на всякий случай перевязочный отряд тоже свернул и выслал из деревни. Какие будут распоряжения?
Соболев ему ответил, что об отступлении приказа у него нет, и он считает всю эту панику напрасной.
- Штаб дивизии уже выехал, - доложил ему Блюм. - Думаю, вас просто забыли известить. Блюм бросил трубку:
- Вы знаете, что произошло?
- Ничего не знаю. Говорят, прорван фронт где-то около Манаюва и уже взят Олеюв. Я слышал это от полкового ординарца.
- Я тоже ничего не знаю. Штаб дивизии снялся. Музеуса нет. Он вызван в штаб корпуса, и вот без него такая катавасия. Попробую все-таки еще раз спросить Соболева. - Блюм опять нажал кнопку телефона, но никто не отвечал. - Ну, значит, телефон или перебили, или снимают. Поедемте!
- А на чем?
Блюм ударил себя ладонью по лбу.
- А ведь ехать-то действительно не на чем! Отряд отправил, а мой денщик вчера уехал, кажется, с вашим Ларкиным в обоз за фуражом. - Он посмотрел на свои пожитки. - Ну, черт с ним, пускай и самовар тут остается!
Блюм захватил с собой только маленький саквояжик, и мы бросились догонять перевязочный пункт. Догнали его уже в конце деревни, где начиналось небольшое болото. У моста через речку получилась пробка, потому как каждая из повозок стремилась выбраться из деревни первой.
Объехать мостки не представлялось возможным: по сторонам было хотя и небольшое, но топкое болотце, через которое не только нельзя проехать на лошади, но и пройти пешему.
Тяжелая брань висела в воздухе.
- Чего там передние канителят? - кричали сзади. - Австрийцу, что ли, сдаваться хотят?
А передние не могли выбраться с мостков, так как несколько повозок, въехавшие одновременно, накрепко сцепились друг с другом.
Мы с Блюмом протискались вперед. На мостках оказалась повозка с вещами Блюма, которой правил его денщик Ерохин.
- Ерохин, чего ты тут путаешься? - в сердцах крикнул Блюм.
- Владимир Иванович, никак не отцеплюсь!
- Так к черту колеса, руби их!
- А как же дальше-то без колес ехать?
- Починишь!
- А когда чинить?
- Ну, не болван ли ты, Ерохин? Сколько времени стоишь на мосту!
- Почитай, час целый.
- За час можно новые колеса сделать!
- Подите-ка сделайте. А ежели еще ось сломают, куда дальше тронешься? Ну, ты! - крикнул Ерохин на лошадь, изрядно постегивая ее кнутом.
Лошадь дернула, но повозка осталась на месте.
- Эх, Ерохин, Ерохин, чудак ты! Вместо того чтобы ругаться, обратился Блюм к сопровождавшим повозки обозным солдатам, - вы бы подняли одну повозку на руки и расцепились.
- А ведь правду доктор-то говорит!