Передав Ларкину лошадь, я пошел к Блюму обедать.
- Откуда вам стало известно, что у помещика пропала рысистая кобыла? спросил я его.
- У него не только одна рысистая кобыла пропала. За ночь у него стащили штук двадцать и всех их успели рассовать. Вы говорите, что вам продал эту лошадь Матвей?
- Тридцать пять рублей с меня, мерзавец, спер.
- А вы знаете, что он попу две лошади из этой же конюшни привел?
- Не может быть! Отец Николай предложил мне выменять мою молодую кобылицу на его старую лошадь.
- Жульничает отец Николай. Матвей привел ему пару прекрасных лошадей. Когда поп узнал, что они из конюшни нашего помещика, он Матвея услал их спрятать.
- Не может быть, Владимир Иванович!
- Он рассуждает по-своему логически. Не мы, так другие возьмут...
Из штаба полка прибыл ординарец, разыскавший наконец ушедший далеко в тыл обоз. Оказывается, наш полк находится в двенадцати километрах южнее Тарнополя. При отступлении шел почти последним в полном порядке и сейчас занимает позицию, задерживая дальнейшее продвижение австрийцев.
От имени командующего полком и начальника дивизии Музеуса нашему обозу приказано немедленно отправиться на соединение с полком.
Выступили из Стехновица, но, проехав километров двенадцать, получили вдруг новое распоряжение: задержаться в первом же селе, куда отправлялся в резерв наш 11-й полк.
При размещении обоза я остановился рядом с хатой отца Николая. Блюм был прав: Матвей спер для него две прекрасные вороные лошади, может, и не такие рысистые, как та кобыла, которую мне пришлось вернуть, но во всяком случае значительно лучше купленной мной молодой кобылицы.
* * *
В то время как наш обоз шел на присоединение к полку, в Стехновицы прибыл телефонист штаба 3-й дивизии, который блуждал в течение двух дней, не зная, где ему найти пристанище и свои полки, а, казалось бы, ему первому должно быть известно местоположение своих частей и действия противника. Штаб оказался беспомощным только потому, что начальника дивизии Музеуса в день отступления шестого июля не было в штабе. Ни начальник штаба Кадошников (генерал Генерального штаба), ни оперативный адъютант полковник Афанасьев, ни другие высшие штабные чины совершенно не предполагали, что им, руководителям четырех полков со всеми вспомогательными и специальными частями, придется бросить эти части без руководства и просто бежать.
Штаб настолько растерялся, что удрал, не успев поставить в известность находившиеся на фронте полки. Я представлял, как будет возмущен Музеус, когда, возвратившись из штаба корпуса в Зборов, вместо организованного сопротивления под руководством офицеров Генерального штаба увидит пепелище сгоревших хат и отступающие роты 11-го полка. Действительно, так и было.
- Где штаб? - неистово кричал Музеус проходившей мимо него последней цепи 11-го полка.
- В Киеве или в Москве, - иронически отвечали солдаты.
Музеус стучал стеком по голенищу сапога и готов был наброситься на первого попавшегося штабника, но, увы, штабники находились далеко за пределами досягаемости не только для наступающих австрийцев, но и для стека своего генерала.
Музеус не стал догонять свой штаб, а остался с 11-м полком, с которым сроднился за время русско-немецкой кампании.
Командующий 11-м полком Соболев так растерялся, что совершенно не мог руководить отступающими подразделениями. Его растерянность еще более усилилась при встрече с Музеусом, и он предоставил ему командование.
- Негодяи, мерзавцы! - возмущался Музеус. - Куда бегут, почему бегут? Немцы прорвали небольшой участок. Если они и заняли Олегов, то достаточно было бы одной роты для того, чтобы прогнать их на свои места. Позор!
Одиннадцатый полк, как и вообще вся 3-я дивизия, отступал потому, что отступала находившаяся впереди 35-я дивизия. А офицеры и солдаты 3-й дивизии были достаточно знакомы с позицией, проходившей под Звыжнем, Манаювом, Хуколеовцами.
Будь серьезнее наблюдение за противником, последний не смог бы учинить такого грандиозного прорыва и захватить целый ряд селений до Олеюва включительно.
- Нареволюционизировались! - раздраженно говорил Музеус. - "Наступать не хотим, но зато будем твердо держать винтовку в случае наступления немца". Удержали! Скачи теперь сотню километров в глубь страны, пока немцы не устанут преследовать!
И наши части действительно скакали в тыл неудержимо.
- Виноваты большевики, - говорили офицеры. - Они разлагают фронт. Из-за них это отступление. Немецкие наймиты! Шпионы!
Более благоразумные офицеры и солдаты отвечали:
- При чем большевики? Разве в штабе дивизии сидят большевики, если штаб дивизии удирает при первом известии о прорыве фронта под Манаювом?
- Шпионы в дивизии, - говорили солдаты. - Штабные нарочно хотят нашего поражения, чтобы показать, что армия разложилась и нужно, мол, против армии принять репрессивные меры - восстановить прежние отношения между офицерами и солдатами, лишить солдат гражданских прав.
Особенно велико было озлобление солдат в 3-й дивизии.
- Только сообщники немцев могут так поступать, как поступили в штабе дивизии, - говорили они. - Удрать, не предупредив на позиции полки! Это может сделать только враг нашей революции и нашей победы. Недаром убирают из полков всех тех, кто стоит за настоящую свободную Россию. Дудки, сами разберемся, где враг, а где друг народа!
Кавардак получился необычайный. Австро-немецкие войска прорвали русские позиции в районе Звыжен, Манаюв. 35-я дивизия не оказала серьезного сопротивления. Противник продвинулся в тыл километров на десять, создав угрозу флангу 17-го корпуса.
Тыловые части охватила паника.
Соседние с 35-й дивизией части, 9-й и 12-й полки нашей дивизии, не рассчитывая на боеспособность своих солдат, отступили. Стоящие левее 11-го полка части под влиянием сообщения о поражении тоже начали отступать независимо от объективных условий фронта.
Штаб корпуса, находившийся в Белом Подкамне, при получении известия о "грандиозном" наступлении немцев бросился отступать к Кременцу, а штаб 11-й армии в Кременце немедленно эвакуировался в Проскуров, за сто километров, захватив весь подвижной состав со станции Кременец.
Мало того что штаб армии был в панике, даже штаб фронта, сидевший в Бердичеве, на расстоянии примерно трехсот километров от первой линии окопов, не утерпел и погрузился в вагоны, чтобы отойти на Киев.
- Армия разложена большевиками! - кричали штабники. - Надо отступать!
А в то время как штабы поспешно удирали, наши передовые части медленно отходили, и отходили не потому, что на них сильно нажимал противник, а потому, что они утеряли связь со своими штабами и считали совершенно естественным и закономерным отход пехотных частей, когда даже штаб дивизии бежал в тыл.
Тарнопольское отступление, начавшееся шестого июля, продолжалось вплоть до пятнадцатого. На протяжении девяти дней штабы, обозы, войсковые части неудержимо катились в тыл без какого-либо особого нажима со стороны противника. Огромные запасы снарядов, вооружения, продовольствия были брошены на произвол судьбы, и очень редко солдаты, охранявшие сосредоточенные перед позициями запасы, уничтожали их по собственной инициативе.
Девять дней не было никакой связи между штабами полков и штабом дивизии, между штабом дивизии и штабом корпуса и, наконец, со штабом армии. Дивизионные и армейские учреждения, обслуживающие фронт, исчезли бесследно. Исчез совершенно из нашего поля зрения полевой телеграф, полевая почтовая контора. Нельзя было получить письмо или отправить письмо на родину. Нельзя было получить телеграмму на позиции и из тыла или из армии направить телеграмму в тыл.
Между тем австро-немецкая армия, совершив прорыв на фронте Звыжен, Манаюв и не имея достаточных сил, оставалась на захваченных рубежах, злорадно посмеиваясь и не делая ни одного шага для преследования бегущих.
Уже после того как установилась связь со штабом 11-го полка, я был страшно возмущен заявлением Вишневского, что мы бы не отступили, если бы не было революции.
- Надо всех революционеров перевешать, - злобно говорил Вишневский, и тогда мы победим немцев.
- Вы не понимаете, Федор Михайлович, - ответил я ему, - что революция выдвигает новые силы, которые способны смести не только старые порядки, но и организовать серьезное сопротивление неприятелю. Но революция нуждается в организации масс, А такой организованности среди солдат нет. Те, кто должны были организовать массы, ничего умнее не придумали, как почетное наименование полкам "Восемнадцатого июня" или установить новый офицерский орден - солдатский Георгиевский крест. Разве солдаты одиннадцатого полка бежали с позиции? - возмущенно говорил я Вишневскому. - Полк стойко защищал свои позиции и отступил с них, не видя перед собой ни одного неприятельского солдата, не мог не отступить, коль скоро штаб дивизии удрал черт знает куда и неизвестно почему.
- У нас большевиков нет, потому наш полк и стоял, - возражал Вишневский.
- Большевиков нет? Да вы знаете, что все солдаты - большевики?
- У нас нет умных людей. Одни дураки.
- И нет честных офицеров. Одни трусы!