- Инструктор политотдела Белевитнев, - поднявшись, отрекомендовался тот. - Так вы на пополнение? Очень приятно. Я могу провести вас. Пойдёмте!
По дороге он спешит поделиться со мной последней штабной новостью. Я слушаю его не очень внимательно, так как над нами завывают невидимые во тьме "юнкерсы" и где-то неподалёку, должно быть, в местечке, рвутся бомбы.
- Представьте себе, какое нахальство! - возмущается мой спутник. Только стемнело - к оперотделу подъехала "эмка". Выходит майор, прямо к дежурному. Приехал, мол, из штаба фронта проинспектировать части. Ехал сюда с нашим замполитом, и тот-де указал ему оперотдел. Требует, чтобы оперативный нанёс на его карту расположение полков. Но оперативным дежурным сейчас капитан Карев, парень не промах. "Предъявите, - говорит, командировку и удостоверение". Взял документы, просмотрел и говорит майору: "Простите, я только помощник дежурного. Сейчас же пошлю за картой к дежурному. Вы посидите ..." - и придвигает майору стул. "Лейтенант, приказывает он своему помощнику, - возьмите документы майора и сбегайте к Харченко, скажите, что нужна обстановка, пусть даст рабочую карту". Я стою рядом, слушаю и не пойму: Харченко-то - начальник особого отдела, причём же тут он. Ну, и ляпнул Кареву: "С каких это пор работники особого отдела дежурят по штабу?"
Свист падающей бомбы прерывает его рассказ. Мы бросаемся в придорожный кювет. Через минуту подымаемся, идём дальше, мой спутник торопится закончить:
- Так вот. Ляпнул я, значит, а Карев как закричит на меня: "Дайте свою карту! Я отмечу по ней, чтобы не задерживать майора". Ничего не пойму - даю карту. А он мне шепчет: "Чего суёшь нос куда не надо!" Я бы ещё что-нибудь ляпнул, да тут вошёл комендант штаба с автоматчиками и попросил "представителя" следовать к ком" диву. В командировке-то оказалась небольшая ошибочка в штампе... Что вы на это скажете? Шпион. Уж признался.
- Да, теперь смотри в оба, - сказал я. А про себя подумал: "Что ж ты-то у меня документов не спросил?"
Наша танковая дивизия в составе всего корпуса совершает обратный 120-километровый марш из-под Перемышля через Львов на Куровице.
Несмотря на глубокую ночь, вокруг светло, как днём. Зеленоватый свет немецких осветительных бомб по временам гаснет, и тогда кажется, что перед глазами опускается тёмный, непроницаемый занавес. "Юнкерсы", невидимые нам в слепящем свете немецких "фонарей", беспрестанно носятся над шоссе и бомбят нашу колонну.
Мы едем мимо разбитых и горящих в кюветах автомашин. Встречаются и танки, свалившиеся в кюветы. Возле них суетятся экипажи. Промелькнул танк, разбитый прямым попаданием бомбы. Это дорога дневного марша нашей дивизии. Я боюсь, чтобы на дороге не образовалась пробка, чтобы не воткнуться в хвост колонны идущего впереди меня батальона капитана Мазаева из полка Болховитинова. Растягиваю дистанцию между машинами до пятидесяти метров. И это, кажется, спасает меня от фугасок. Непрерывно стрекочут наши зенитные пулемёты. Ослеплённые сменами яркого света и чернильной темноты, зенитчики беспомощны. Тем не менее стрекотание их действует на нас ободряюще.
Я с ротой иду в голове батальона. На нашей машине едет комсомольский работник политотдела политрук Белевитнев, с которым я уже чувствую себя, как со старым товарищем. Мой комбат, капитан, по фамилии Скачков, движется за штабом вслед за нами. Не знаю почему, но капитан при первой же встрече вызвал у меня и у Кривули неприязнь к себе.
- Есть вид, есть язык, есть награда, а человека, не видно, - сказал мне о нем Кривуля.
Мы проходим мимо военного городка, где ещё позавчера наша дивизия жила мирной жизнью. Подожжённые немецкой авиацией, в полукилометре, догорают какие-то постройки. Белевитнев показывает мне горящий парк и казармы полка Болховитинова.
- А вот и моя квартира, - он показал на дом с открытыми окнами, мимо которого мы проезжаем. - Вон в том окне я в последний раз видел жену, уезжая в полк с пакетом номер один. Наш секретарь говорил, что видел её потом на вокзале перед налётом немецкой авиации среди командирских жён, грузившихся в эшелон. Что с ней, не знаю ...Сына мы ждали, - сказал он, помолчав.
- А машины из парка успели вывести? - спросил я, чтобы отвлечь его от тревожных мыслей.
Оказалось, что танки уцелели благодаря учебной тревоге. Накануне в штабе дивизии был замполит корпуса Попель. В разговоре с комдивом он завел речь о том, что боевую подготовку надо приблизить к действительности войны, которая, по всему видно, близка. Очевидно под влиянием этого разговора Васильев и приказал вывести дивизию в час ночи, вчера, когда никто не ожидал тревоги.
- И знаете, что интересно, - сказал Белевитнев. - Все были страшно недовольны. Захожу в казарму, чтобы проверить, как проходит подъём, слышу голоса: "Выходной день, и поспать не дают!", "Неужели нельзя было отложить тревогу на понедельник!" Никто не думал о войне. А не успела выйти из парка последняя рота танков, как от казарм остались обломки. Кто медлил, там и остался. Немцы на понедельник войну не отложили.
Ко Львову мы подошли около 7 часов утра 23 июня. Здесь нас встретил командир корпуса генерал-лейтенант Рябышев. Он стоял на шоссе и сворачивал дивизию влево, на главную дорогу, которая почти по окраине города выводит на шоссе Львов - Яворов. Я с тревогой думаю о том, что, должно быть, обстановка на фронте меняется с каждым часом, если командир корпуса сам встречает дивизию и на ходу поворачивает её.
Поворот дивизии на Яворов обошёлся дорого. Над перекрёстком дорог, едва мы успели проскочить его, появилась немецкая авиация. Под бомбёжку попал хвост колонны дивизии. Но мне недолго пришлось наблюдать, как бомбы рвались позади нас. При втором заходе немецкая авиация ударила по голове колонны. Моя рота отделалась небольшими потерями, так как мы быстро съехали с шоссе и рассредоточились в роще. Дальше двигались в перерывы между налётами. Подразделения перемешались. Машины шли самостоятельно. Только с появлением наших истребителей, расчистивших небо, порядок был восстановлен, но и то ненадолго. Мы помчались со скоростью, какую только могли дать наши машины, и вскоре прибыли в новый район сосредоточения - у местечка Яворов.
Командир батальона капитан Скачков поручил мне принять от подполковника Болховитинова взвод БТ-7. Первым от нас стоял батальон капитана Мазаева. Встретив капитана, я спросил, как дошли его Т-26.
- Ничего! Все, как одна! - сказал он, довольно потирая руки. - Даже этот Петренко, несмотря на аварию, дотянул сюда. Они у меня все такие, один за всех, все за одного! Словом, мастера... А вот в первом батальоне шесть Т-35 снова застряли в дороге.
- Правильно, капитан Мазаев, - раздался рядом голос Болховитинова.
Он подошёл к нам со своим начштаба майором Ситником. Едва выслушав меня, не прочитав вручённого ему мной письменного распоряжения, он передал его начштаба и заговорил с Мазаевым о вождении Т-35. Видно, и для него это больная тема.
Из их разговора я понял, что в мирное время экипажи тяжёлых машин в полку учились вождению и стрельбе на танках батальона Мазаева, хотя тип этих танков весьма далёк от тяжёлых.
- Товарищ подполковник, - горячась, говорил Мазаев, - а ведь именно они по боевой подготовке шли на первом месте. Чёрт побери это первенство! У них не было аварий, не было поломок просто потому, что их машины стояли, а они отыгрывались на моих старушках. Кого из комбатов пробирали за аварии на каж" дом партийном собрании? Меня! У кого больше всех выговоров от вас? У Мазаева! На мне же ездили, меня же били ...
- Мазаев, как всегда, приукрашивает, - усмехнувшись, сказал Болховитинов.
- Нет, не приукрашиваю! - горячился Мазаев. - Мои механики до войны не вылезали из машин. Зато теперь два марша выдержали, это на старых машинах-то! А в тяжёлом батальоне хвост до сих пор дорожку метёт...
- Вы правы, но зачем же горячиться! - примирительно сказал Болховитинов. - Зато теперь пойдёте в голове полка. Надеюсь, оправдаете доверие. А что до войны было, то сплыло.
Я получил распоряжение от начштаба и направился во второй батальон принимать танки.
Командир этого батальона оказался не из тех, которые отдадут лучшее, а себе оставят худшее. Я доказывал ему, что мне нужны новые танки, он в этом нисколько не сомневался, но стоял на том, что новые танки и ему не помешают. Наконец, после жаркой словесной перепалки мне пришлось согласиться взять два новых и три старых БТ-7.
Теперь опять моя рота укомплектована, правда, танками разными по своим боевым данным.
Я взял себе машину БТ-7м, дизельную. С нею перешёл ко мне и механик-водитель старшина Микита Гадючка - бывший колхозный тракторист, полтавец, добродушнейший с виду, однако, как я успел уже заметить, умеющий при случае пустить острую шпильку и ко всему относящийся с сомнением. Передают ему срочный приказ командира, - он, не спеша, почешет затылок, подтянет брюки и скажет:
- Хм, так, кажете, це скоро надо...
Вижу по его глазам, что мою компетентность в технике он тоже ставит под сомнение.
Механика-водителя моей сгоревшей танкетки старшину Никитина я назначил командиром машины. У него совсем другой характер. На лице этого двадцатидвухлетнего волжанина-атлета, пришедшего в армию из педагогического института, всегда напряжённое внимание. Ему важно одно - быть постоянно занятым делом. "Если в разведку, так в разведку", - скажет он, и смотришь уже у орудия, в боевом отделении или помогает механику. Работает Никитин всегда горячо, и когда сделает то, что надо, и доволен тем, что сделано, говорит сам себе: "Вот это дисциплинка!" Дисциплину он понимает в очень широком смысле.
Меня вызвал капитан Скачков и поставил задачу на разведку. Мне предстояло выйти в полосу действия соседней танковой дивизии, собрать данные о противнике и представить в штаб к двум часам дня. Капитан сказал, что эта дивизия действует километрах в десяти - пятнадцати западнее Яворов.
Поручив все заботы о роте Кривуле, я с двумя танками БТ-7 отправился в разведку. На" окраине Яворова шмыгали взад и вперёд броневички с танкистами - офицерами связи. От них я узнал, где находится нужная мне дивизия. Через полчаса я подъезжал к указанному мне лесу. На западной опушке стояли танки, урча приглушёнными моторами. В лесу одиночками и залпами рвались снаряды и мины.
По стремительной беготне танкистов между машинами и отрывистым командам, раздававшимся в башнях: "связывайся скорее с комбатом", "башнёр, наблюдай за ротным", "лейтенант, за мной, давай вперёд", я понял, что они сейчас идут в атаку.
Не успел я выпрыгнуть из машины, как впереди между редкими деревьями опушки увидел падающие с неба красные ракеты и услышал голос командира рядом стоящего танка: "Механик, вперёд". Машина, фыркнув, вырвалась на луг.
Я выбежал на опушку. Из леса, пуская голубые дымки, выскочили несколько танков и помчались по чистому, нескошенному лугу. Все они держали боевой курс прямо на запад, туда, где в полутора километрах от леса на моей карте значится ручеек шириной не больше метра. Всматриваясь вдаль, километрах в трех вдоль шоссе на Яворов я увидел немецкие танки. Они двигались на нас в боевом порядке "линия" и вели огонь.
"Что это за танки пошли в атаку, я так и не узнал. Вот беда, хоть догоняй атакующих да спрашивай", - подумал я с досадой. Вызвал машины на опушку и поехал вдоль леса. Около шоссе стояла группа командиров. Здесь я узнал, что в атаку пошли танки как раз той дивизии, которую я ищу, и, став в сторону, стал наблюдать. Далеко, в направлении Немирува, где к небу поднималась сплошная туча дыма, шла в атаку другая группа танков. Но всё мое внимание было приковано к зеленому лугу, на котором за каждой идущей в атаку машиной тянулись два черных жирных следа. Я не мог понять, почему такие глубокие следы, почему танки идут так медленно, а некоторые даже остановились и кажутся ниже идущих рядом. Возле остановившихся машин закопошились экипажи. Вскоре двигались уже только отдельные вырвавшиеся вперёд танки. Они загорались один за другим от огня вражеской артиллерии, громыхавшей, как тысячи кузнечных молотов. В воздухе появилось несколько немецких самолётов с раздвоенными хвостами. Они кружились и пускали вниз дымовые шашки. Фиолетовые полосы дыма долго стояли в небе, как размазанная на бумаге клякса.
- Вот черти, показывают фланги наших боевых порядков! - выругался кто-то из стоявших сзади командиров.
К группе командиров подъехал на БТ-7 весь измазанный в грязи лейтенант-танкист. Я слышал, как он, очень Волнуясь, докладывал, что танки застряли на лугу, который оказался торфяным, что их расстреливает немецкая артиллерия, стоящая в засадах за лугом, в кустарниках, в роще и крайних садах деревни, и что немецкие танки атакуют.
Это было не совсем верно. Немецкие танки, нерешительно двигавшиеся навстречу нашим, не дойдя до луга, в километре от него, повернули в сторону Немирува, под прикрытие своей артиллерии. Лейтенант еще не окончил своего доклада, когда над лугом появилась немецкая авиация и в воздух полетели торфяные фонтаны.
Делегат связи из соседней дивизии, наступавшей под Немирувом, доложил, что дивизия переходит к обороне. Нанеся на свою карту полученные от него сведения, я увидел, что Яворов очутился в полуокружении противника.
С этими данными я и поспешил обратно в свою дивизию.
Вспоминая, как дружно, красиво началась атака наших танков, стремительно вырвавшихся из леса на луг, я думал: "А ведь если бы не торфяное болото, всё было бы совсем иначе!"
- Лихостью немца не возьмешь, нужны мозги, - говорит Никитин, но я чувствую, что здесь дело не в излишней лихости, а в какой-то поразительной, совершенно непонятной мне беспечности.
С заходом солнца стали подходить, располагаясь где-то справа от нас, остальные дивизии нашего корпуса. Поздно вечером, около 23 часов, меня вызвали в штаб получить новую задачу. Только я пришёл, как подъехали генерал-лейтенант Рябышев и бригадный комиссар Попель. При мне Васильев своим ровным, чеканным голосом коротко доложил обстановку и при _мне произошёл весь последовавший затем разговор начальства. Я старался не упустить ни одного слова, чтобы понять, что происходит на фронте, положение мне кажется более чем
тревожным, - но разговор об этом шёл в таком тоне, как будто всё в порядке вещей и только вот сосед сделал непростительную, преступную ошибку, предприняв танковую атаку без предварительной рекогносцировки местности, за что и поплатился жестоко.