Глава 14
Исфахан
22 ноября 1606 года
Столица Сефивидского государства Аббаса Великого не просто впечатляла, она завораживала и вырабатывала комплексы неполноценности практически у всех гостей, которые посещали новую персидскую столицу. Добиться такого величия и великолепия было не под силу русским правителям, да и европейцы оставались пока очень далеки от того, чтобы сравнивать свои города в красоте, чистоте и убранстве с персидской столицей. Мосты, сады, парки, пестрящая великолепием архитектура десятков медресе и мечетей. И многое из всего этого построено за чуть более пятнадцать лет.
Михаил Игнатьевич Татищев задавался вопросом: что же такое Севивидское государство. Это держава, которая претендует на первенство среди стран Востока? А не захочет ли великий шах распространить свое влияние на русские земли? Астрахань выглядит очень привлекательным трофеем в полномасштабной войне.
Русский посол изучил, насколько это было возможно, личность великого шаха. Главное, что он понял, так то, что России нужно было соглашаться на союз с персами несколько лет ранее, но тогда был голод, а Аббас в упорной войне победил осман, воевать с которыми считало сродни того, как таранить кораблем скалу. Но, оказывается некоторые корабли столь прочны и удачны, что могут и скалы превращать в труху.
Восхваленный своими слугами и даже врагами, Аббас, создав личную гвардию и наведя порядок в стране, наверняка, считал, что теперь-то уже ему союзники не нужны, сам со всеми проблемами справится. И ведь недалек от истины.
Слабого всегда бьют, это то, что не требует доказательств, впрочем, как раз таки их в истории полно. И тогда ослабленную Российскую империю, пусть и заявившую, сменой названия державы, о величии, персы могут раздавить. Им это не особенно нужно, но и союзы не к чему теперь.
Безусловно, перед тем, как отправится в посольство к персидскому шаху Аббасу, Татищев изучил историю, все, что только можно о дипломатических отношениях двух государств. Мало того, он нашел некоторых людей из тех, кто был в посольстве Григория Васильчикова, в последнем и самом удачным посольстве. И Михаил Игнатьевич недоумевал, почему не был заключен союз между двумя, на тот момент мощными государствами, ибо и Московское царство казалось несокрушимым. Но, не сложилось, и теперь именно Татищеву придется прокладывать дорогу к союзу Москвы и Исфахана, но ранее протоптанная тропинка, заросла быльем и высокой травой.
Еще до приезда в персидскую столицу, Татищев, оставив большинство своего обоза и, тем более, дары персидскому шаху, посетил кочевья калмыков и башкир.
Это были сложные переговоры. Опять же, Россию посчитали ослабевшей и Михаилу Игнатьевичу прямо и несколько с вызовом заявили и калмыки и башкиры, что допускают случаи, когда наиболее буйные молодые воины решат пограбить некоторые русские земли. Они, старейшины, видите ли, не могут сдержать напор молодости и образумить бунтарский дух молодежи.
Ясно было и без уточнений, что Россию будут пробовать на прочность. Башкиры, которые официально уже подданные русского царства, и калмыки, которые все пребывают на земли, пограничные русским, или же и вовсе объявленные Россией своими, не решаться на открытое противостояние, оттого и солому стелют, дабы, в случае чего, было не больно падать. Обвинят молодежь, выставят какого старейшину злодеем, и все, остальные не причем.
— Уважаемый, Сарданбек, — обращался тогда Татищев к одному из старейшин башкир. — Мой государь-император будет рассчитывать любой набег, любого вашего рода, как войну со всем племенем. Если такие мудрые и сильные старейшины, как ты, уважаемый Сарданбек, не могут своим опытом и мудростью обуздать порывы молодости, то русские войска придут к вам на помощь, а казаки в деле воспитания и уразумения молодых воинов подсобят.
— Но ты, уважаемый Михаил Игнатьевич, пришел просить наших воинов. Как может государь присылать войско, чтобы обуздать бунтарскую молодость нашего народа, если ему не хватает воинов для иных своих нужд? — усмехнулся Сарданбек.
— Твои воины могут на быстрых конях догонять врагов нашего государя. Но ты и уразумей, что у моего государя много врагов и он со многими уже расправился. Только перед моим отъездом снимали с кольев последних казненных. Колья освободись, хотя в России много леса, а врагов все меньше, хватит всех посадить на заостренные бревна, чтобы перед мучительной смертью осознать ошибки, — Татищев сверкнул злыми глазами.
Михаил Игнатьевич стал настолько злым и безразличным к смерти, что без сомнений шел на обострение, пусть оно и закончится полным разгромом русского посольства… хотя какое посольство может быть у своих же подданных. Но успешные переговоры, будь то башкиры или калмыки — вот залог того, чтобы Татищев вновь оказался нужным государю и своему Отечеству. Быть в забвении — вот худшее, что может быть. Или нет? Уйти в забвение после предательства еще хуже? Мстиславские, Воротынские и другие, кто бежал к ляхам — они предатели и о них уже забывают. Татищев так не хотел, оттого, либо он умрет героически здесь, и царь не посмеет трогать его семью, либо договорится.
— Ты смелый человек, Михаил Игнатьевич, я уважаю смелость, но не безрассудство, не говори того, что перестанет быть смелым, но станет безрассудным, — усмехнулся старейшина.
— Безрассудством было бы не подчиниться воле государя. Ваши кочевья находятся в том числе и на богатых землях, которые могут обрабатывать крестьяне, или на которых возникнут остроги и государевы и казацкие, с пушками и пищалями. А еще на ваши земли придут касимовские татары. Им мало просторов в Касимове, могут выгулять своих коней в ваших кочевьях, -пошел на откровенные угрозы Татищев.
— Если такое было возможно, разве уже не случилось бы? Мы даем не так много ясака, чтобы быть ценными для царя. Потому, я думаю, что у Московии нет столько сил, — не слишком уверенно отвечал Сарданбек.
Старейшина хотел сохранить лицо, но уже понимал, что это не к нему прибыли, или еще к кому из старейшин-башкир, а посольство отправлялось в Персию, и Татищев не делал из этого секрета. Об успехах великого шаха Аббаса знали и на нижнем Поволжье и на Южном Урале. И Россия, если отправляет послов, должна быть так же сильна. Слабого никто не слушает. Кроме того, даже здесь, в степи, уже знали, что государь Димитрий Иванович не только стремительно вернул себе престол, но и покарал многих, слишком многих, своих же бояр. Так будет ли он церемониться с башкирскими старейшинами? Это, если роды объединятся, тогда был шанс противостоять русским войскам, но в племенах нет единства.
— Я пошлю своих людей, сотню, не более, иные старейшины должны будут так же поступить, меня послушают. Тогда у государя будет не меньше полторы тысячи наших воинов. Если у нас появится доброе оружие, да серебро, то будет и вдвое больше войско, — принял решение Сарданбек.
— И тысячу лошадей! — строго сказал Татищев.
— Хорошо. И пять сотен лошадей! — согласился Сарданбек, снижая количество коней, которых запросил государь.
— Так государю и передам, что от верных своему слову башкирских родов будет полторы тысячи лучших воинов в достойной броне и восемь сотен лошадей в дар, — продолжил торг Татищев.
Сарданбек улыбнулся и развел руками, показывая, что сдается и более спорить не желает. На самом же деле среди воинов, что отправятся в Россию, будет немало тех, кто станет смотреть и привечать, что да как в государстве, которому башкиры присягали. Если обнаружится, что московиты слишком слабы, чтобы без урона чести им кланяться, то вернуться воины и племена отложатся. Ну, а в случае, когда окажется, что башкиры верно сделали, что признали себя подданными московского царя, тогда решение изначально было правильным.
Уже на следующий день Татищев, сопровождаемый не только тремя сотнями дворян и боярских детей, но еще и двумя сотнями воинов-башкир, направился в места, куда все еще продолжают переселяться калмыки, бегущие то ли от маньчжуров, то ли от родственных им ойратов-джунгаров. Чтобы не ожидать долго прибытия калмыцкой делегации заранее были отправлены люди из состава посольства Татищева, поэтому посол знал куда ехать.
Разговор с калмыцкими старейшинами был недолог. Уставшие убегать, вместе с тем неслабые воины, решили за лучшее принять подданство России. Тайши [старейшины] Далай-Батыр и Хо-Урлюк принесли богатые дары: соболей, несколько ковров, луки, две сотни отличных коней. После чего согласились войти в подданство Российской империи, но вот с воинами вышла заминка. Дело в том, что многие лучшие воины калмыцких племен находятся в южной Сибири в западной Монголии и прикрывают переселенцев на русские, ну или почти русские, земли. Но они обещали через пять лет обязательно дадут и воинов и будут продавать по невысоким ценам хороших коней [в РИ калмыки приняли русское подданство в 1608 году, когда названные в книге персоналии калмыки-тайши отправились в Москву с посольством].
Такое завершение разговора воодушевило Михаила Игнатьевича Татищева. Ему предписывалось сделать так, чтобы Российская империя не получила в лице калмыков еще одного врага, а он привел их в подданство. Мало того, дары, особенно кони, были столь хороши, не похожи на большинство тех, низкорослых, которыми пользуются рядовые калмыки, а высокие, красивые, быстрые, в меру строптивые. Латного воина такие если и потянут, то в одной, максимум двух атаках, но вот для казаков, легкой конницы, не заменимы. Поэтому Татищев быстро организовал караван в Москву, может и удастся дарам добраться до государя-императора до сильных морозов, или хотя бы часть пути совершить и стать на зимовку в Нижнем Новгороде. Ну, а, нет, не дойдут до Новгорода так в Казани или Астрахани перезимуют, пусть это и будет сложно для местных воевод — прокормить такой табун, да еще не только сеном, а частью и зерном и овсом.
Сложности посольство ощутило при переходе через Дагестан. Пусть терские казаки изрядно помогли, четыре сотни воинов дали в сопровождение, но стычки с разрозненными отрядами черкесов, дагестанцев, аланов, были. Был встречен и отряд крымцев, на границе с Кабардой. Посмотрели друг на друга и разошлись, но то, что тут уже крымский хан свои лапы загребущие распустил, знали все. Потому и еще более опасным стал переход.
Было предложение отправится на кочах или иных кораблях через Каспийское море, но, как оказалось, пришлось бы ждать и месяц и больше, чтобы нужное количество кораблей нашлось. Многие торговцы, да и речные разбойники ушли на зимовку выше по течению Волги. Да и гребцов набрать в достаточном количестве было не так просто. Государь поспешил отправить посольство, а такие дела нужно бы совершать во весне, как только Волга разрушит тишину пронзительным грохотом трескающегося льда.
Кавказ многострадальный! Сколько за него бились, сколько в горах и низинах впитали в камни и земля крови славных воинов. Вот и сейчас есть персы, османы, они воюют между собой, есть множество народов, которые режут друг друга. Одни воюют, другие страдают от войн.
При переходе видел Татищев толпы обездоленных армян, грузин, которых вначале Аббас выгнал со своих земель, когда вел войну с турками по принципу «выжженной земли». Персы отступали, а османы приходили в разоренные, безлюдные поселения. После, когда персы пошли в контрнаступление и захватили уже турецкие земли с армянским населением, стали армян принудительно переправлять на свои земли, попутно грабя и разрушая все поселения и города. Вот и получалось, что армянские поселения на территории Персии и на землях, принадлежащих османам, все разорены, а поля сожжены. Более трех сотен тысяч человек сейчас просто умирают с голода, а то и замерзают. И тут зимой может быть минусовая температура, особенно ночью
Уже в столице, в Исфахане, Татищев узнал, что Аббас таким вот образом, голодом и лишениями, воспитывает своих подданных. Так, если кто переходит в ислам, то ему предоставляются сносные условия жизни, может быть возвращено любое имущество, если новоиспеченный мусульманин докажет, что это имущество у него было. И уже немало христиан исполнили нужные обряды и совершают, как минимум, пятничный намаз в многочисленных мечетях столицы персидского государства [в РИ Аббас Великий всячески подчеркивал, как он уважает и даже симпатизирует христианству, на деле же принуждал грузин и армян принимать ислам, от чего при приближении именно персов, армяне стремились убежать в Османскую империю, где им жилось в то время спокойнее].
Пышной встречи не было. Никакой встречи, если не считать городской стражи и чиновника, которые взяли деньги за пребывание в городе, не было. За простой пришлось платить из казны посольства. И это было… ну очень неприветливо и вопреки правилам, если только не принимать посла, как всего-то за посланника.
— От чего, уважаемый Абдурахман, иные послы от русских государей были лишены такого… обряда, — возмущался Михаил Игнатьевич Татищев, но стараясь не разругаться с посланником от «хранителя дворца» падишаха.
Дело в том, что некий посыльный из дворца шаха, Аббурахман, пришел сообщить русскому послу об обязательном этикете на встрече с великим шахом. И главным камнем преткновения стало то, что для русского посольства не было сделано исключение в церемониале и сохранилось обязательство целовать ноги шаха и распластываться перед ним ниц. Татищев четко знал, как происходила встреча этого же Аббаса с русским послом Григорием Васильчиковым, готовился именно к такому приему. Но… что-то было не так и русским показывали, что они не столь и важные гости.
— Иначе, уважаемый русский посланник, Великий тебя не примет и не выслушает. И поторопись с ответом, так как Великий собирается в ближайшее время отправиться в Кандагар, — спокойным, с нотками пренебрежительности, голосом, повторял раз за разом одно и то же Абдурахман.
Татищев крепко задумался. Его коробила сама мысль, что придется ползать в ногах шаха и еще лобызать его ноги. Так поступать могут только вассалы, или те, кто ну очень нуждается в поддержке персов. Россия не нуждалась. Скорее не так. Ей нужны были союзные отношения с Аббасом, но на равноправных началах. Денег государь-император сказал не просить, пусть они и очень нужны России.
— Унижений будет много, а деньги, если и дадут, то унизительно мало, — давал напутствие государь Татищеву перед самой отправкой посольства, тогда Димитрий Иоаннович пришел с инспекцией.
Но Абдурахман был непреклонен, и ничего не оставалось, как согласится с таким уроном чести своей и даже державы. Если не получится встретится с шахом из-за того, что Татищев отказался совершить традиционные для принимающей страны обрядов, государь может просто счесть Михаила Игнатьевича спесивым. А гонорливые люди не могут быть дипломатами, они не гибкие и критичны, часто слишком эмоциональны.
Дворец пестрел красками и был переполнен напыщенностью богатств. Везде, даже где и не должно, сверкало. Отблески от золота и серебра порой ослепляли, от того можно с меньшей долей образности сказать, что дворец был ослепительным. Сложно было Татищеву не крутить головой, чтобы не посмотреть либо на диковинные цветы, но чаще на птиц. Михаил Игнатьевич видел когда-то павлина, но одного, и по сравнению со здешними, тот был ощипанной курицей. Сады, фонтаны, пение птиц, казалось на территории дворца продолжалось лето, тогда, как за его пределами деревья выглядели пожухлыми.
— Умеет шах пылью глаза присыпать, — послышалось за спиной у Татищева, и тот резко обернулся.
— Если кто-нибудь… рожи сделали приветливые и чтобы не было, не происходило, улыбайтесь и проявляйте почтение! — прошипел русский посол.
Впрочем, эти слова звучали уже, может быть, в сотый раз.
Михаил Игнатьевич Татищев лежал на мозаичном полу в приемном зале Аббаса Великого и ждал. Вот сейчас шах должен «снизойти» и подать свою ногу, чтобы русский посол ее поцеловал. В эти секунды Татищев думал, что более злостного врага, чем персы для него не будет. И он изменит самому себе и своей боярской чести, если не убьет за свою жизнь с десяток подданных этого Аббаса.
«Господи! Спасибо тебе, что я служу русскому царю, а не этому» — думал посол.
Вот из-под богатого, даже с мехом горностая, и шитым золотом, халата, показалась нога, обутая в украшенную драгоценными камнями обувь. Татищев подобрался и поцеловал ногу персидского повелителя.
— Встань! — сказал великий шах, а переводчик споро перевел слова персидского повелителя. — Ты задаешься вопросом почему я повелел соблюсти все церемонии? Можешь не отвечать, вас, христиан, я знаю хорошо. Это все потому, что руси лишились хороших правителей. Великие государи — великие державы. Иван, брат мой, был великим, а после его сын уже больной…
— Все мы смертные, великий, одни рождаются, другие умирают — отвечал Татищев.
— Не все, посланник, не все, — усмехнулся Аббас. — Вот я бессмертный. Мое имя будут помнить потомки и восхвалять, да и продолжу я свою жизнь в райских кущах, ибо веду жизнь праведную, во славу Аллаха. И есть у меня наследники, коих я достойно воспитываю, чтобы держава моя только крепла. Иван был велик, но не смог воспитать достойных приемников. Хотя…Федор его, коли не болезнь, мог быть добрым правителем.
— Как и мой государь-император Димитрий Второй Иоаннович, — произнес Михаил Игнатьевич без подобострастия, чуть приподняв подбородок.
Если еще имя государя-императора произносить склонив голову, то можно заканчивать посольство и возвращаться с неминуемым позором от невыполненной работы от урона чести царя.
— Мне докладывали, что тот, кого вы же сами назвали самозванцем, вновь на троне. Вероятно, не такой он и самозванец, если Аллах вновь даровал ему престол Московского царства. А вот в то, что твой правитель стал называть себя императором, я не верил. Слабая страна, которая воюет со всеми и теряет свои территории, где подданные осмеливаются бунтовать против повелителя, не может быть империей. Или это слово утратило былое значение?
— Мой государь-император владеет многими землями и многие народы ему покорны и склоняют головы пред ним. Земли наши столь обширны, что я не знаю иного государства, сравнимого по величине с Российской империей, — отвечал посол.
Татищев и сам не особо разбирался в том, почему титул «император» столь важен для Димитрия Иоанновича. Царь — это производная от «Цезарь», того первого императора Рима Гая Юлия Цезаря. Так зачем же множить сущности? Но государю, особенно с теми изменениями, что произошли в Димитрии Иоанновиче, виднее.
— Это правильно, посланник, стремящийся стать послом, что ты восхваляешь свою державу и своего правителя. Я не стал бы разговаривать с тем, кто поносит на своего хозяина. Но я свое слово сказал: Москва потеряла в силе, но я силу и величие кратно приобрёл. С тех пор, как я предлагал русскому царю свою дружбу и города Дербент и Баку, много воды утекло — сказал Аббас и погладил свой подбородок, словно там вместо бритой кожи, была борода [в РИ при Федоре Иоанновиче был такой момент, когда Персия и Московское царство почти заключили союз, а шах предлагал русскому царю занять Дербент и Баку].
— Время течет, былого не вернуть, нужно смотреть вперед и по сторонам. Впереди у наших стран может быть светлое будущее и взаимовыгодная торговля, по сторонам у нас враги, которых совместно можно сокрушить, — выдал заранее подготовленную речь Татищев.
— Руси-философ! Это интересно! — шах улыбнулся. — Что до торговли, так наведите порядок на Волге… или не мешайте, когда мы будем его наводить для лучшей торговли между нашими странами, — шах с прищуром смотрел на русского посланника и ждал ответа.
Угроза прозвучала, теперь от того, как именно ответит посланник будет зависеть и дальнейший разговор, если он вообще продолжится. Со слабаками не говорят!
— Твои люди, великий, могут, конечно, отправится с инспекцией волжского торгового пути. В Астрахани они смогут укрыться, мы защитим их, после на ночевки они получат возможность останавливаться в многочисленных крепостях вдоль Волги и мы будем столь гостеприимны, что и накормим и охраним их. Под множеством крепостных пушек, да под защитой десятка тысяч стрельцов, да десятков тысяч казаков, калмыков, башкир. А нужно будет, так государь пошлет встретить гостей, только ради их безопасности, разумеется, одно из своих десяти войск. Там всяко больше воинов, чем всего то десятки тысяч в Поволжье, — решился на дерзкий ответ Татищев.
А как иначе? Твоему государю, твоей отчизне, угрожают, и ничего не ответить?
— Я знал, что в Московском царстве есть проблемы с добрыми математиками. Вы плохо считаете. И там, где нужно сказать «сто», отчего-то говорите «тысяча», — усмехнулся шах. — Неужели мои люди так ошиблись в расчётах, что не заметили в десять раз большее войско руси? Нет, это посланник руси решил назвать сказочные цифры.
Улыбка была в большей степени наигранной, ему, конечно, не понравилось то, что посланник посмел, пусть и завуалированно, но угрожать. Вместе с тем, и угроза Аббаса была необоснованной, а более проверкой на прочность характера посланника. Чтобы добраться до Астрахани нужно либо большое войско, либо огромный флот. Перовое в наличии, но и османы не дремлют, только ждут, чтобы персы завязли в войне, чтобы ударить. Кроме того, народам, живущим на Северном Кавказе явно будет не по душе то, что по их землям шастают большие войска. Ну и крымские татары, которые начали экспансию в Кабарду, в стороне не останутся. Получается, что будет большая война и не только, а, может, и не столько с Россией. Что касается флота, то его еще нужно будет отстраивать. Мало у шаха кораблей для осуществления десанта большого количества войск.
Астрахань же крепость и там немало пушек, чего в армии Аббаса в не так, чтобы и много, тем более способных разбивать крепостные стены. Некогда, еще Иван Васильевич, послал в Персию аж сто пушек, они в основном и предопределили успехи в войнах с османами. У турок было много артиллерии и персам пришлось бы туго, если бы не свои пушки, в меньшем количестве, но не уступающие качеством.
— Скажи, посланник, так зачем мне дружба с твоим правителем, пусть он и сможет удержать свой престол в ближайший год? Османов я победил, восстание кудров подавил, пуштунов и другие афганские племена покорны мне, с Индией торгую [после 1604 года, когда Аббасу удалось разгромить османов и начинается, собственно, период величия и рассвета Сефевидской державы]. Тут еще и португальцы торговлей соблазняют. Знаешь такого — Антонио ди Гувейя? Вот он предлагает мне отличные полевые пушки, помогает приструнить армян. А что сможешь ты? — спросил шах [Антонио ди Гуйвейя был назначен Аббасом викарием у армян и занимался частью их обустройством на новых землях].
— А что, кроме двух-трех пушек могут дать португальцы? Иезуитов? Еще больше католиков в твоем государстве? Серебра у тебя много, еще не оскудели рудники, что тысячу лет разрабатываются. Торговля с Индией? Да, но персидским торговцам сложно пересекать пустыню на пути в Индию, или же горы, если торговать со стороны афганских племен, а и португальцы на своих кораблях много не навозят. Слишком величественна твоя держава и слишком жалкое количество грузов могут перевозить португальские корабли. И стоит ли переплачивать? Пусть португальцы продадут свой корабль, или три и научат твоих, Великий, подданных управлять ими. Уверен, что тебе откажут, ибо ты переплачиваешь за то, что можешь взять еще дешевле. А пушки… государь Иоанн Васильевич даровал тебе сто пушек. Плохи ли они? А мы уже умеем делать еще лучшие, — Татищев замолчал.
Михаилу Игнатьевичу сложно дались сказанные слова. Некоторые вещи он подчерпнул из разговора с государем, но только сейчас, на встрече с шахом, у Татищева выстроилась вся картина. По сути, могущество Персии держится на военной победе над османами и еще незавершенным внутренними реформами. Но не столь сильна армия Аббаса, в последней войне с Блистательной Портой, османский султан был сильно занят восстанием курдов, противоречиями и чуть ли не войной с Крымским ханством, которое решило проявить свой норов перед сюзереном. Были проблемы и целые сражения между османами и венграми, непрекращающаяся противостояние со Священной Римской империей, Испанией и Венецией.
Османы были сильно заняты и в полную силу ударить по персам не смогли, тем более, что их крепости и основные силы, как правило, на европейской части. Так что не стоит опасаться персов настолько, чтобы идти на все их условия.
— Меня сложно удивить, но у тебя получилось. Ты хорошо знаешь мое государство. В чем-то ты прав, но не тебе, указывать мне! Я готов принять твои дары, а после объявлю свою волю, — сказал шах и помощники Татищева стали приносить сундуки.
Главным, среди даров, были меха: много соболей, меньше горностаев. Однако, все шкурки были идеального качества. Целое состояние, больше половины от всего имущества Татищева предлагались шаху, а тот лишь, с пренебрежительным видом рассматривал, брезгливо отбрасывая одну шкурку и беря другую. Было и красивое оружие, пистоли, мушкеты, лук, комплект доспеха, не русского производства, североитальянского, но очень дорогого, с позолотой. Татищев отдавал шаху лучшее, что у него было, надеясь, что делает инвестицию и скоро получит со сторицей от вложенных в свое будущее материальных ценностей.
— А теперь моя воля! — провозгласил великий шах Аббас, и Татищев понял, что ничего хорошего ждать не приходится. — Ты, посланник, не можешь стать послом. Но я дам тебе возможность побыть еще и купцом. Ты хотел людей забрать? Забери столько армян-христиан, сколько сможешь. Они мне мало интересны. Кто хотел жить достойно, уже приняли ислам. Ты просил тутовых шелкопрядов? Бери и их и саженцы шелковицы, но плати соболями, и только ими! Не пойму зачем ты просил тюльпанные луковицы разных расцветок… Бери! Я даже дарю тебе их! Ткани покупай за серебро и столько, сколько увезешь! Дам двоих своих оружейников, которые мастерят отличные аркебузы, как ты и просил. На два года, дам пять мастеров, которые пройдут обучение на московском пушечном дворе, без того разговора никогда не будет более. Но, что главное и без чего не может быть союза… В Астрахани должен быть отряд кызылбашей, а торговля со стороны моей державы под управлением моего наместника. При этом я милостиво не претендую земли. Только лишь Астрахань интересна, так как торговля между нашими державами не может контролироваться только твоим государем, — сказал шах, поспешно встал и посмеиваясь, вышел [в РИ после Смуты отношения между Сефевидской державой и Россией так и не достигли уровня, что был при Иване Грозном, при этом, как только разговор заходил о помощи, шахи выставляли условие — отдать Астрахань, вначале правления Алексея Михайловича Россия готовилась к полноценной войне с персами].
Это было поражением. Глаза Татищева увлажнились и он чуть не заплакал. Столько сил было потрачено на пути в Исфахан, столько унижений пришлось испытать. Ради чего? Чтобы шах поведал о своих планах взять под контроль Астрахань? И ведь этот может и взять и не только Астрахань. Выдержит ли Россия удар с юга?
Но Татищев не совсем правильно понял то, о чем говорил шах, а тот, специально иносказательно и довел свою волю, чтобы в лишний раз насладится растерянностью посла.
— Господин посланник, вот — это официальный ответ, — Абдарахман передал пергамент Татищеву и Михаил Игнатьевич жадно стал вчитываться в текст, написанный на русском языке.
Не все настолько плохо, как показалось русскому послу. Великий шах издевался над Татищевым, это так, но проявил сдержанную мудрость в итоговом ответе.
Шах разрешает торговлю русским купцам, устанавливая не слишком обременительную пошлину. Позволяется переселять на русские земли и армян с грузинами, но с рядом ограничений: переселенные должны быть только христианской веры, но ни в коем случае не мусульманами, даже, если те и изъявят желание. Кроме того, те, кто получал возможность переселиться, должны были, либо заплатить по одному аббаси за каждого члена семьи, либо расплатиться своим имуществом, или даже членами семьи в счет других родственников. Что же касается Астрахани, то шах требовал присутствия своего поверенного в этом городе для контроля происходящего и ведения системной торговли. Ну и отряда в пять десятков личных гвардейцев-кызылбашей.
Так же шах упирал на то, что Россия слаба и должна быть благодарной шаху Аббасу за то, что торговля вообще возможна. Поэтому персидские купцы должны были торговать с еще меньшей пошлиной, чем платили русские торговцы.
Было и то, что можно назвать успехом и что не обсуждалось при встрече с шахом. Аббас признавал Димитрия Иоанновича государем и даже императором. Аббас, уже прозванный Великим, становился первым правителем, который признавал Россию империей [в РИ Аббас был первым, кто признал Михаила Федоровича Романова и подарил ему богатый трон].
А потом было еще две недели работы. Татищев делал все, чтобы только от его посольства была польза. Да, не получилось заручиться полной поддержкой великого шаха. Но и Аббас в чем-то прав. Нельзя строить равноправный союз, когда одна держава на подъеме, а другая только пытается заявить о своем праве существовать, как сильное и независимое государство. России нужно побеждать всегда и везде. И тогда Аббас сам пришлет посла и уже он станет целовать императорские сапоги русского государя.
22 ноября 1606 года Татищев стал готовиться к отправлению обратно в Россию. Путь предстоял сложный, с зимовкой в Астрахани и его окрестностях. Единственно, кого Михаил Игнатьевич отправил вперед, так это ремесленных мастеров, которых среди армян удалось найти пока только полсотни. Многие ремесленники и торговцы сменили веру в угоду выживанию.
* * *
Ростов
23 ноября 1606 года.
Высокий мужчина, одетый в черную рясу, стоял посреди монастырского двора и без тени сострадания смотрел на тех людей, что пришли в обитель только лишь для того, чтобы… убить. И не кого-нибудь, а митрополита.
Восемь убийц пришли в мужской Ростовский Зачатьевский монастырь ночью. Чтобы убить его, Филарета, в миру Федора Никитича Романова. Глупцы! Филарет уже все, или почти все предусмотрел, и всегда меняет место своей кельи. Мало того, в монастыре уже большинство не монахи обитают, а люди Романова. Тут же выкраденный сын Михаил. А рядом… инокиня Марфа — бывшая некогда женой, пока ненавистный «друг закадычный», Бориска Годун, насильно не постриг Ксению Ивановну, любимую женщину.
Филарет был зол на все и на всех, он-то знал, нечто важное, что мог рассказать про того, кто сейчас на троне и ведет себя, будто и есть тот самый Димитрий Иоаннович. Но нет, он не царь и не царственных кровей. Он тот, на кого ставил митрополит Филарет в своей мести.
Какое же удивление было у Федора Романова, когда он понял, осознал, что тот, кто представляется царем Димитрием, ничего не помнит о договоренностях. А ведь все просто — Филарет должен был стать патриархом, а его сын, Михаил объявлен наследником престола московского. В этих раскладах Марина, так, чтобы повеселиться, да ляхов обмануть. Без помощи польских магнатов ничего не вышло бы. Пусть бы и жил Димитрий с Маринкой Мнишек, да детки только или мертвыми рождались, или умирали во младенчестве. А через лет пять-шесть, можно чтобы умер и Димитрий.
И все было по плану, сложному, многоступенчатому. Однако вмешался Васька Шуйский. Вот куда он полез-то? Мог же стать кем-то, вроде канцлера в Литве. Романов уже хотел начать переговоры об этом с Василием Ивановичем. Но не успел, так как боярин Шуйский оказался более шустрым и устроил-таки переворот.
Что дальше делать? Сидеть и ждать, не высовываться, только так. И Романов сидел и ждал, как и те, кто был в поредевшей партии Романовых — Лыковы, Оболенские, ряд дворянских родов. Победил в итоге тот, с кем были договоренности, но… ничего. Попытки намекнуть на некоторые обстоятельства, не привели к успеху, Димитрий Иванович, как будто ничего не помнил.
Тогда Филарет не то, чтобы приказал действовать, не спешить, а пока найти возможности и подобраться к царскому престолу как можно ближе. Тот, кто назвался Димитрием окружил себя множеством телохранителей, создал систему питания, когда стало сложно отравить царя, или кого из его семейства. Невозможным было травить медленными ядами, которые нужно давать постоянно в небольших количествах. Но не так уж и невозможно отравить разовой отравой. Филарет думал так, что нужно найти человека, который был бы частью системы, то есть ближе всего к царю физически.
Первая попытка приблизится к царю, вполне удачная сперва, в итоге оказалась провальной. Шаховской согласился сотрудничать, но, как только узнал, что царь его назначил московским воеводой, сразу же поспешил отказаться от ранее взятых обязательств. Так не бывает, чтобы в деле заговора играть в игру «хочу-не хочу». Шаховского убили и остался только один человек, который мог отравить или убить государя или кого-то из его семейства.
Сам Филарет не мог и шагу ступить, встретиться к кем-то, за ним следили. В этом была главная ошибка самозванца. Его люди искали доказательства то ли участия митрополита в заговоре, то ли его предательства. Тщетно… почти. Братья Лыковы уничтожили людей, ведущих слежку перед одной важной встречей митрополита и агента от Сигизмунда. Не самого короля, но его окружения.
Пролилась кровь и Филарет понял, что он должен действовать решительно и незамедлительно. Был отдан приказ убить царька. Вот только царька не оказалось в Москве. Поэтому Филарет решил, что смерть Ксении станет хорошим уроком для того, кто назвался Димитрием. Да и сам Филарет ненавидел все годуново племя, в том числе и его дочь. Тогда у Романова не получилось скинуть Бориску, слишком уж хитер и изворотлив был Годун, вот и сталось так, что по факту сильного рода Романовых, бывших Захарьевых-Юрьевых, и не существует. Мишка только. Но он молод.
— Лыковым немедля отправиться в Москву и отмстить…- начал давать распоряжения Филарет. — Марфе готовиться и всем готовиться. Уходим… пока к ляхам.
Филарет говорил нехотя, не то, что он сильно рвался к полякам, но тут, в России, семья обречена и уже не на позор, а на физическое устранение. Несмотря на то, что Филарет и его жена приняли постриг и никогда более он не ляжет со своей любимой женщиной, Федор Никитич все еще был семьянином, отцом и мужем, который стремится спасти свою семью.
Он отправится в Вязьму, даже не в сам город, а в село рядом. Тайком поедет, словно тать, вор. Но так нужно, иначе смерть. И вот эти лежащие перед ним люди, пришедшие в ночи, чтобы убить, яркое доказательство неминуемой смерти. Еще ранее часть серебра была переправлена в Вильно, иезуиты обещали сохранить имущество Романова, если он станет новым Курбским и превратится в действенный инструмент в руках польского короля. Его провозгласят патриархом, пусть незаконно, но обещан Томас, благословение от Константинопольского патриарха. Он же расскажет всему миру, что на престоле в России не истинный Димитрий Иоаннович, но лишь самозванец.
— Мы еще вернемся в Московское царство господами, — подбодрил своих людей Филарет, а после посмотрел на Степана Лыкова и позвал его отойти.
Брат Степана, Иван, благодаря протекции одного из ближних к царю людей, устроился телохранителем государя. Ему и предстояло сделать больно тому, кто посмел называться Димитрием Иоанновичем, если самого самозванца пока сложно достать и тот разъезжает неведомо где, оставив свою дочь и жену дома.
— Скажи брату, чтобы сделал то, о чем условились! — приказал Романов Степану Лыкову.