Глава 16
Прага
16 декабря 1606 года
Прага — город контрастов. Бедность и вычурное, показное богатство; великолепие строений из камня, между тем, большая половина города — это деревянные дома из сруба, который принесли из леса, но даже не удосужились обтесать от коры; чистота императорского летнего дворца, зала для игры в мяч, зверинца Рудольфа, вместе с тем — грязь, навоз и человеческие испражнения на улицах. Это все она, Прага!
Тут можно было прийти в любую таверну и заказать все, что угодно. Хочешь английские устрицы? Пожалуйста, но блесни не серебром, а золотом, и три-четыре моллюска, которые привезли во льду, следили за свежестью, охраняли в дороге, и они окажутся на твоей тарелке. Или купи целого жареного гуся с крупой в брюхе всего-то за тридцать пять пенсов, может, и чуть дороже, но явно дешевле, чем в Лондоне, или в любой из сотен таверн Парижа. А карпа можно купить и вовсе за восемь пенсов, причем, жирного, в локоть величиной.
Пиво… вот его наливали почти во всех домах, не говоря уже о тавернах и специализированных заведениях, кои, не мудрствуя лукаво, называли «пивными». Особенно славилась количеством пивных, да и качеством напитка, улица На Поржичи. Опасная улица, особенно ночью, но неизменно манящая любителей пива и некоторых пикантных развлечений.
Император Рудольф, оставаясь королем Богемии, но при этом уже передающий империю Матвею, проигрывая ему борьбу за трон, хотел сделать Прагу идеальным городом. И это удавалось, если сравнивать с иными городами империи. Но Рим… Венеция… даже Флоренция еще не утратила красоты. Было к чему стремиться Праге.
У многих представителей знати могло сложиться впечатление, что Рудольф подражает великим монархам, или самому Карлу Великому. Короли, добившиеся могущества, собирали вокруг себя представителей культуры и науки… и они оказались бы правыми — Рудольф подражал. Богемский король все делал для того, чтобы собрать имперскую научную элиту и деятелей культуры.
Не все получалось у императора, но скромные успехи были. Именно, что были, так как уже умер астроном и алхимик Тихо Браге, покинул Прагу знаменитый предсказатель Джон Ди. Кто умер, а кто и покинул богемскую столицу, Рудольф же не стал собирать новую компанию, заморозив свои алхимические эксперименты. Император охладел к идеи культурно-научного центра Европы под его протекцией.
А все потому, что «доэкспериментировался» — у него забрали империю. Венценосное семейство на клановом сборище решило отдать корону Матвею. И теперь Рудольф только и думал, как ему удержать хоть что-то в своих руках, хотя бы Богемию с Силезией, не говоря уже о Моравии. Куда там до культурно-просветительских развлечений.
А все почему? Да потому, что при всем показном демократизме и стремлении окультурить всех и вся, Рудольф последовательно проводил политику контрреформации, привечая иезуитов и ущемляя протестантов. Еще четыре года назад существовали «чешские братья» — неформальная организация, объединяющая протестантов Богемии, нынче же она разгромлена и запрещена. Теперь протестанту не устроиться на хорошую работу, не выжить в конкуренции с ремесленником-католиком. Понятно, что Рудольф-алхимик своими действиями зарабатывал индульгенцию у римской католической церкви, чтобы не быть обвиненным в колдовстве, но он разрушал, пусть и стремился созидать.
Исключения в религиозной политике были. О некоторых протестантах просто «забыли», так как они нужны. Нужен же Рудольфу главный математик? Вот и не трогают Иоганна Кеплера. Совсем не трогают, настолько, что и оклад уже два года не платят. И ведь не потому не платят, что казна пуста, а потому, что не хотят беспокоить ученого.
Постоянное безденежье не позволяло Иоганну шиковать, он и его семья не всегда полноценно питались. Если бы не составление гороскопов, так и по миру пошли бы. И вот идя на очередную встречу, Кеплер был готов составлять гороскоп и взять за это лишь несколько монет, но ученый был не готов к тому, что его ждало.
— Я не дракон из сказок, чтобы терять разум от роскошества, — с обидой в голосе сказал Кеплер, после того, как ученого с порога попытались купить.
— Ну, что вы, господин Кеплер, я ни в коем случае не хотел Вас обидеть, — растеряно сказал русский барон, при этом протестант, Иохим Гумберт.
— После того, как Вы, барон, бесхитростно предложили мне уехать в Тартарию Московскую, сейчас на ужине, словно пытаетесь купить мое согласие жареной свининой, лебедями и вином, уверен недешевым. Это… по-мещански, уж простите, — сказал Кеплер, но за стол присел.
Гумберт, а, вернее, немалая русская миссия, якобы им возглавляемая, сняла большой дом на Ювелирной улице, рядом с замком. Хозяин сдал дом, а сам съехал к родственникам, уж больно цена за аренду была для ювелира привлекательной. В этом доме было удобно не только разместиться на постой, но и использовать строение в качестве штаба, рекрутингового центра. Вот и главного человека, за котором уже начали охоту, но все безуспешно, встречали здесь, после двукратного приглашения. Государь сильно хотел видеть Кеплера в России, но Кеплер, от слова «совсем» не хотел видеть государя российского.
— Поверьте, господин Кеплер, я не стараюсь Вас купить столь дешевым способом, как едой, это оскорбительно и для меня. Но тут, в Праге, продукты столь дешевы, что можно себе позволить многое, — говорил Гумберт, явно теряясь в разговоре.
Иохим все же переоценил свои возможности, он не казался Кеплеру убедительным, и Гумберт это понимал. Сложно, не прибегая к новым, сокрушительным, аргументам, добиться чего-нибудь иного, как отказа ученого.
— Прежде, чем мы прочитаем молитву, благо, вы отринули заблуждения в вере и так же, как и я, лютеранин, хочу сразу сказать, что я не собираюсь ехать в… Россию — так вы называете страну, в которой получили титул, впрочем, насколько хватает моих скудных познаний о… России, баронов там нет, все принцы или боире… бояре, — сказал Кеплер.
Гумберт решил не говорить о серьезных вещах и не выкладывать козыри, пока они не преломят хлеб и иные закуски, а также не выпьют вина. На сытый желудок разговор более сподручнее вести. Этот разговор будет последним, если Кеплер вновь откажется от предложения. И сегодня в ход пойдут бумаги от государя.
— Возьмите, господин Кеплер, — улыбнувшись, Гумберт протянул ученому запечатанный лист бумаги, когда два мужчины уже изрядно наполнили желудки качественной едой.
Кеплер, нехотя, с ленцой — он так сытно уже давно не ел — взял лист, распечатал и развернул.
«Господин Кеплер, приветствую Вас! Буду краток. Планеты двигаются вокруг солнца по эллипсу, а солнце находится в фокусе [первый закон Кеплера]. Был бы рад встретиться с Вами» — прочитал Кеплер, лишь чуть шевеля губами.
Бумага выпала из рук ученого, Кеплер встрепенулся, быстро поднял лист и бережно прижал его к сердцу.
— Как? Кто он? Или такая шутка? Это бумага от Галилея? — Иоганн засыпал вопросами Гумберта.
— А Вы не догадываетесь, кто это? Мой государь! — с гордостью отвечал Иохим.
— Ортодоксы также наблюдают за небом? Я был уверен, что за Польшей начинаются дикие места… — Кеплер стал стучать по столу, не скрывая свою нервозность. — Я… я только посмел предположить то, что написано в письме. Это уже сформулированный закон, к осознанию которого я подошел. Зачем я тому, кто раньше меня дошел до понимания системы вращения планет?
— Хотите признание? — Гумберт приблизился к Кеплеру. — Благодаря Вам, ну, еще кое-чему и кое-кому, я и барон. Значит, нужны Вы, Иоганн, очень нужны. Не сказать, что Россия сейчас не испытывает стеснения в денежных средствах, а правитель государь-император Димитрий Иоаннович сорит деньгами. Но на мою миссию царь не поскупился.
— Царь, император, государь… запутано, как все в России… — задумчиво пробормотал Кеплер, а потом заговорщицки, чуть ли не шепотом спросил. — Письма еще есть?
— Есть! — с улыбкой ответил Гумберт.
Реакция ученого была такой же, как прогнозировал государь. На самом деле у Гумберта было еще три письма, но рекомендовано было показать только два, причем, второе после выполнения Кеплером некоторого поручения.
— Так дайте же мне письма! — вскричал Кеплер.
— Мне велено сказать еще, что государь гарантирует безопасность и то, что вопрос веры не подымет. Дом, обеспечение, двести рублей оклад, к нему прибавляются премии за любое научное изыскание, русское дворянство, баронский титул, при видимых заслугах — наследственный. Можно перевезти всю Вашу семью, матери так же найдется работа, так как государь собирается составлять каталог растений. И никто ее в колдовстве не обвинит, — Гумберт расписал условия переезда Кеплера.
— Я душу должен продать? — усмехнулся Иоганн. — Вместе с тем, переехать не могу, пусть и вселили вы в меня сомнения. Еще час назад я был уверен, что никуда не хочу и не поеду. Сейчас я уверен, что уже хочу поехать в Россию, но все еще убежден, что не поеду. Тем более, что есть работа и тут, важная работа.
— Почему Вы не можете просто переписать наблюдения Тихо Браге и передать его записи родственникам, скажем, за некую оплату? — улыбнулся Гумберт, он понял, что Кеплер на крючке.
— Пятнадцать тысяч листов? С цифрами и чертежами? Чтобы кто-то раньше меня разгадал тайну планет? — возмутился Кеплер. — И откуда вы знаете о моих проблемах? Вновь загадочный русский царь?
— Бросьте! Об этом в Праге не говорит только ленивый, — улыбнулся Гумберт. — Подумайте над предложением. Можете съездить в Москву и встретиться с государем, после примете решение… Кстати, а что Вы знаете про Каспара Лемана? Мне говорили, что он лучший мастер-стекольщик.
— Ювелир, огранщик, на которого император Рудольф тратит последние деньги, чтобы выманить из Дрездена, — Кеплер развел руками. — Боюсь, тут вы прогадаете точно. Зачем ему ехать в Россию, если Леман признан и богат в Саксонии, а в Богемии сможет работать с горным хрусталем?
— Да, да. Вы правы! — спешно ответил Гумберт.
На самом деле, никто особо Каспара Лемана спрашивать не станет. Его выкрадут. Уже разрабатывалась операция, по которой Леман выезжает по, якобы, приглашению от Рудольфа во дворец, ну, а по дороге некие разбойники Вацлав Младек и Вавра Ступка со товарищи, похищает мастера. Дальше они передают Лемана на зафрактованный корабль… лодку… и по Лабе до Гамбурга, где чехи умирают, чтобы меньше было источников информации. Там вторая русская миссия, которая отправит Каспара Лемана на корабле в Архангельск. Это все очень, очень дорого, опасно, но то, как отзываются о мастере все вокруг, говорит, что дело того стоит. И государь давал распоряжения, что хоть силком, но стекольщиков привезти. Если же что-то пойдет не так… Лемана просто убьют, чтобы не было известно, кто именно похититель мастера.
Когда Кеплер уже уходил, Гумберт небрежно кинул ему вслед:
— И, да, господин Кеплер, государь просил передать, что планет не пять, а восемь, или даже девять, там с одной планетой странности. И он знает, почему они все крутятся вокруг солнца. А еще у Юпитера есть спутники.
— Не понятно, к чему быть спутникам, если на этой планете нет никого, кто бы мог любоваться этим зрелищем, — ответил Кеплер [ответ Кеплера в РИ на сообщения, что Галилей открыл спутники Юпитера].
После множества испытаний, которые обрушились на его голову, Иоганн не верил в чудо и в то, что где-то будет хорошо. Жена болела, эпилепсия и иные хвори одолевали Барбару. Выдержит ли переезд, если все-таки он решиться? Кеплер же очень захотел посетить Московию, не перебраться туда, а приехать к царю, словно древние греки приезжали к Дельфийскому оракулу и получить ответы, на многие вопросы. Иначе можно жизнь потратить на то, чтобы открывать законы мироздания и обидно, когда они уже кому-то, кроме Бога, известны.
*………*………*
Москва
18 декабря 1606 года
Не рассчитал я зимы, думал, что кони, если на санях, пройдут везде, ведь на санях же. Нет, приходилось порой просто пережидать метели, а лошади проваливались в сугробы.
Я предполагал остановиться в Тушино на неделю и проследить за тем, как там проходит обучение сотни будущих гвардейцев. Пока здесь, как и в Преображенско-Семеновском полку работа шла со скрипами, но шла. Сто человек — это те, кто станет уже к лету старшинами, а кто и прапорщиком. И уже им обучать те девять сотен гвардейцев, что составят по Уставу сторожевой полк.
Было видно, что по зиме сложно дается учение. Помещений мало, для того, чтобы заниматься в тепле. Да и как обеспечить теплом, к примеру, спортивный зал? Это же еще построить такое надо, а после как-то отапливать. Вот и закалялись на улице, если температура поднималась хотя бы до минус десяти. Выживут — таких воинов уже никакая хвороба не возьмет.
Расчеты на то, чтобы побыть в Тушино и приехать в Москву перед самым Рождеством, не оправдались. Даже через метель пришло сообщение, которое повергло меня в неистовство.
Как получается? Собрал же мужиков, сильных, в большинстве уже проявивших себя на полях сражений. Они уже проливали кровь за меня, тогда еще и не царя, а так… претендента. Понимаю, что система, если ее шатать, а я шатаю, не могу иначе, найдет исполнителей, что будут раз за разом пробовать меня на прочность.
Но семья? Я теперь не одинок. Люблю я Ксению, или не люблю — не важно, почти что. Важнее иное — я взял ответственность на себя за жизнь и здоровье этих людей, значит, должен глотки грызть, но обезопасить их. И необходимо работать на опережение. Те казни и липовые дела, где я истребил Долгоруковых и иных — это было опережение. Но, получается, что не достаточное.
Филарет! Нужно было раньше всех иных его валить. Но он не мог быть фигурой сам по себе — это же целый пласт людей, среднего звена, дворянства, которое может устроить бойкот и тогда я стану лишь болванчиком на троне. Но и это уже не аргумент, когда стерлись все линии.
Я летел домой, меняя коней, благо дороги ближе к столице были хоть немного разъезжены санями. Прошло шесть дней с момента покушения и уже было ясно, что все, или почти все, закончилось благополучно для семьи. Но я спешил. Машка… Ксюха… мои люди, ведь было только три предателя, остальные же оказались верны, а мамка Прасковья, так и вовсе поступила героически. Нужно будет подробно узнать кто остался у погибшей женщины, чтобы помочь. Важно, чтобы у всех сложилось убеждение, что защитить царя и его семью — самое выгодное дело в жизни.
При въезде в Кремль меня проверили. МЕНЯ! Но по этому поводу я только дал опешившим проверяющим по серебряной монете. Они вначале и не поняли, царь прибыл. А как тут поймешь? Да, кричат телохранители, угрожают сабельками и пистолями, но царя не видно. Я же был верхом на коне, да в обычной… соболиной шубе. Дорогой, конечно, но подобные вещи могут позволить себе все бояре и не только они. Ну, а награда — так пусть все ревностно исполняют свой долг.
— Ты почему нас оставляешь? Отчего не взял с собой? Жена должна быть рядом с мужем, если только не на войне! — Ксения встретила меня претензиями. — Я испугалась! Сколько еще мне нужно пережить покушений? Сколько видеть смертей? Мало мне?
Я молчал. Пусть выговорится. В ней кричал страх, испуг, гнев.
— Убей! Убей их всех! — жестко потребовала Ксения Борисовна.
— Что, внучка? Кровь деда Малюты Скуратова проснулась? — спросил я не менее строго.
Мне не понравился и тон и сам факт выставления требований. Я глава семьи, и это если за скобками держать, что государь-император.
— Но они покусились… — сбавила тон Ксения.
— Да! И виновные будут наказаны, жестоко, — спокойно сказал я и уже с напором добавил. — Но это мне решать.
А, вообще, обидно, так… слегка. Я же о ней и о дочке думал, можно сказать, что и скучал, а прием так себе. Нет, прыгать на семейное ложе по приезду, как бы не хотелось, нельзя. Хотя бы немного разобраться с делами нужно, проведать горемыку-Ермолая. Но все же… хотелось иной встречи.
— Я к Ермолаю. На обед жду тебя, — сказал я, сделал два шага на выход, остановился, вернулся и впился в губы жены. Соскучился!
Ермолай был в Кремле. Впрочем, больницы в Москве еще не было ни одной, чтобы он пребывал на больничной койке. Так себе здравоохранение в моей державе, хотя и получше, чем в иных. По крайней мере, реже случается и моровое поветрие и всякие кори со скарлатинами.
— Что у него? — спросил я у моего доктора, который отрабатывает свой хлеб, пока кого не найду посмышленее, или все же этого вразумлю.
Еремы на месте не оказалось.
— Три дня был без памяти. Длань отрублена. Прижег, где зашил, как ты, государь-император и говорил, шелковой нитью, да пропущенной через уксус. Стало заживать, жить будет, — отчитался доктор.
— Гречей и коровьей печенью кормили? — спросил я.
— Да, я уразумел, что он крови много потерял и нужно гречу есть, да кровяную печень, говядину. Еще вина немного давали, — уверенно, как-то победно, сказал доктор.
В принципе, я и не знал, что еще нужно было сделать. Антибиотиков нет, стрептоцида тоже.
Ермолай был у своей жены, вернее, со своей женой, так как кухарская, где находилась женщина, все же не собственность Фроси. Пусть дел у меня за гланды, но решил сказать Ермолаю, человеку, который стал рядом со мной одним из первых, хоть какие слова. Он мой человек и в очередной раз это доказал. И то, что побежал к моей жене, а не спасать свою — стоит благодарности, пусть и поступок вполне рядовой для служивого.
— Государь-император! — Фрося с Еремой поклонились.
— Ты почему здесь? — спросил я.
— Прости, государь, за ответ такой, но сколько не лежи, а рука не вырастет. Ты прости меня, не углядел измены, — Ермолай рухнул на колени.
Пришлось объяснить и пожурить. Но не стал я говорить, что в произошедшем виноват я. И даже не потому, что просмотрел Али, а из-за того, что так и не наладил в должной мере систему госбезопасности. Как военный, я направил силы, что могли и крамолу выявлять, на нужды военной разведки и организации специальных операций. Нужны два ведомства. А Захарий Ляпунов раздвоиться не может. Ну, и Али — он почти с первых дней существования службы телохранителей и я лично привлек его к этому.
— Ничего! Крюк тебе, али перчатку на руку, замест длани, так и в бою еще сгодишься! И пока ты голова над телохранителями, так что набирайся сил и через седмицу, или две, может, и после Крещения Господня, жду участия в тренировках, — сказал я и поспешил в приемный зал, а меня уже окружали двенадцать кремлевских телохранителей, присоединившиеся сразу после въезда в Кремль.
Быстро сорганизовались. Сложно моим охранникам придется, меньше их стало. Но людей, которые прибыли со мной нашлось кому сменить. И получалось, что я, уставший от дороги, работаю, а люди мои уже отдыхают и сальными взглядами присматривают к какой кухарке поприставать.
Я так и не понял механизм, как в этом времени распространяется информация. Как у человека будущего, я подспудно равняю способы доставки новостей этого мира и того, откуда переместилось мое сознание. Ну, как могли так быстро узнать бояре, что я прибыл? Ну, ладно, узнали. Но они уже и собраться смогли на Боярскую Думу.
Я же думал посовещаться уже после Рождества, ничего слишком срочного не было. Вообще жизнь замерла с пришествием суровой зимы и можно говорить только о перспективах и планах на весну. Зимой никто не воюет… пока. Я-то думаю, что это неплохое время для военных действий: и не ждет никто, и по рекам можно лихо проскочить. Некогда монголо-татары показали, как нужно воевать зимой.
— Государь-император! — как будто тренировались, в унисон сказали бояре, как только я спешно, лишь одев кафтан по богаче, зашел в тронный зал и занял свое место на массивном троне. — Мы прибыли, дабы сказать тебе, что никто из нас не измысливал супротив тебя и семьи твоей ничего дурного.
За всех говорил князь Телятевский. Он же и объяснил причину собрания. Все-таки недавние казни создали мне репутацию жесткого правителя, который не особо думает: казнить или миловать и чаще выбирает первый вариант. Наверняка, собравшиеся считают, что главным вопросом для меня стоит: как именно казнить. Был бы я действительно столь кровожаден, как это может показаться другим, так и половина собравшихся сегодня людей уже общались с пращурами.
Оглядевшись, я увидел новое лицо среди бояр. Нельзя вот так взять и прийти на заседание Боярской Думы, даже, если бояре собрались только лишь для того, чтобы увидеть меня. Поэтому, у меня был только один вариант — это Матвей Михайлович Годунов прибыл из Тюмени. Вопрос только почему Ксения не сказала? Хотя можно ли было говорить о родственных чувствах между неблизкими родственниками, объединенными лишь одной фамилией? Где он был, когда убивали Федора Борисовича?
— Матвей Михайлович! Я рад тебя видеть подле себя, — сказал я и мужчина невысокого роста с недобрыми глазами, поклонился, а я обратился уже ко всем. — Я вас не виню, знаю, кто это покушался. А в остальном… побыть с семьей мне нужно, да с дороги отдохнуть. Через седмицу соберу Думу, будет что обговорить.
Бояре, с явным облегчением на лицах, стали раскланиваться и уходить. Оставались только двое — Телятевский и, собственно, Годунов. Оба боярина хотели дождаться выхода всех остальных, и приватно со мной поговорить, оттого было смешно за ними наблюдать, как два мужика жгут друг друга глазами. Вот чуть было не предложил выкинуть на «камень, ножницы, бумага», кому первому со мной поговорить.
— Матвей Михайлович, ты где остановился? — спросил я.
— Так пока на постое встал на постоялом дворе, — чуть обиженно отвечал Годунов.
Ну, да, а где ему еще быть. В Кремле поселить? Рыльцем не вышел. А усадьбы Годуновых уже и не принадлежат им.Нужно вернуть поместья, да выделить из поместий территории в наследственную и неотъемную вотчину. То же самое нужно продумать с иными боярами. Хотя у многих эти самые вотчины имеются. Не хотелось отдавать шуйские вотчины. По праву они могут отойти Скопину-Шуйскому, но пусть головной воевода даст повод официально передать вотчины «тридесятого родства» дяди.
— Забирай усадьбу, что ранее была твоей! Да посети Ксению Борисовну! Опосля придешь и поговорим! — сказал я, решая проблему кому первому со мной говорить.
Еще немного и, я был уверен, начался бы местнический спор. А это мне сейчас совсем не нужно. Тем более, что Телятевский должен был выиграть и тем самым «опустить» Годуновых. А у меня жена из этого почти разгромленного семейства. А так, пусть Матвей пообживется, может, каких, условно «опричненных» вокруг соберет, да не даст иным это сделать.
Разделяй и властвуй! Такой принцип главенствовал в политике Древнего Рима, но мало что фундаментально изменилось с того времени. Вот и я разделяю и собираюсь властвовать. Множественность политических группировок, занимающихся местечковой грызней, позволит мне не только удержать престол, но и укрепить его.
— Государь-император! — низко склонившись в глубоком поклоне, чего ранее за Телятевским я не замечал, князь протянул мне письмо.
— Сам разверни, Андрей Андреевич! — потребовал я.
Не помню, не слышал, чтобы в России кого-то травили вымазанными ядом листами, но Телятевский держал письмо таким образом, что его пальцы оставались на печати, на касаясь самой бумаги. Понимаю, что дую на воду, но, как иначе?
Телятевский подрагивающими руками развернул письмо и вновь протянул его мне.
— Сам зачитай! — сказал я, будучи смущенным неуверенным и даже испуганным поведением князя.
— Великий государь-император, пишет тебе холоп твой Ивашка. Ведаю я, что совершил супротив тебя зло, умышляя недоброе, в том винюсь. Токмо я русский человек и не могу кровь лить соплеменников своих. Оттого молю тя, государь, милости прошу и быть услышанным. Поставил меня Жигимонт польский воеводой над людишками русскими, что ушли к нему на службу. По весне выступать удумал карла поганая на Смоленск, а також обманным изворотом отправить отряд на Брянск, кабы смутить тебя замыслами военными… — читал письмо Телятевский, и я понимал, почему именно у него так подрагивали руки.
Я мог прямо сейчас приказать заковать в кандалы князя, да отвести в пыточную. По факту получалось, что он общался с предателем Воротынским, можно и Телятевского под ту же гребенку причесать. Можно… но не буду.
— Отдай сие письмо Захарию Петровичу Ляпунову — то его дело. Более не якшайся ни с кем из тех, кто в опале и тем паче предатель, иначе же познаешь гнев мой. Кто готов лить русскую кровь — тот враг мне и всей державе, — сказал я и собирался уже уходить. — Что еще?
Я заметил, что жмётся Телятевский и хочет что-то еще сказать.
— Еще, государь, прошу тебя за князя Засекина Александра Федоровича и князя Ромадановского Григория Петровича. Они мужи вельми мудрые… — говорил Телятевский, но был мной перебит.
— Ты, Андрей Андреевич, говори, да не заговаривайся. Ромодановский по краю прошел, мог быть и казненным. Я думал пристроить его замест Матвея Михайловича Годунова в Тюмень. А ты за него просишь… — я задумался.
Одну группировку я разгромил — там Долгоруковы сольные партии играли. Но уже понимал, что на подходе другая, еще не сформированная, но могущая возникнуть. И Ромодановский мог стать главой этой оппозиции. Там и князья Засекины, и Михаил Михайлович Бык Путятин, и другие дворяне. Но теперь, несмотря на недавнишние события в Кремле, я даже ощущал, что трон свой я удержал и в ближайшее время нет деятельной силы, могущей меня смахнуть с игровой доски. Если только не внешние игроки это сделают.
— Слушай проблему, что есть у меня и покоя не дает! — я принял решение, как показалось, «соломоново». — По весне воевать придется люто с ляхами. Но крымцы… А, верное, даже не они, а малые нагаи в большой набег пойдут.
Я почти был уверен в том, что в июне нас решат пощипать народцы, паразитирующие на русских. Будь это нагайцы, крымцы, да хоть и буджакская орда — не важно, но набег должен состояться. Россия все еще видится слабой, от того ее нужно бить — простая логика, присущая далеко не только кочевым народам, промышлявшим людоловством.
Некоторые обрывочные сведения из послезнания, слухи и примитивная, но разведка, позволили мне сделать вывод, что сами крымские татары не пойдут на Россию, но пощиплют польские украины. Но и то, что Гази II Герай собирается в Кабарду для упрочнения крымского влияния в регионе — уже не секрет. Но и русских, то есть нас, нужно отвлечь на южном направлении. Остаются малые ногаи. Как раз они в грубой форме отказали продать по весне коней.
— У тебя, я о том знаю, три сотни своих боевых холопов, у Засекина и иных также люди боевые есть. Давеча прибыл дворянин Жеребцов из Сибири и привел две тысячи стрельцов. Мне бы его послать вновь в Сибирь, там, может и нужнее служилые люди, но раз прибыл, то быть ему на страже. Прибудут еще полторы тысячи башкирских конных. Есть городовые казаки в Туле. Вот тебе и быть воеводой, кто не только остановит ногаев, но разобьет их. И сильно не жди помощи от меня. И так немало даю. И еще крестьяне должны успеть засеять поля подсолнечником и кукурузой. Что это такое, после расскажу. Иди Андрей Андреевич, делай дела, бери в помощь хоть Засекина, хоть кого, Волынских привлеки, но оборони Русь! — сказал я и решительно вышел.
Еще не помылся с дороги, не вздремнул пару часов, а уже скоро обед семейный, а к вечеру встреча с Головиным Василием Петровичем и Лукой. Нужно обсудить вопросы наших финансов, да и посмотреть на результат месячной работы Головина, стоит ли его назначать своим «министром экономики».
Обед прошел в той атмосфере, которую я и хотел ощутить сразу по приезду. Ксения даже кокетничала и снайперски стреляла глазками, темными, глубокими. Признаться, глаза меня все же волновали чуть меньше, чем остальное. Поэтому… мы не доели, толком не поговорили, но новую кровать на прочность проверили.
— А мне нравится в этой горнице, — сказала Ксения, растянувшись на новой кровати в моей обновленной спальне.
— Не делай так, не потягивайся, а то еще больше время потратим, а на ночь задора и не хватит! — я улыбнулся, проведя по изящно выгнутому телу жены.
— Худа? Не пригожа? Отчего-то все бабы набирают после рождения дитя, а я, как сохну, — сказала жена, неправильно расценив мои пристальные взгляды.
— Мне так боле по душе. Оставайся такой, — отвечал я, продолжая поглаживать уже спину жены. — Так, а что тебе нравится в горнице?
— Так вот этот сундук перевернутый! Это же зело удобно! И доски эти внутри. Или вот этот сундук с дверцами, — Ксения показала на комод.
— Зови перевернутый сундук шкафом! — я улыбнулся, пробуя подобрать название для комода. — А это… комод.
— И я такое хочу! — по-женски, капризно, даже чуть комично, потребовала жена.
Будет и ей и всему боярству. Это же только работа двух плотников. Грубая, без украшательств. Шкаф просто покрашен красной краской. А построится мебельная мануфактура, может, и не одна. Спрос будет, это точно. Ведь практично и эстетично поставить один шкаф вместо двух больших сундуков. Ну а стульями заменить лавки? Или диваны? Это же вообще — шик, блеск, красота!
В нулевых было дело, когда пару лет я подрабатывал на мебельной фабрике своего, ранее боевого, товарища. Не всегда в первых годах двадцать первого века, когда в Чечне уже стали замиряться буйные головы, было достаточно работы по моему профилю, а денег требовалось все больше. Дочка, жена, покупка квартиры, недешевое лечение матери. Специалистом-мебельщиком тогда не стал, так, по верхам нахватался, но все же для этого времени я великий мастер-новатор.
— Думаю я, что можно было бы нам спать всегда в одних покоях, да и жить. Не по домострою сие, но я так хочу! Оттого обустроим палаты по новому, как ни у кого в мире нет, — сказал я и стал одеваться.
Хотел еще размяться на тренировке с телохранителями, а после вечерний долгий, но очень важный разговор о деньгах. Размахнулся я во внешней политике, польского орла за перья подергал. А есть ли достаточно денег на то, чтобы всерьез русскому двуглавому орлу сцепиться с польским?
Василий Петрович Головин был человеком пожилым, но с внимательными и умными глазами. Я сразу, при первой встрече с ним, выделил важную черту, без которой нельзя и близко подходить к финансам — въедливость и дотошность.
— Василий Петрович, что скажете? — спросил я и облокотился на спинку стула.
Встреча происходила в моем слегка обновленном кабинете. Стол был другим, даже лакированный каким-то составом, нужно узнать, что это. Был шкаф для бумаг, массивная тумба с дверцами и ушками для замка. Так себе сейф, но с деревом русские умельцы пока работают куда лучше, чем с железом.
— Все плохо, государь-император. Серебра не хватит на полный год войны, если такие же будут налоги и при остановке любого, кроме Москвы строительства, — ответил Головин, и стал перебирать бумагу, осыпая, меня цифрами.
Лука же, словно болванчик, кивал головой, соглашаясь с казначеем.
— Получится три с половиной миллиона рублей доход, а растратить придется не менее четырех, — через час «расстрела» цифрами, подводил итоги Головин.
— А как «улов» от тех, кто казнен? — спросил я.
— Улов?.. — смаковал слово Василий Петрович.
— Часть Апостолов были рыбаками, а первый символ христианства — рыба. Так, что не думай, боярин, что заговариваюсь. Ты мне скажи от чего имущество многих казненных оказалось столь мало? Я мыслил, что более двух миллионов станет, — сказал я, действительно, недоумевая.
В казну пришло, в лучшем случае, двести тысяч рублей от всех казненных. Это не мало, но казнены одни из богатейших людей с многими землями и усадьбами.
— Тут, государь, так срослось: монеты, что были, в казну пошли, токмо вельми много серебряной посуды, переплавлять ее сложно, монетный двор не работает, ефимки токмо признаками наделяют [надчеканка сверху на европейские монеты]. Среди земель есть вотчинные, а они в роду остаются, нельзя их забирать. А усадьбы, поместья, да людишек не покупают. Коней, да утварь пока не торгуют, — отвечал Головин.
Вот он маркер моей устойчивости на троне! Люди не покупают конфискованное имущество потому, что не уверены, что не вернуться хозяева и не потребуют свое назад. Не бывать этому. Ну а земли не хотят покупать, так государевых больше будет. Вот с вотчинными что делать? Нужно узнать подробнее. Получалось, что поместье — оно отчуждаемо, а вотчины — нет. Я то ранее думал, от чего предатель Курбский, бежавший в Литву, получал доходы со своих земель в Московском царстве. А оно воно как… даже у предателя и даже грозный царь не забрал вотчины. Куда там мне… пока.
— Так! — хлопнул я себя на коленям и встал. — Значит, в казне нынче полтора миллиона и еще не плачено дьякам, да иным державным людям. Мало этого — сговорено со Швецией купить у них пищали, пистоли и, что главное — много пороха. Сто пятьдесят тысяч рублей на это уйдет. Англичане по весне привезут товаров на тысяч сто, но с ними расплатимся своими товарами. Вопрос — где найти шесть с половиной сотен тысяч рублей?
— Да, государь. И это с тем, что забранное серебро у казненных будет переплавлено, — говорил Василий Петрович.
— Война должна себя еще и прокормить, — задумчиво пробормотал я и добавил в голос. — Проработайте, как мы можем принять участие в игре на бирже в Амстердаме. Там недавно Голландская Ост-Индская компания образовалась и есть ее акции. Слышал ты, Василий Петрович, что такое акция?
— Слышал, государь, и от голландцев, и от англичан. Понимаю, что такое биржа. Також думал, как нам у голандов на бирже продавать меха, — отвечал Головин.
То, что он знает, что такое «акция» — хорошо. На амстердамской бирже акциями торгуют свободно, и я видел в будущем ролики об образовании военно-торговых колониальных компаний. Вложить деньги в Голландскую Ост-Индскую компанию очень выгодно до года так 1612. А в конце двадцатых годов этого же века хорошо бы купить акции тюльпанных луковиц и выкинуть их на биржу до 1634 года. Можно попробовать создать еще и искусственный спрос на те же тюльпаны, скупая и спекулируя ими. Но для этого нужны не просто грамотные люди, а генеральные образованные авантюристы. И где таких набрать? Негде.
— Еще. Продумайте тихо, без шума, но продавать тюльпанные луковицы во Франции. Там нынче покупают их. Не простые — белые, али алые, а разных цветов. Я давал наказ Татищеву привезти тюльпаны из Персии, — повелел я [в 1607 году французский мельник поменял мельницу на тюльпанную луковицу и хвалился своей фантастически удачливой сделке].
Но это вопросы будущего, а деньги нужны завтра. Придется жить пока с вечно пустой казной, но воевать нужно, иначе и самой казны не будет, ни престола.