Глава 17
Неаполь
21 декабря 1606 года
— Чуть света, чтобы только рассмотреть силуэты? Тебе не кажется, что Мария-Магдалена выглядит несколько вульгарно? Грудь, чуть ли не обнажена. Слушай, Микеланджело, тебе мало проблем? Но, почему ты не прислушался к словам папы? Тебя же предупреждали! — сокрушался кардинал Асканио Колонна, рассматривая картину, названную автором «Экстаз Магдалены».
— Предать себя не могу, монсеньор Асканио, — отвечал Микеланджело Меризи да Караваджо.
— И поэтому дерешься со всеми и самому Папе перечишь? — кардинал покачал головой. — Ты знаешь, как я к тебе отношусь, но…
— Я понимаю! — сокрушенно, опустив голову говорил художник. — Мне нужно съехать от Вас.
— Да, мой друг, обстоятельства выше меня. Тем более, что папа Павел Пятый рукоположит меня в епископы… я не могу более тебя скрывать, — сказал Колонна и отвернул голову.
Образованный и честный человек, Асканио Колонна понимал, что сейчас предает своего друга. Кардинал видел и несправедливость, с которой отнеслись к Караваджо. Но жизнь такова, что нужно и предать, как бы на сердце не было погано. Как еще клану Колонна стать рядом с папским престолом? Поддерживая Караваджо можно было лишиться очень многого.
— И что тебя дернуло ответить этому выродку Тамассони? Мог же промолчать! — кардинал ударил по мольберту, на котором стояла картина, и Микеланджело чуть успел перехватить полотно, чтобы его «Экстаз Магдалены» не упал [в РИ мае 1606 года Караваджо убил Рануччо Тамассони, представителя, как сейчас бы сказали «мафиозного семейства», которое было повязано делами с Ватиканом].
— Вы же все знаете, сеньор Асканио. И я мог мириться с таким высокомерием. Кто он? Сын солдата? Как мог судить о моих картинах, если толк знает только в проститутках? — Караваджо поставил картину вновь на мольберт. — Понимал ли я тогда, насколько проблем принесет мне смерть Рануччо Тамассони? Да и не хотел его убивать. Но это был поединок. Мы оба были со шпагами.
— Его отец слишком влиятельный и еще поддержка семьи Альдобрандини… — кардинал замялся, осознав, что зря начал этот разговор и упомянул не только очень влиятельные римские семьи, но и кланы, которые не прощают никому и ничего, и на этом строят свой авторитет и бизнес.
— Проституток Тамассони… — начал было «рубить правду-матку» Караваджо, но кардинал резко поднял руку.
— Помни, что я помог тебе и не смей говорить в моем доме того, что тут звучать не может! — потребовал кардинал.
На самом деле не в доме происходил разговор, а в резиденции кардинала-протектора Неаполитанского королевства. Впрочем, Асканио Колонна недавно стал тем самым кардиналом-протектором и гордился таким назначением, потому… и не только… он не хотел никаких конфликтов и чтобы с ним связывали имя Караваджо, за которым открылась настоящая охота. Дело в том, что сам папа Павел V объявил художника «вне закона», что означало, что опального художника может убить каждый без негативных последствий для себя. Кроме того, имеют место быть положительные моменты для потенциального убийцы великого творца — денежное вознаграждение от папы и не только.
Семейство Тамассони также объявило награду за голову Микеланджело Меризи да Караваджо. Только за одну голову — награда большая, а за предоставление всего тела, да и говорящего — очень большая. Тамассони поставляли проституток в лучшие дома Рима и не только. Не раз и не два было такое, когда элитные, специально отобранные и обученные проститутки, появлялись и в Ватикане. Мало было кардиналов, которые не имели внебрачных детей, даже у Асканио Колонна был сын, но еще больше священников не брезговали прибегать с услугам Тамассони. Поэтому на просьбу поставщиков греха найти и покарать Караваджо, откликнулись многие, и Микеланджело пришлось спешно бежать в Неаполитанское королевство. Но и здесь гарантий безопасности нет [в РИ Караваджо сбежит чуть позже из Неаполя на Мальту, его примут хорошо, но скоро заключат в тюрьму, он сбежит на Сицилию, где переживет покушение, в 1610 году вроде бы пойдет пешком в Рим, но не дойдет].
— Оставь мне эту картину, Микеланджело, и беги! И, кстати, есть куда! — сказал кардинал, как будто что-то вспомнил.
— Куда? На Мальту? Может, в Новую Испанию? К протестантам? Так там меня не примут, а я не собираюсь менять веру. Любой католический правитель выдаст меня, так как папа объявил вне закона, — размышлял Караваджо.
И вроде бы делал это сокрушенно, понурив голову, но где-то далеко, в подсознании, тлела надежда, что выход есть.
— Отправляйся к ортодоксам! — кардинал похлопал по плечу своего приятеля.
— Куда? — растеряно спросил художник.
— Тебя ищут не только Тамассони или иезуиты, московиты прислали папе Павлу Пятому письмо, где просят поспособствовать твоему переезду в Московию, чтобы, если ты согласишься, папский престол не чинил препятствий. Письмо пришло еще три недели назад, но я узнал только вчера. Впрочем, для того я и пришел к себе же домой, чтобы увидеть тебя, — Асканио Колонна уже не излучал уныние.
— Монсеньор! Но, там же… темнота, ересь и… где я буду покупать ингредиенты для красок? Кто станет заказчиком? Я же не могу писать одни портреты? Вы знаете, что я это не люблю, и что пойти против себя же не смогу. Так я закончусь, как художник, — возмущался Караваджо.
— За тебя московиты дают сто флоринов! Не лир, а золотых флоринов! И ты думаешь, что будешь жить там плохо? Итальянцы уживались с московитами. Фьораванти! Знаешь такого? Он строил храмы московитам, кстати, бежал от папы тоже и удачно. Были и иные мастера в Московии из числа наших соплеменников. Там не должны еще забыть итальянского языка. А нет… так на латыни поговоришь. Не такие они уже и темные. Да и не навсегда же. Я упрошу папу сменить гнев на милость. Да и не вечный он… — говорил кардинал, а Караваджо уже думал, где ему купить краски и столь много, чтобы хватило надолго.
Творец и не заметил, как принял решение и стал только обдумывать организационные моменты. Он часто, слишком часто, чтобы быть счастливыми, принимал решение эмоциями и по наитию. От того Микеланджело страдал, но от этого же и оставался творцом.
— Монсеньор, а кому дадут сто флоринов? — спросил Караваджо.
— Тому, кто привезет тебя в Прагу, кроме того, обещают покрыть расходы на дорогу, — улыбался кардинал.
— А у Вас можно одолжить девяносто флоринов, чтобы отдать позже сто? — спросил Караваджо, окончательно принимая решение.
*………*………*
Москва
21 декабря 1606 года
— Иван Исаевич, тебе в радость эта работа? — раздраженно спросил Заруцкий у Болотникова.
— А что делать? Так нужно! — без особой радости в голосе отвечал Ивану Мартыновичу Болотников. — Нынче получим серебро за людей и все, зимовать.
— Я хлопцев уже отпустил в Воронеж и Орел, а еще Путивль, Рыльск. После зимы не соберу. А казаки так загуляют, что опосля устану крестить деток, — в первый раз за день Заруцкий улыбнулся.
Впрочем, двум казакам грешно было жаловаться. Они только фиксировали людей, которых привели из своих набегов на Речь Посполитую, да и для того, чтобы получить выплаты и чаще всего не сами, а перепоручали нанятым писарям. Теперь нужно только подписать, а всю фильтрационную работу за них сделали заранее.
Пришлось долго ждать, чтобы не отлаженный механизм хоть как-то заработал. И то, что государевы люди не знали, что именно делать и не могли согласовать свои действия, стоило более трех сотен жизней плененных людей. Болезни, вызванные скученностью, антисанитарией и морозами, начали косить пленников. И последствия бездействия могли быть еще более катастрофичные, если бы не плетка Болотникова, чудесным образом воздействовавшая на торговцев и всех чиновников.
Заруцкий был далек от организационных вопросов, если они не касались военных операций, Иван Исаевич оказался более деятельным человеком даже в условиях мира, а, точнее, последствий войны. Но много на себя взял Лука Мартынович Костылевский и Василий Петрович Головин. После Болотников обратился за помощью Телятевского, с которым после свадьбы государя, если не стал друзьями, все же местничество не перебороть так быстро, то некое покровительство со стороны князя получил.
Вот и вышло, что десять тысяч человек временно расселили в Можайске, который после голода так и не возвратился к былому уровню развития [по свидетельствам современников в Можайске к 1614 году до 80% домов пустовало]. Там были расселены люди, которые не имели важных профессий и которых по весне отправят распахивать землю южнее Тулы и севернее Белгорода. Там же остались и некоторые казаки, так как расквартированных двух рот стрельцов явно не хватало для того, чтобы держать под контролем большую массу людей.
Всех ремесленников, или людей, доказавших, что умеют работать с деревом, отправили в Москву, рядом с которой будет строится мебельный завод. Набралось три сотни плотников. Гончаров, коих восемнадцать, тоже в Москву отправят, после переправят, скорее всего в Нижний Новгород, где будут строить кирпичный завод. Да и был расчет на то, что торговля с персами станет более интенсивной и тогда и простые гончары понадобятся. Ходили слухи, что гончаров еще к какому-то производству привлекут, но к чему, не понятно. Ну не фарфор же производить, право слово!
Самым важным было то, что удалось взять в плен двух архитекторов-фортификаторов из Быхова и двадцать четыре мастера и подмастерий из пушечной мастерской Ходкевичей, а так же троих оружейников. Эта братия оказалась самой бойкой и никак не хотела идти на контакт. Как не обхаживали трех оружейных мастеров: одного из Брагина и двоих из Быхова, они не хотели работать, требовали вернуть их, всячески ругались. Этим людям позволялись вольности, с ними пытались по хорошему договориться. Но… Урал. Только так, туда их, иначе сбегут, ибо стремление к воли у мужчин бьет через край.
Андерс Ван Линдеман — то ли еврей-голландец, то ли голландец-еврей, но главный пушечных дел мастер, да и оружейник, по свидетельствам его же работников, не из последних. Ему предлагали и контракт с увеличением оклада, а у Ходкевича он и так получал дох… много. Баронство предлагали, поместья, все условия, если только наладит производство мушкетов. Ничего не захотел. Оставили деятеля пока для разговора с государем, когда тот вернется со своих поездок.
Были ювелиры, огранщик, четырнадцать каменщиков, пятьдесят четыре торговца, из которых отобрали более-менее образованных и так же отдельно поселили в Москве. Вышло полностью заполучить почти что суконную мануфактуру. Почти — это потому, что разделения ручного труда не было, а работали четыре мастера в одном помещении, но каждый выполнял полный цикл производства сукна, включая и покраску, кроме только изготовления пряжи. Сапожники были, портные. Прихватили аж семь ростовщиков и больше десяти трактирщиков.
Были и те, за кем не уследили и люди сбежали. Это сейчас, по зиме, побегов не будет. Не так уже близко Речь Посполитая, чтобы сквозь снега бегать.
— Измотался я! — сказал ближе к концу дня Заруцкий, когда вопросы были улажены, все подсчитано и выдана бумага на получение серебра из казны.
— Так и я. Уж лучше день в седле скакать, да рубиться, чем вникать во все это, — не выдержал испытания делопроизводством и Болотников. — Пост Рождественский, конечно, но воинам можно же? Пошли выпьем хмельного!
— Ты прости, не могу! — сказал атаман Заруцкий и стремительно ушел.
Иван Мартынович Заруцкий шел решительно и целеустремленно. Была причина, которая никак не могла позволить атаману жить прежней жизнью. Он даже остался в Москве потому, что эта причина пока тут, но позже должна быть отправлена в Ярославль. Сегодня сам Заруцкий подписывал бумагу, по которой «причина» направлялась из Москвы еще по зиме. И атаман понял, что дальше так нельзя.
Через пять минут быстрой ходьбы, потом десяти минут езды на лошади, Заруцкий подъехал к одной из московских усадеб.
— Отрывай! — прокричал атаман.
— Не положено! — отвечали Заруцкому.
— Кому сказал! — разъярился казак, он был готов брать на приступ усадьбу.
— Открой, Фома, тот трофей, что мы охраняем его, атамана! — послышался голос за воротами.
Ворота открылись, а Иван Заруцкий быстро взбежал в терем, проверил три горницы на первом этаже и влетел на второй этаж. Открыл ближайшую дверь…
— Ты! Ведьма! Уйди с головы моей! — прокричал Иван и резко подошел к Софии Радзивилл.
Женщина молчала. Отрешенно смотрела в пустоту и молчала. Она не проронила ни звука, когда на ней рвали и резали ножом платье в русском стиле, по принципу сарафана. София безмолвствовала и когда Иван завалил ее на кровать… но она не могла смолчать, когда он… тяжелое дыхание и стоны непроизвольно вырывались из женщины, а скоро она уже не могла себя сдерживать.
*………*………*
Стокгольм.
22 декабря 1606 года.
— Якоб! Ну от чего же вы не подождете? Рождество отмечать нужно, а вы… я прямо-таки попросил пастыря проповедь прочитать на полчаса позже, — король Швеции, пусть и не коронованный, Карл, был в наилучшем расположении духа.
— Я прошу прощения, мой король, но дела не терпят отлагательств, — Делагарди в очередной раз поклонился.
— Московия! — сказал Карл.
— Да, ваше величество! — подтвердил догадку короля генерал.
Впрочем, а какие еще дела могут волновать военачальника, который готовится к весенне-летней компании на территории России?
— Что же вас беспокоит? Я разговаривал с этим… Шуйским, свергнутым царем, которого вы, мой друг, любезно привезли в Стокгольм. Он рассказал мне, что московиты не готовы к полномасштабной войне, что это… фарс, ошибка царя Дмитриуса. У вас иное мнение? Мне интересно. Так как принимать за истину слова обиженного московита — это не совсем разумно, — король улыбнулся.
— Я тоже думаю, что Россия поторопилась. Но у них нет много времени. Виной тому и наши действия и то, что Польша не оставит в покое русских. Моим агентам стало известно, что гетман Рожинский собирал шляхту на противостояние с Москвой еще до того, как польский король решил воевать с московитами всерьез. А то, что Сигизмунд закончил рокошь переговорами — более чем красноречиво говорит о том, что война будет уже весной. Армии собраны для гражданского противостояния и после договора короля и представителей Сейма, они не распущены, — высказывался Делагарди.
— И все же я не понимаю поступков этих русских. Зачем нужно было совершать дерзкие и варварские набеги на Речь Посполитую? Зачем так давать по носу Сигизмунду и литовским магнатам? Не понятно было, что они воспылают жаждой мщения? — король развел руками. — Не понимаю. Еще можно логически объяснить, почему они дерзнули пограбить наши земли, но польские…
— Чтобы быстрее заключить мир с поляками и переключиться на южное направление… или на нас! — сказал генерал.
— Вот как? Вы думаете, что война между Московией и Швецией вероятна? — король сел поудобнее, для него, действительно, было удивительно узнать, что может быть скоро война с русскими.
Это противоречило заключению соглашения, на которое Карл пошел с огромной неохотой и даже в какой-то момент хотел арестовать Делагарди, как допустившего то, что некоторые шведские территории в Прибалтике, в частности, у города Нарва, просто обезлюдили. Но, как сейчас заявляет генерал, русские оказались не способны оценить уступки шведов. Но почему? Неужели у московитов столь много сил, чтобы вести масштабные войны?
— Я разговаривал с русским фельдмаршалом Скопиным-Шуйским. Молодой парень, но весьма грамотный, он не столь умелый собеседник, чтобы не пролить свет на некоторые темные пятна наших отношений с Россией, — Делагарди замолчал, ожидая, что скажет король, который всем своим видом показал, что хочет перебить своего военачальника, но Карл, видимо, передумал. — Россия, как и при Иване Мучителе хочет море.
— Ха! Зачем московитам море? У них нет ни одного нормального морского корабля. А на тех корытах, что они плавают по рекам, нечего и выходить в Балтику! — Карл наиграно улыбнулся.
Вместе с тем, король неплохо знал историю Швеции, не столь уж и давнюю. Построить галеры, которые в Балтийском море порой более приспособлены к бою, чем линейные корабли, можно без особых проблем. И у русских есть производственные возможности, чтобы это сделать самостоятельно. Да и не обязательно должны состояться морские баталии. Та же Нарва — она возле моря и соединена рекой, которую переговорить — плевое дело. А Швеция, некогда очень быстро построила флот, правда расплачивается за это большими финансовыми потерями.
— В таком случае, Якоб, объясните мне, почему пришло письмо от вас с просьбой продать московитам ружья и порох? Мы усиливаем соперника? — король задумался.
Потом на лице монарха проявилось некоторое понимание ситуации. Карл понял, на что намекает Делагарди — повоевать с Польшей, потом иметь силы воевать уже вместе с поляками против русских. При этом, шведы будут иметь большую армию, но у русских должно быть вдоволь пороха, чтобы не пришлось выставлять шведскую армию впереди и принимать удары.
. — Если вы думаете, что я пойду на соглашение с Сигизмундом, то это ошибка. И даже не по моей вине. Пусть признает родственничек, что Швеция моя и более не претендует на корону, довольствуясь Речью Посполитой. Вот тогда и разговаривать можно. Но у Сигизмунда шведский трон — навязчивая идея. Ему уже никогда не сидеть в Стокгольме, но он продолжает войну, против которой польское общество. Так что не договоримся.
— Сигизмунд в последнее время показывает сговорчивость и даже начал отодвигать, по крайней мере, в публичной плоскости, иезуитов. Все может произойти, — отвечал Делагарди.
Генерал был уверен, что поляки столь истощаться в войне с русскими, ну при деятельном участии Швеции, конечно, что Сигизмунд сам станет искать возможности союза со своей бывшей страной. При этом уже не важно: Смоленск русский или уже польский, но сил будет потрачено столь много, что польскому королю придется идти на уступки и своей шляхте и Швеции. Впрочем и России придется отдавать, как минимум Корелу и Новгород. Хотя, это самое «как минимум» — очень даже огромный «максимум».
— Итак, мой друг. Россия, по вашему мнению, будет воевать с нами, но при этом вы просите, для чего даже в преддверие Рождества истребовали аудиенцию, забрать всех наемников из Швеции. А так же еще три полка, включая столь дефицитную у нас конницу. И это для того, чтобы помочь русским не проиграть? — Карл начинал нервничать.
Король до конца не понимал, зачем так много тратить серебра, чтобы помочь не проиграть войну своим же потенциальным врагам. Да, получилось забрать у Шуйского сто тысяч полноценных рублей серебром. Из этой суммы уже был закуплен порох, оплачены услуги наемников. Часть пришлось оставить на содержание Шуйского, чтобы иметь его ввиду дальнейших расходов. Но тратить еще серебро из казны? Карл не хотел.
— Все верно, мой король. Не проиграть. Чем дольше будут биться наши противники, тем больше у нас возможностей. И для того, чтобы русские не проиграли быстро, нужна деятельная шведская сила. Да и таким образом, мы обезопасим себя от того, чтобы коварные русские не развернули свои мушкеты против нас, а мы в меньшинстве, — уговаривал Делагарди Карла.
На самом деле, шведский король уже хотел более решительного участия его государства в делах России. Подрастает сын, почему бы ему и не стать русским царем. Если убрать Дмитрия Ивановича, но у соседей разверзнется еще больший династический кризис. Там просто уже мало осталось знатных родов, которые могли бы выставить своего царя. Ну, если убрать Скопина-Шуйского, что сделать не так уж и тяжело, особенно на войне.
И тогда появляется Шуйский. Как-никак, но он был провозглашен царем. И вот этот боярин публично просит Швецию взять под свою защиту Россию. И все — огромные территории и необычайные ресурсы шведские. Швеция — истинная империя и никакая Речь Посполитая тогда не страшна.
— Хорошо! Увеличивайте свой корпус до двадцати пяти тысяч человек! — сказал король и поспешил удалиться — слова пастыря послушать сегодня важнее.
*………*………*
Городецк (совр. Г. Бежецк Тверской области)
22 декабря 1606 года. 16.10
Филарет спешил. Он прекрасно понимал, что гончии могут уже стать на след. Проснулась грозная кровь в царьке, казнил он уже немало людишек, в том числе и тех, кого Романов считал своими. Казнит и Филарета с женой и сыном.
К бегству митрополит был готов. Многое из своего имущества он, стараясь не привлекать внимание, продавал. Да, Годунов подпортил финансовое состояние Романовых, но не было учтено Борисом, сколь много Захарьевы-Юрьевы смогли нажить богатств во время единственного счастливого брака Иоанна IV Васильевича и Анастасии, которая и была в девичестве, как раз-таки, Захарьевой-Юрьевой. Много серебра, очень много, можно найти в закромах державы, когда государь столь влюблен, что и не думает бить по воровским рукам родственникам своей зазнобы.
Потом Романовы так же неплохо жили и добра наживали. Недаром у Филарета-Федора Никитича сотни дворян были на коротком поводке. Он вкладывал деньги в низовое и среднее дворянство, чтобы как-нибудь, когда-нибудь, но сказать свое веское слово. И эти низовые, которые ни опричные, ни знатные, а только лишь рядовые исполнители воли и тех и других, — это фундамент государства. Так думал Федор Никитич и не изменил своего мнения и во время сложнейшего перехода из Ростова в Городецк.
Нельзя было идти через крупные города. Там достаточно людей, которые быстро выдадут уже бывшего митрополита. А вот в Городецке находился один из дворян, кто должен быть лично предан Романову — Нарбеков Потап Дмитриевич.
Род Нарбековых был весьма плодовит и деятелен. Иван Грозный пусть и проредил представителей семейства, но многие просто затаились и предпочитали правдами и неправдами выгадывать назначения, по типу того, как и Потап Дмитриевич- подальше от столицы, но быть хозяевами маленького уголка державы. У него всего-то сотня воинов и то число увеличилось в связи с активностью в Новгороде шведов. Ну а соедини сотню Потапа Дмитриевича, да Норбекова Богдана Федоровича, иных братьев и дядьев, и вот — уже чуть ли не тысяча воинов.
— Храни тебя Бог, Потап Дмитриевич! — сказала инокиня Марфа, в миру Ксения Романова, и перекрестила богатырского телосложения мужчину.
Норбеков встречал Романовых, которые ранее отправили своего человека, чтобы разузнать и ситуацию в маленькой крепостице, и отношение коменданта Богом забытого острога Потапа.
— Что ты, матушка! — казалось, что Норбеков прослезится. — Я же со всем почтением и к тебе и к батюшке, владыке Филарету.
— Мишенька прихворал в дороге, ему бы тепла, да молока попить, — говорила Марфа, проходя в дом, куда уже внесли сына Филарета Михаила Федоровича Романова.
— Две коровы у нас есть, авось и на молоко сподобятся и сыну твоему и тебе. Да медок припасен. Бог даст, так выдюжит Михаил Федорович, — говорил Норбеков, закрывая двери самого большого дома в Городце.
— Пошли, Потап Дмитриевич, людей, кабы проведали дорогу до Торжка и подготовили нам постои! Серебра дам вдоволь, — повелительным тоном приказал Филарет. — И не по утру, а нынче пошли. Нам не более двух дней тут пребывать.
Норбеков кивнул и пошел прочь.
— Ты ему доверяешь? — спросила Марфа.
— Ксения, моя, Ксения… — Филарет приблизился к инокине.
— Ты говори со мной, но и только. Богу я дана, как и ты и неможно нам мужем и женой жить. Но говорить можно, — строго отвечала Марфа.
Филарет не стал настаивать. Он и сам был против мирского счастья, понимал и принимал, что такое постриг, но мужчина продолжал любить свою жену. А в ее присутствии начинал терять голову, ведь еще красивая баба.
— Доверяю ему. Когда в 1574 году и позже Норбековы попали под гневную руку Грозного государя, мне и батюшке моему удалось спасти многих из них, токмо двоих и казнили, после и серебра давал. Да и не мог он знать, что произошло в Кремле и что в Ростове, — задумчиво говорил Романов.
Марфа не удовлетворилась ответом, она не чувствовала себя в безопасности.
— Как мыслишь, Ксеня, а хмельного выпить для сугреву в рождественский пост путнику — не сильный грех? — спросил в шутливой манере Филарет.
— Ты митрополит, это тебя, владыко, и спрашивать, — улыбнулась Марфа. — Иди выпей, отмолишь!
Филарет нашел Норбекова не сразу, несмотря на то, что вся крепостица была не более двух сотен шагов в длину, но насыщенна строениями. Сотник метался по небольшой крепости и отдавал какие-то распоряжения. Филарет не преминул направить своих людей, поставив им задачу, чтобы те узнали, что именно приказывает Потап Дмитриевич. Ничего крамольно, на первый взгляд. Сотник приказал отправить разведку, закрыть ворота наглухо, меньше болтать, да ночью не спать, а бдеть.
Все приказы укладывались в понимание охраны или даже обороны. Перестраховывается комендант городка. Ну оно и понятно, нужно скрыть тайну пребывания Филарета в городке. А то, что Норбеков служит самозванцу… так можно приоткрыть тайну того, кто занял царский трон, чтобы сотник понял, что не истинному царю служит.
— Владыко! Ты чего на морозе, да без шубы доброй? — спросил Потап Дмитриевич, подбежав к Филарету.
— Пошли еще куда, токмо не в тот дом, где Марфа и сын. Хмельного возьми, кабы не захворать! — сказал Филарет и уже через десять минут, выгнав из одного из домов постояльцев-полусотенных, оба мужчины сели друг напротив друга.
— Я открою тебе, кто есть такой сидящий в Кремле, — сказал Романов, допивая кувшин меда.
— Не надо! — испуганно проблеял Норбеков.
— А ты не трусь, — усмехнулся Филарет-Федор. — Уже сильно скоро все мной сказанное будет известно. Так что не бойся!
Потап молчал. Его душило любопытство, он хотел потешить свое самолюбие тем, что прикоснулся к тайне из числа самых сокровенных. Но за такие знания чаще всего приходится отвечать. Будет ли, хоть мгновенье, сомневаться государь перед тем, чтобы убить носителя его тайны. Это опасность, но это и возможность стать многим больше, чем сейчас. Потап сомневался, но Филарет уже говорил.
— Грозный царь был набожным, но мог и лишком взять хмельного. К тому же охоч был до баб, аж жуть. Ему бы в поганское время с многоженством… Прости Господи… так вот… понесла одна баба от царя. Так-то всех баб после царя Малютины люди отслеживали, а тут вот… упустили. Я забрал ту полюбовницу цареву, да поселил у своих дольников Отрепьевых. Родился вот — этот царь нынешний. Думал прибить мальца, да токмо при рождении сильно он схож был с царем, думал, что и такой же вырастит, власы, взгляд. Нынче токмо что власы, да нос нешибко схожий, но это он, — Филарет взял другой кубок, уже с вином. — Я отдал мальца на воспитание Отрепьевым. И они проговорились ему, после, уже в отрочестве, что он царев сын. Поехали они в Новгород-Северский, далее к запорожским казакам, да там встретили их неприветливо, а Гришку Отрепьева, что был наставником при Димитрии… да мальца прозвали Димитрием… прибили. Вот и бежал царек, что нынче сидит в Москве, к Вишневецким, ну а далее проговорился он, заболев сильно, что царевич.
— Так от чего же? Царский же сын, Димитрием названный? — недоуменно спросил Потап Дмитриевич.
— То многое меняет. Одно дело Нагая-мать, иное — это девка дворовая. Таких детей боярских, может и княжеских по свету бегает уйма. Еще при жизни Грозного царя можно было признать, но опосля, никак. Так что будет править Димитрий, да оглядываться. А бумаги у меня есть: и книга церковная с церкви, и уговор с Отрепьевыми на обучение, — Филарет рассмеялся, выплескивая накопленное напряжение последних недель.
Романов не стал рассказывать, что готовил Димитрия на случай, что представился с воцарением Годунова. Федор Никитич думал, что отдаст замуж свою дочь за Димитрия, но дочери не случилось, да и ситуация изменилась. Пока рядом с Димитрием Ивановичем был Отрепьев, все было под контролем, но запорожцы, всего одна ссора, когда пришибли Гришку, изменили историю. Поляки, среди которых на острие копья был Ежи Мнишек, взяли в оборот сына Грозного царя.
Романов рассчитывал перехватить управление Димитрием, но того плотно опекали. План был, но в долгую, нужно было убить Марину и рассорить ляхов и Димитрия. Но Шуйский ввязался в расклады, не вовремя, глупо, испортил все. После, быстро, очень быстро начали развиваться события. Выйти на Димитрия не получалось, а тот, напротив, как будто и не знал, кому обязан спасением, отослал Филарета подальше. Шансы все еще оставались даже после того, как не удался очередной заговор, почему-то, но царь не убивал Романова, до поры. Романов подбирался ближе к царю, нашел людей, которые могли и убить в любой момент рабычича Дмитрия.
*………*………*
Городецк (совр. Г. Бежецк Тверской области)
23 декабря 1606 года. 04.13
— Потап Дмитриевич, в последний раз прошу… ты же знаешь, что я с тобой завсегда с тобой, но тож митрополит, — сделал последнюю попытку вразумить своего командира полусотенный Ждан Росляков.
— Коли ты со мной, то и поступай, как сказал. От многие знания многия печали. Так что делай и верь мне, — отвечал Потап.
Еще в начале сентября Норбеков был в Москве, получал назначение, потом в Твери забирал провиант и везде он слышал, как с площадей вещали про то, что нужно любить отечество, осуждали предательство и таких, как Курбский, который сбежал к ляхам. И уже тогда в мозгу у Потапа создалась некая закладка, что Родину любить нужно.
Еще одним аспектом, прибавившим мотивации в поступках сотника, стал страх. Он испугался, прикоснувшись к тайне. Это был страх, но и надежда. Норбеков принесет бумаги царю, а государь облагодетельствует. Да и порядок в стране какой-никакой, а появляется. Что если взойдет новый царь? Казаки взбунтуются, та элита, что только сейчас стала образовываться, так же станет бороться за сохранение своего статуса. И снова гражданская война и снова кровь соплеменников и полеты стервятников над просторами многострадальной державы.
И… деньги. Много денег. Шесть саней беглецов-Романовых полностью забиты серебром, а, может и золотом. И это только то, что усмотрел Потап.
— Все! Подымай сотню! — приказал Потап Дмитриевич, а сам направился в свой же дом, где должны спать старшие Романовы.
Первым делом Норбеков убил митрополита. Потап вогнал с размаху нож в сердце Филарета и закрыл тому рот руками. Все еще сильный мужчина, с детства тренированный и готовый воевать, он и в сане митрополита иногда, но сабелькой махал, да тяжести тягал. Потому Романов откинул Потапа, встал с ножом в сердце, прохрипел проклятия, попытался даже приблизится… но упал.
— Ты! Ты убил его? — в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами и с глазами, быстро наполняющимися влагой, в горницу вошла инокиня Марфа.
— Ведьма! — испуганно произнес Норбеков и попятился.
Потап Дмитриевич ужаснулся мыслям, что Марфа почувствовала угрозу и пришла к мужу. Не могла она так быстро прийти, схватка с Филаретом длилась меньше минуты. Однако, оцепенение у сотника продлилось недолго.
— Умри и ты! — закричал Норбеков и ринулся с ножом на женщину.
— А-а-а! — жутко заорала Марфа и так же устремилась навстречу убийце.
— На-на! А-а, ведьма! — кричал в истерике Потап нанося один за одним удары ножом.
Марфа уже не кричала, она царапала лицо, старалась ударить Норбекова ногами. Кровяные потеки на лице убийцы уже застилали ему глаза, но он продолжал бить ножом.
Вдруг Марфа обмякла и стала сползать по стоящему и трясущемуся Норбекову.
— Сохрани жизнь Мише, заклинаю! — прохрипела мать, жена и просто женщина со сложной судьбой.
Убийца стоял и тяжело дышал. Бой с безоружной женщиной оказался не просто изматывающим, а сложнейшим поединком в жизни Норбекова. Чуть отдышавшись, сотник направился в горницу, где должны были спать мать с сыном. Мать уже убита, а Михаил спал безмятежным сном…
Норбеков занес нож над головой… и не смог его направить в мальчика. Снова размахнулся, чтобы ударить младшего Романова… но опять не смог.
Ругаясь последними словами, убийца ходил кругами, даже не замечая, как ноги уносят его подальше от мальчика.
— Что делать? — сокрушался убийца, у которого не хватило моральных сил убить мальчишку. — Ведьма! Она ведьма!
Нобеков нашел оправдание своему малодушию в том, что это Марфа, умирая наложила колдовские чары и он теперь не сможет убить Михаила. Ведь так же проще? Нельзя сопротивляться неведомым силам! Иначе же Потап выполнил все, что ранее умыслил.
Во дворе уже звучали звуки выстрелов и звон клинков. У взятых сонными и врасплох романовских бойцов не было шансов. Последним сопротивлялся Степан Лыков, сумевший изрубить троих воинов своей саблей. Выстрел! И воин-убийца свалился бездыханным кулем.
— Я отправляюсь у государю! — сам себе сказал Норбеков, решив, наконец, что привезет царю мальчика, как и большую часть трофеев, но главное — он привезет и продаст тайну.
КОНЕЦ 2-Й КНИГИ!
Продолжению быть! Вопреки всему.
Спасибо, что прочитали эту книгу и лишь напомню, что автор с удовольствием получил бы награду. Речь не о суммах, а о внимании и продвижении книги.