Глава 4
Черкаск
19 августа 1606 года
На площади, некоторыми казаками именуемой «майданом», у деревянной, но добротной, большой церкви, были расставлены скамьи. Сидели многие, но на земле, скамьи предназначались лишь для пожилых казаков, которых не было много, так как жизнь казака опасна и мало кого Господь так бережет, что дает дожить до преклонных седин. Да и время буйное, опасное, так что старость пуще прежнего уважали, старость охраняли, старости кланялись.
За старшими казаками сидели, уже на земле, или принесенной соломе, иные казаки, но обязательно женатые. Как ни странно, но и таких было не так, чтобы много, ибо найти жонку казаку не так легко. Русскую бабу брали нечасто, да на Дон бабы редко бежали, а вот какую турчанку, али из крымских, ногайку — то было правильным. И детишки, которые, впрочем на Вальный Казачий круг не допускались, получались смугленькими, носатенькими, но неизменно, православными и чтящими уже сложившиеся казацкие традиции.
А нынче на Дону стало еще сложнее найти жонку, казаки в последние годы редко ходят за «ясырьками», так звали баб, что приводили от басурман. Многие казаки ушли на промысел на Русь, лишь немногие отряды гуляли на Тереке.
Старики, уже сидящие на лавках, лишь посмотрели в сторону казаков, что крутились у образовавшегося круга и молодежь замерла, медленно, осторожно усаживаясь на уже частью пожухлую траву. Им так же будет видно, что происходит, место для Казачьего круга выбрано так, чтобы казаки садились на склоне холма и многие могли узреть, как принимаются судьбоносные решения. Вот услышать будет сложно, но найдутся те, кто по цепочке передаст суть сказанного.
До тысячи казаков собрались на круг. Такого Вального Круга не припомнят и старики. Даже были представители от Яицких казаков, запарожцы выставили своих наблюдателей. И для многих это действо было сакральным, столь важным и масштабным, что уже сейчас находились казаки, что были готовы составлять эпические рассказы про то, яко казаки радили [совет держали].
— Вот он! Вышел? Ентот казак всполох такой сладил, что Вальный круг старшие скликнули? — прошептал казачек Василько, который только в этом году и был допущен к участию в Казачьем круге и вот так, сразу попал на Вальный.
— Это и есть Болотников, — шепнул Иванко Кряж своему товарищу.
— Спаси Христос говорит старшым, что дали сказать ему… — началась «аудиотрансляция», которая запаздывала и никак не синхронизировалась с картинкой.
*………*………*
Тяжко пришлось Ивану Исаевичу Болотникову. Не хотели его слушать. И отчего же государь послал именно его? Слышал Иван, что атаман Заруцкий прибыл к Димитрию Иоанновичу, вот его и можно было отсылать к казакам. Но не тот был человек Болотников, кто оставит дело, сбежит от него. Он и под турками не прогнулся, и бил их после освобождения с рабства, он и венецианцам не кланялся. Казакам же поклонился, но этого, чтобы разговоры разговаривать оказалось мало [Болотников еще только после большого перерыва пришел на Дон, он, по сути, для казаков почти никто].
В ход пошли деньги и удивительный талант Болотникова располагать к себе. Иван Исаевич был богатым человеком, он мог бы нанять всех присутствующих на круге казаков, но и природная харизма, деньги, упорство и весьма разумные требования государя к казакам, не помогли быстро решить вопросы. Но, по крайней мере, за Болотниковым признали право говорить на Казачьем круге.
И он с легкостью уговорил бы казаков не отказываться от предложений государя, как и уверил бы в том, что Димитрий Иоаннович, тот, которого Болотников оставил под Тулой, но который уже в Кремле, истинный, природный царь. Сам Иван Исаевич в этом уже не сомневался. Уговорил бы… да проблема нарисовалась.
Пришли на Дон и иные люди, казаки, которые нынче гуляют у могилевского татя. Того, которого Болотников видел еще в Могилеве. И эти люди стращают казачество, обещают неисполнимое, но манящее. К примеру, каждому казаку по жонке, да до доброй хате. Ну где столько леса взять в степи? Тут глинобитки поставить если только. Но с хатами было еще где-то реалистично, относительно иных фантазий оппонентов Болотникова.
Казаки прельщались обещаниями, особенно, молодежь и недавно пришлые на казацкую вольницу люди. Молодости присущ идеализм, ну а пришлые шли за красивой жизнью, но получили суровую реальность, что на Дону и порядок, пусть и иной, но жесткий, и не так, чтобы хлебно. Бывает и богатство случается, но ценой немалой крови и с дележом по старшинству. Так что речи атаманов Федора Бодырина из терских казаков и Гаврилы Пана, из донцов, находили своих слушателей.
— Хаживал я с царским войском, воевал на Каспии и Тереке, так ни во что не ставили нас царевы люди те. Себя берегли, а казаков на стрелы засылали. Порохового запасу не дали, — выкрикивал Бадырин свои аргументы.
— Знаю я о том. И поход тот был, кабы станицы ваши охронить. Мог царь так все и оставить, токмо и вы просили помощи, — парировал Болотников.
Иван Исаевич готовился к Казачьему кругу, ему помогали. Немало донских старшин более склоняются к тому, чтобы признать Димитрия Иоанновича своим царем, да служить ему верой и правдой. Заруцкий слал письма о том, чтобы так и было, да и некоторая ротация казаков от атамана Ивана Заруцкого имела место, потому мнение одного из донских атаманов, пусть того и не было сейчас здесь, звучало.
— Государь Димитрий Иоаннович с братом своим, внуком Ивана Грозные Очи, слово свое сказали. Милости государевы вдвое более прежнего для казаков станут. И порохового запасу пришлют столь, сколько казаки запросят, — поддерживал своего товарища Гаврила Пан, продолжая оперировать тем, что под Брянском не самозванцы, а два царственных персонажа.
— Это ты о ком? Кто внуком прикидывается Ивана Васильевича? Не Илейко ли это, прозванный Муромцем? Не ты ли Бадыра его и назначал царем? — выкрикнул Болотников, стоя в центре круга. — А с тем, кто называет себя царем Димитрием Ивановичем, но с ляхами грабит и насильничает у Брянска, Новгород-Северска, Орла, так виделся я с ним в Могилеве литовском, там паны ляшские звали вступиться за лжеца.
— Илжа сие! — взбеленился Бодырин. — Петра Федоровича, сына царского мы, терцы, спасли, да у себя приют дали. А то, что насильничают у Брянска… Так мы, казаки, снасильничаем, но в жонки по чести берем. И все ведают, что воля есть у казака, но ответ его перед Богом и кругом казачьим.
— Казаки! — Болотников развел руками и стал крутиться на месте, как бы обращаясь ко всем, кто собрался на круг. — Государь наряд дает, слушать казачьих старшин и атаманов готов, в Москву зовет. А к кому казаки поедете, коли воров примете, что православные монастыри разоряют? Уподобитесь татарве, что православных бьет, да в полон уводят? Веру, предадите, да честью казацкой попуститесь?
— То мы к единому не придем, — в круг вышел Войсковой атаман Войска Донского Смага Степанович Чершенский.
— Кто даст на Дон две тысячи рублей, тысячу пудов пороху, зерна? — задал вопрос Смага Степанович [примерно столько в РИ прислал Шуйский Чершенскому за оплату нейтралитета донцов, в этой реальности, Василий Шуйский не мог успеть это сделать].
Болотников хотел спросить у Войскового атамана за то, что он поддержал Димитрия Иоанновича ранее, но нынче ведет себя, словно жид торговый. Но Иван Исаевич промолчал, затаил зло, но и бровью не повел. Что ж, коли царь не даст, так у Болотникова найдется денег, чтобы купить все требуемое. Может серебра чуть не хватит, но обещать можно.
— На том слово держу и крест поцелую! — ответил Иван Исаевич, чем вызвал легкое замешательство у оппонентов.
Одно дело пообещать на словах, тут казаки, коли частями отдавать, поймут, но Бога не обманешь, он все видит. Однако Гаврила Пан с Бадыровым хорошо пограбили на Волге, а вот поделились малым, да и в войске могилевского Дмитрия вполне можно разжиться все нужным, так что они оказались не против целовать крест.
— Поле! — провозгласил Смага Степанович, борясь с желанием устроить аукцион, да признать правоту того, кто больше предложит.
Но казаки любят серебро, кто ж его не любит, но такой подход в поиске правды, не поймут, низложат.
Потому Войсковой атаман предлагал старинный способ решить проблему, то есть переложить ее на случай, везение, воинское мастерство. Поле — это поединок, своего рода Божий Суд, который должен был оставить в живых только того, за ком правда.
— Неможно! — встал уважаемый казак, наверное, самый старый из ныне живущих станичников. — Али кто один с атаманов в поле выйдет, али кто вступится за Ивана, сына Исаева.
— Спаси Христос, батька, на науку! — сказал Смага Чершенский и поклонился старому казаку, потом обратился к кругу. — Кто станет с казаком Болотниковым за его правду?
Болотников прибыл к донцам со своими проверенными соратниками, большая часть из которых немцы. Любой бы встал рядом с командиром и, скорее всего, шансов у Бадырова с Паном не было бы. Но они не казаки. А в понимании казачества, так и вовсе слуги.
— Я встану! — выкрикнул плюгавый, чуть сгорбленный, несуразный казак.
Болотников не подал и вида, что разочаровался, он уже выстраивал свои действия таким образом, чтобы самому убить двух казачьих атаманов, а этот низкорослый, да еще и чуть сгорбленный казак, покрытый рубцами, хотя бы немного отвлек бы внимание.
Иван Исаевич, узрев реакцию своих соперников понял, что в чем-то, но он ошибается, так как вышедший в круг казак резко поубавил прыти у двух атаманов. Гаврила Пан и Федор Бадыров сменились в лице, проявляя страх. Болотников еще раз посмотрел на казака, который вышел за него биться, с чуть большим интересом. Тот же, ухмыляясь, стал разминать руки и кисти рук. Движения, которые стал выписывать казак были плавными, резкими, он, вопреки своему внешнему виду, демонстрировал феноменальную гибкость и реакцию.
— Андрей, Тихонов сын, еще зовут Корелой. Был с Димитрием Иоанновичем ранее, круг атаманом избирал, — представился казак [по описаниям современников, вид атамана Корелы был «шелудивый и сгорбленный с рубцами на челе», но все утверждали, что был он лихой и быстрый, лютый в сече, при этом еще и весьма деятельный].
Корела хотел вернуться, если можно было так сказать, в большую политику. Гаврила Пан перебил у него возможное старшинство, при том, обхитрил и смог увлечь казаков грабежами. А Корела хотел стать рядом с царем и получать от него блага, при этом с полностью чистой совестью. Хотя и сам был не прочь пограбить. Но на Руси сейчас хватает мест, где можно грабить под благовидными предлогами и именем государя.
— Пана одолеешь? — спросил Болотников у своего союзника.
— Сам просить желал. Есть у меня к нему… — усмехнулся Андрей Тихонович.
— Поле! — провозгласил Войсковой атаман, указывая поединщикам на центр в круге.
Бой был короткий, как, впрочем и большинство поединков. Редко когда сражающиеся театрально крутят саблями, потом еще минут десять парируют удары и производят свои картинные выпады. Это бой на легких шпагах или рапирах может длиться чуть больше времени из-за множества порезов и уколов и что человек умирает не сразу, с саблями все более сурово.
Болотников со всей его невообразимой силой ударил сверху в голову противника, удар не достиг главной цели, но рука Бадырова, в которой была сабля чуть повела в сторону и с короткого замаха, с прокруткой кисти руки, снизу вверх, Иван Исаевич рассек лицо терскому атаману. Это не убило противника, и Болотников заколол растерявшегося и раненого оппонента в сердце.
Как расправился со своим противником Корела, Болотников не видел, он, было дело, осмотрелся, чтобы ринуться на помощь союзнику, но тот в это время уже полез за тряпицей, чтобы очистить от крови свою саблю. Андрей Тихонович одним выверенным движением с приседа, подрубил ногу Гавриле Пану, а после снизу вверх разрубил тому грудную клетку.
Казачий круг безмолвствовал.
— Любо, по чести сие! — сказал казак-старик и круг разразился «Любо».
У казаков свое отношение к людям и жизни. Их философия «двум смертям не бывать, а одной не миновать». Так что на смерть все смотрят спокойно, а вот на удаль казацкую, эмоционально. Так что атаман убит на честном «поле», да здравствует новый атаман!
Вот им и стал Корела, который возглавит отряд донцов в две тысячи и пойдет к государю. Пойдут к царю-императору и двенадцать выбранных казацких старшин, чтобы услышать слово царево и самолично убедиться, что государь по чести будет исполнять обещания, а они свои головы класть за державу. Вот и соль того договора, что предстоит заключить. А Болотников выполнил свою миссию
* * *
Москва 20 августа 1606 года
Нет правления без цели. Если человек наделяется властью, но у него отсутствует четкое понимание, куда ее применить, то он теряет моральное право управлять. Цель не может заключаться в том, чтобы улучшить собственное благополучие, потешить свое самолюбие. Власть не для того, чтобы более изысканно одеваться или вкушать деликатесы, находясь при этом в золотой комнате. Если имеет место быть именно такой вариант, то человек ограничен и не способен привести своих подданных не то, чтобы к процветанию, но хоть к чему-то, что сохранится, устоит, а не падет от несильного дуновения ветра.
У меня есть цель — я желаю стать правителем в государстве, которое будет империей без каких-либо допущений и условностей, мощным государством, под крышей которого укроются многие этносы и народности, с базисной настройкой в виде культурно-религиозного кода, и чтобы в этом коде оставалось место для иных мировозрений.
И мне не нужны устрицы, переперченная каша, кофе или что-то еще, что в этом времени представляется самым дорогим для употребления в пищу. Икра заморская баклажанная? Глупости все это, барахло! Я хочу быть правителем, о котором будут писать в учебниках, именем которого станут называть города.
Вот такой я эгоист, страдающий начальной формой нарциссизма. Вот она, моя мотивация, истинная, честная. Остальное сопутствующее. Я всегда считал, что существует мало людей, которые, как только добиваются власти, начинают лишь грабить, специально уничтожать народ, разваливать государство. Если это только не такие представители рода человеческого, которые ненавидят то гнездо, дупло, нору, берлогу, отчий дом, в котором мать своим молоком, или червячками в клюве, вскормила и оперила свое дитя, я ненавижу предателей. Если подобный человек добился власти, значит, что-то сильно смердит даже не в государстве, но в умах людей.
Иные же правители не могут желать стране зла и нищеты уже потому, что ассоциируют свои успехи с государственными. Чем богаче государство, тем величественнее его правитель. Есть те, у кого не получается, характера не хватает, либо же форс-мажор вмешивается, но на вершине политически-пищевой пирамиды подобных людей мало, они либо исчезают, либо быстро, по доброй воле, спускаются по ступенькам ниже, к подножью.
Борис Годунов был хорошим правителем, но вулкан помешал ему сохраниться в памяти людей, как успешному царю. Извержение вулкана в далеком Перу, принесло голод и на русские земли. А так и силен был государь, и умен, но оценил только угрозу от меня, или того, в чьем теле я нахожусь, иные причины для кризиса своей власти упредить или нивелировать не сумел. Но у него могло бы все получиться, размазал бы Борька Лжедмитрия, если бы ни смерть.
А что может мне препятствовать на пути достижения цели? Кто иной скажет, что — внутренние дрязги. Мол, давлю, принижаю боярство, а оно опора для трона. И уже понятно, что есть некие силы, что копают под меня. Что еще становится помехой? Внешние враги? Это да, но партнеры превратились во врагов только лишь из-за временного ослабления русского государства. Так что это только следствие.
Экономика — вот, что главное. Это кровь и войны, и питательное вещество для всего организма общества. Без экономики нет силы, слаба культура и идеология, испаряются истины и преступаются запреты, которые еще недавно казались незыблемыми. Если мне не удастся что-либо улучшить в экономической системе, то сметут быстро и тут не важны персоналии: Шуйские, Мстиславские, да хоть «Пупкины».
Государство русское ослабло именно голодом и ошибками в его преодолении. Тогда стало возможным то, что ранее было нереальным. Разве простили бы Мосальскому убийство Ивана Грозного? Да ни в жизнь, хотя и у него были проблемы, но экономика, пусть и подорванная, но работала. Как не относились к грозному царю, его убийство каралось бы такими казнями, что и небо, увидав зверство, заплакало бы. А Федора Борисовича ему простили? Да! Если бы ни мировоззренческий кризис, спровоцированный экономикой, то правил бы преспокойно грамотный, образованный сын Бориса Годунова, Федор.
Человеку нужно, на самом деле, не так, чтобы и много: поесть, одежда, чтобы не замерзнуть, или для этих же целей, дом. Все остальное — это вариации на темы. За скобки я выношу инстинкты, прежде всего размножения, но и это можно рассматривать в рамках примитивной системы смысла жизни. И, если, у человека в достатке еды и он не мерзнет, то незачем бунтовать, так как все остальное, бренность. И даже мощнейший прессинг религиозного мировоззрения не изменяет тягу человека к системе примитивных потребностей.
И правление нужно было бы начинать не с того, чтобы воевать и меряться харизмами с другими дядьками, у кого древко от копья более отполировано. Нет! Нужно думать об экономике. Людей накормить, а, скорее всего, начать создавать условия, чтобы человек имел возможность, если не лентяй, конечно, заработать и не только прокормиться, но и обеспечить сытость своей семье.
И наконец, я что-то начинают делать и в этом направлении.
— Ну, люд честной, чем порадуете государя своего? — спрашивал я у собравшихся в тронном зале, по виду, так и мучеников.
Впрочем, мучениками их называть можно условно, одеты служилые люди были прилично, некоторые и в парче, бороды стрижены, калиты висят на поясах, да не пустые, а со звонкой монетой. Только лица отображали вселенскую скорбь, мученичество. Даже не стараются скрыть то, что виноваты.
Собранные Лукой Скрыгой, с помощью братьев Ляпуновых, Рязанские, Ярославские, Нижегородские, иные дворецкие могли сейчас сделать полезного может и больше, чем все военачальники. По крайней мере, я намеревался продемонстрировать всем дворецким, как называли в этом времени управляющих хозяйством в регионах, что порядок есть, а вольница закончилась.
Разброд и шатание в деле сельского хозяйства и ремесла были связаны не столько с гражданской войной, а уже с привычкой существовать в безвластии.
Еще Борис Годунов в 1603 году начал терять нить управления дворецкими и воеводами, и не только ими, но оказалась сломана вся система управления в хозяйстве. Борис, искренне желая помочь голодающим людям, открывал все зернохранилища и раздавал, часто и без учета, зерно. Эти меры вполне соответствовали духу христианства, но противоречили сложившейся системе, частью, здравому смыслу.
Требование Годунова отправлять зерно в стольный град и лишь некоторые иные крупные города, закономерно встретило сопротивление. Дворецкие пошли на сговор с местными элитами и все меньше стали отгружать зерно центру, в Москву.
Я просматривал хозяйственные книги. Достаточно было прочесть один лист, чтобы понять: дворецкие не просто врут, они неслыханно пи…т. Отчеты представляют собой только лишь оправдание, почему регион не поставил не то, что положенное количество зерна, но и половину от предписанного. Складывалось ощущение, то прям за стенами той же Рязани стоит толпа разбойников, которые в порядке очереди, чинно и благородно, не спеша, основательно, грабят все обозы, что выезжают за пределы города. При этом разбойников столько много, что не менее пяти сотен городовых казаков, стрельцов, не могут справиться с проблемой.
Борис не был столь наивен, понял, что именно происходит, но Годунов не рассмотрел иного. Такие процессы было невозможно остановить повелением, новым указом. Это образовалась раковая опухоль Смуты. Медикаментозным образом лечение ни к чему бы не привело, нужна была череда операционного вмешательства. Но были ли силы в государстве, чтобы сменить элиты, перетрусить систему, или выстроить новую? Тем более, что непосредственного сепаратизма не было, мало было оснований для снаряжения войска, чтобы то привело к покорности регион.
Тогда еще никто не отваживался на открытое неповиновение. А Годунов посылал до сотни стрельцов, посошной рати, чтобы изловить под Рязанью, Тулой, Орлом, Ярославлем тех татей, что так жестко грабят государство, но служилые зазря побродили по окрестностям… нет, нашли кого-то. Могло быть и так, чтобы отчитаться об успешности операции, сами защитники грабили какую русскую деревушку, да записывали это поселение, как логово разбойной ватаги. Но стало ясно, что повального разбоя не было и воровские группы чаще оставались малочисленными, по десять-пятнадцать человек. Потому, стандартного охранения в десяток воинов больше, чем достаточно. И с проблемой вполне справлялись бы местные воеводы. Но я не нашел ни одного, несмотря на то, что Лука знал, что именно искать, доказательства эпизодов героических схваток охраны обозов с разбойниками.
Кто-то из великих ответил на вопрос «что будут делать в России через двести лет?» — воровать. Так и есть, как, впрочем, далеко не только в России [Фразу про Россию через 200 лет, что там воруют и пьют, не верно приписывают Салтыкову-Щедрину, про «крадут» говорит историк Карамзин].
— Встаньте с колен! — повелел я.
Не то, чтобы я здесь, вдруг, решил поиграть в панибратство с ворами и одними из создателей кризиса власти, нет, просто неудобно говорить с людьми, которые стоят на коленях да еще и в поклоне. Не правильно вести диалог с макушками голов, чаще лысеющими. Но дозволять присесть уж точно не буду. Позволил бы сесть… но тюрем, как таковых нет, а каторгу, нужную мне, я еще не организовал.
— Кто из вас Андрейка Потапов из Орла? — спросил я, выявляя по реакции того самого Андрейку.
Увидел одного дернувшегося, остальные, как-то немного обмякли, расслабились. Это, как учитель смотрит в журнал и приговаривает, издеваясь над учениками: «К доске пойдет… к доске пойдет…». Как только учитель выбирает того страдальца, который, понурив голову, идет к доске, словно восходит на Голгофу, остальные выдыхают. Вот и сейчас выдохнуло большинство, а один напрягся.
— Государь, милости прошу! — закричал тот самый Андрейка, снова падая на колени, наверняка травмируя свои конечности.
— Думал, пес, что я ничего не узнаю? Куда дел две тысячи пудов пшеницы и восемь тысяч пудов жита? Про овес и гречиху спрашивать? — я начинал закипать, причем не притворно.
Есть селения, где с голоду умирают, есть Москва, из которой можно распределить это зерно на пользу государства, а какой-то Андрейка, пользуясь тем, что центральной власти нет до него дела, просто ворует.
— Есть, что сказать? Али не виновен ты? — спросил я у главного «козла отпущения».
— То бес спутал, государь, да воевода. Я ж не себе, царь-батюшка, я больше воеводе давал, — оправдывался Андрейка.
— Кто в Орле первый воевода? — спросил я, обращаясь, скорее, в Луке.
— Так, Ефим Варфоломеевич Бутурлин, — отвечал Лука. — Ты его в Москву вызвал, государь-император.
«И, который прислал мне в Тулу обоз с провиантом, родственник которого вроде бы как из-за меня был убит и которого я собирался приблизить. Старик, конечно, но может год-два послужил бы… Все воруют и свои и не свои…», — подумал я.
Вот так рубить с плеча и показательно вешать всех только лишь за кражи? И, хотелось бы, и нельзя. Просто, не будет с кем поговорить в обезлюдевшей России. Ну и потому, что общество этого не поймет, это не сталинская пропаганда про расхищение народной собственности. Вместе с тем, сейчас никто не понесет наказания, так ничего и не смогу изменить. От этих людей, которых можно было и заменить, но некем, зависит будущее страны. В том числе, конечно.
— В холодную его! — повелел я, и двое охранников споро скрутили рыдающего Андрейку и повели в пыточную.
— Вот бумаги с вашими злодеяниями, — я потряс исписанные бумажные листы. — Нынче добрый урожай, окромя тех мест, где лютовали казаки да ляхи. Татарва не приходила большим числом на наши земли, татей много нет, все тати у самозванца. А коли и есть ватаги разбойников, так то дело воевод. На то они там поставлены. Милостью своей дозволяю всем, кто воровал, откупиться, возвернуть все, что украли. Не вернете… посажу на кол, яко Андрейку с Орла, а жонок с детьми в Сибирь отправлю. Там баб мало, сгодятся. И ждите того, кто проверять вас станет.
Не дожидаясь реакции на свои слова, я ушел. Царь должен держать фасон.
Не повезло Андрейке, завтра он будет посажен на кол, а Козьме Минину я дам поручение подготовить правильные слова для пропаганды. Государь-император — это порядок! Но для правильности казни нужно продумать и обвинение в измене. Это более понятно для обывателей. Ну а те, для кого и будет показан такой зловещий спектакль, должны понять сами, что, да как и почему.
Что же касается остальных дворецких, то не так, чтобы у меня был исчерпывающий компромат на них. Нет, напротив, грабили вполне умело, и нужно потратить немало такого ресурса, как человеко-час, чтобы вникнуть в документы, да каких-нибудь свидетелей найти, чтобы составить обвинение. С одним Андрейкой Потаповым пришлось повозиться. Но на встрече я не мог ошибаться, что все присутствующие, так или иначе, но обзавелись пухом на своих рыльцах.
А тряс я перед глазами дворецких какими-то собственными записями, которые мало имели отношения к хозяйствованию. Это я прикидывал стоимость и вообще возможно ли создание учебного заведения по типу университета, но не обязательно, чтобы было именно это название. Пусть дворецкие думаю, гадают, есть ли у меня на кого компромат, скорее поведутся, так как царь не может лгать. Думаю, на всякий случай, сыщут урожай и передадут и больше требуемого.
Лука же остался с дворецкими и продолжал с ними беседу от моего имени. Были нюансы в ведении хозяйства, которые можно и нужно уже сегодня осваивать.
Во-первых, только под Москвой используется трехполье и то не везде. Следовательно, предписывалось уже в этом году определить земли под пар. Во-вторых, речь шла об удобрениях. Здесь и сейчас это навоз, которого мало. Нечасто, но используется зола. Системы удобрения нет, постоянство отсутствует. Предлагалось в этом деле использовать компост, воеводы будут озадачены обязательной продажей, пусть и дешево, навоза от всех коней, гусей, коров и всей остальной живности.
При этом в задачу дворецких войдет обязательное удобрение почвы не раз в 3–4 года, как это делается в самых передовых хозяйствах, а ежегодно. Мало навоза?.. есть и человеческие экскременты, в компостную яму все это, там и селитряница получится. А будет много селитры, так и она удобрение пойдет, если грамотно к делу подойти и разводить с водой. Ну а что не на удобрение, так пороха много не бывает.
Предписывалось также создавать складчину и покупать плуг. Пусть нормальные плуги пока просто не появились, но над этим я уже работаю. В Туле, на оружейной мануфактуре начинают производить лопаты, да и плуги. Еще нужно-то сотни две подобных предприятий, чтобы за два года покрыть первоначальную потребность в плугах. Это сарказм, конечно. А еще нельзя забывать о косах-литвинках, которые будут способствовать увеличению объемов заготовки сена на зиму, следовательно, увеличению поголовья скота, и следом за ним, людей, которых очень не хватает.
Так что первоначальную работу в сельском хозяйстве я провел. Еще предстоят реформы, но без качественного технического переоснащения не будет толку от новшеств и урожая хотя бы в сам 5–6. И речь ведь не о сеялках-веялках, тракторах, — я говорю о банальных лопатах, вилах, граблях, мотыгах, менее банальных боронах и плугах.
* * *
Брянск
20 августа 1606 года
Дмитрий Пожарский долго шел к Брянску, по крайней мере, это можно было сделать значительно быстрее. Но воевода, накаченный разговорами с государем-императором, перестраховывался.
Во-первых, иным было само передвижение с большим передовым полком впереди, который был третьей частью от всего войска. Этот полк мог самостоятельно вступать в бой и дожидаться поддержки остальных сил, выигрывая время для построения союзных подразделений.
Во-вторых, Пожарский, забрав как можно больше лопат, некоторые из которых были с железными накладками, приказывал вгрызаться в землю, даже во время ночного отдыха. Это утомляло, некоторым сотенным головам приходилось даже усмирять недовольных стрельцов, которые не хотели копать, было дело, что и Пожарский выступал перед сотенными и полусотенными головами, в очередной раз объясняя им, зачем нужны дополнительные меры обороны. Офицеры и сами все понимали, большинство из них, но рядовые, даже, если и разумом нужность осознавали, но не прекращали роптать.
Благодаря предосторожности при переходе, был только один случай, когда конные вражеские ватаги попробовали на зуб войско Пожарского. Теперь у этих, ранее зубастиков, зубки подвыбили.
Лагерь был на ночном отдыхе, но выставленные посты бдели. Один такой пост и обнаружили налет, вернее специально выставленный секрет, — три воина, просто спрятавшись поодаль от лагеря, увидели, как незнакомые конные изготавливаются к атаке.
Отряд сотника-казака Басова, который прибыл к Петру-Илейке, в войско самозванца, обязан был видеть пущенную горящую стрелу. Но, то ли нападавшие не предали значения стреле, может, подумали, что сигнал это не из-за них, но атаку конный отряд совершил.
Восемь заряженных дробом гаковниц в момент выбили два десятка нападавших, а после, повозки-тачанки с гаковницами лихо развернули по фронту, опрокинули, да выставили четырех с половиной метровые пики. Может, гусары и смогли бы что-то противопоставить такой преграде, хотя даже Пожарский, подспудно опасающийся крылатых конных, не оставлял им шанса. Так что эти конные были повержены.
А сегодня, 20 августа 7114 года от сотворения мира, Дмитрий Пожарский, наконец, подошел к Брянску. Разъезды еще ранее сообщали, что Брянск все еще в осаде.
Пожарский лично в сопровождении своих подручных, отправился к городу. Нужно было провести разведку, так можно было назвать мероприятие, если слово «рекогносцировка» еще не вошло в военный лексикон.
Нельзя сказать, что те, кто воюют и разбойничают с именем «истинного Дмитрия Иоанновича», но про себя называют его «Могилевским» вралем, обложили город основательно. Только напротив ворот были сконцентрированы серьезные силы Могилевского татя, а по факту, это были войска, подчиненные гетману Меховецкому. Сложность состояла в том, что при, не так, чтобы и впечатляющих пехотных соединениях противника, у самозванца был козырь — литовские крылатые гусары, числом до тысячи. На самом деле их было меньше, но Пожарский насчитал именно что тысячу лучших конных Европы.
Но воевать нужно, даже есть понимание, как именно. Корпус Пожарского и формировался с учетом того, что ему придется встретится с элитной польско-литовской конницей. Поэтому в войске есть гаковницы, часть которых забрали даже с Троице-Сергиева монастыря, потому же и мушкетеры-наемники были отданы Пожарскому. Поэтому же он и тащил с собой длиннющие пики, Гуляй-поле и забрал огромное количество лопат.
Была проделана попытка связаться с защитниками Брянска, но неудавшаяся. И причина в этой неудачи могла крыться не столько в противодействии войск самозванца. У князя Пожарского создавалось впечатление, что это защитники города не хотят координировать действия. Плохо то, что не получится договориться об одновременном ударе, большая вылазка из крепости могла сильно облегчить задачи, что стоят перед войском Дмитрия Михайловича. Плохо, но не критично, войск у Пожарского больше, чем количественно осаждающих. В бойцовских качествах своих воинов князь так же не сомневался, но… крылатые гусары… их очень много.
Чуть позже князь понял, что может происходить в крепости, что стало причиной игнорирования попыток Пожарского наладить контакт с осажденными. Тогда Пожарский еще не был в команде государя, но знал, что Димитрий Иоаннович посылал людей, дабы те услышали нужды брянского воеводы, да послать пороха ли, или людей в поддержку, может обоз с провиантом. Но посыльные государя были убиты. Если Брянск не идет на контакт, значит, убийца в городе и он во главе командования.
— И на что надеется? Что Шуйский вернется? Нет, Димитрий Иоаннович прочно сел на стул царственный, токмо с кожей отцепишь, — размышлял вслух Пожарский, опрокидывая чарку с «зеленым вином».
Князь стремился напиться. Он, пусть и мужественный, но всего лишь человек, который волнуется. Пожарскому доверили большое войско, ему поверили и чувство ответственности столь давило, что потрясывались руки и никак не шел сон. А поспать перед завтрашним днем нужно обязательно, завтра бой.