14
Через некоторое время за Ваней пришёл солдат и отвёл его в другой блиндаж на допрос.
Блиндаж этот, над которым снаружи между стволами сосен висела растянутая маскировочная сеть, был просторный, тёплый и освещался электричеством. В углу мурлыкало радио.
Посередине, за длинным сосновым столом, вбитым в пол, сидели рядом мужчина и женщина.
Мужчина был немецкий офицер в тесном френче с просторным отложным воротником чёрного бархата, обшитым серебряным басоном, что придавало ему погребальный вид. Лица немца
Ваня не видел, так как оно было прикрыто рукой с тонким обручальным кольцом и грязными ногтями. Ваня видел только худую шею, красную, как у индюка, желтоватые волосы и сплющенное
мясистое ухо.
Офицер имел вид человека, крайне утомлённого бессонницей и раздражённого слишком ярким светом. Его чёрная суконная фуражка с широкими, островыгнутыми полями и большим лаки-рованным козырьком в форме совка висела сзади на гвозде.
Эта фуражка, в особенности это старое, заплывшее ухо с волосами в середине произвели на
мальчика гнетущее впечатление чего-то зловещего, неумолимого.
Что касается женщины, то Ваня не мог понять, кто она такая, хотя почему-то сразу назвал её
про себя «учительницей».
На ней была старая кротовая кофта с пучком матерчатых цветов на воротнике, вязаная, рас-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Валентин Катаев «Сын полка»
тянувшаяся на коленях юбка и серые резиновые сапоги. Белокурые волосы, круто завитые рожка-ми, торчали над чересчур высоким и узким лбом, а на толстой переносице виднелся кораллово-красный след очков, которые она держала в руках и протирала кусочком замши. У неё были вы-пуклые жидко-голубые глаза с острыми зрачками.
Ваню поставили перед столом, и он тотчас увидел на столе свой компас и свой букварь, раз-вёрнутый как раз на том месте, где он пытался нарисовать план местности с речкой, мостом и рощей, той самой рощей, где он теперь находился.
Женщина быстро надела очки – золотые очки с толстыми стёклами без оправы, – высморка-лась в маленький кружевной платочек и сказала голосом учёного скворца на деланно правильном
русском языке:
– Поди сюда, мальчик, и отвечай на все мои вопросы. Ты меня понял? Я буду тебя спрашивать, а ты мне отвечай. Не так ли? Договорились?
Но Ваня плохо понимал, что ему говорят. В голове у него ещё гудело после драки с солдатами. В глазах было темновато. Скрученные за спиной руки набрякли и сильно болели в локтях.
– Мальчик, ты страдаешь? Ваня молчал.
– Развяжите паршивцу руки, – быстро сказала она по-немецки и прибавила по-русски с
улыбкой, обнажившей золотой зуб: – Развяжите ребёнку руки. Он обещает исправиться. Он больше не будет драться с нашими солдатами и кусать их. Он погорячился. Не так ли, мальчик?
Ване развязали руки, но он молчал, бросая вокруг исподлобья быстрые, взгляды.
– А теперь… – сказала немка, продолжая кротко показывать золотой зуб, – а теперь, мальчик, подойди к нам поближе. Не бойся нас. Мы только тебя будем спрашивать, а ты только будешь нам отвечать. Не так ли? Итак, скажи нам: кто ты таков, как тебя зовут, где ты живёшь, кто
твои родители и зачем ты очутился в этом укреплённом районе?
Ваня угрюмо опустил глаза.
– Я ничего не знаю. Чего вы от меня хотите? Я вас не трогал, – сказал он, всхлипывая. – Я
коня своего искал. Насилу нашёл. Целый день и целую ночь мотался. Заблудился. Сел отдохнуть.
А ваши солдаты стали меня бить. Какое право?
– Ну-ну, мальчик. Не следует так грубо разговаривать. Солдаты исполняли свой долг и тоже
немножко погорячились, не больше. Но мы хотим знать, кто ты таков, откуда, где твои родители –
отец, матушка?
– Я сирота.
– О! Бедный ребёнок. Твои родители умерли, не так ли?
– Они не умерли. Их убили. Ваши же и убили, – сказал Ваня со страшной, застывшей улыбкой, смотря в толстую переносицу немки, на которой блестели мелкие капельки пота.
Немка засуетилась и стала вытирать платочком пористый нос.
– Да, да. Такова война, – быстро сказала немка. – Это очень печально, но не надо огорчаться.
Тут никто не виноват. Везде много сирот. Бедный мальчик! Но ты не горюй. Мы дадим тебе обра-зование и воспитание. Мы поместим тебя в детский дом. В хороший детский дом. А потом, возможно, в учебное заведение. Ты получишь основательную жизненную профессию. Ты этого хочешь? Не так ли?
– Фрау Мюллер, – с раздражением сказал офицер по-немецки желудочным сварливым голосом, нетерпеливо барабаня пальцами по веснушчатому лбу, – перестаньте разводить антимонию.
Это никому не интересно. Мне нужно знать, откуда у мерзавца компас и кто его послал снимать
схему нашего укреплённого района.
– Сию минуту, господин майор. Но вы не знаете души русского ребёнка, а я её хорошо знаю.
Можете на меня положиться. Сначала я проникну в его душу, завоюю его доверие, а потом он мне
всё скажет. Можете мне поверить. Я десять лет жила среди этого народа.
– Хорошо, Только не разводите антимонию. Мне это надоело. Скорей проникайте в душу, и
пусть негодяй скажет, кто ему дал компас и научил снимать схемы наших военных объектов. Действуйте!
– Итак, мальчик, – сказала немка по-русски, терпеливо улыбаясь и снова показывая золотой
зуб, – ты видишь сам, что я тебя люблю и желаю тебе блага. Мои родители – мой папа и моя мама