В комнате был беспорядок. Стол был завален бутылками, чашками и грязными тарелками. Мухи ползали по остаткам еды. Сигареты переполняли пепельницы, стулья и кресла стояли как попало. Воняло окурками.
Дверь моей комнаты была полуоткрыта. Старик спал одетым на постели сестры. Одна рука свесилась. Рот открыт. Раз за разом он сгонял муху, бегавшую у него по лицу. Папа растянулся на моей кровати лицом к стене. Мама, скрючившись, спала на диване под стеганым одеялом. Были видны темные волосы, кусочек лба и голая ступня.
Дверь в дом была распахнута настежь. Легкий теплый ветерок листал газету на комоде.
Прокричал петух.
Я открыл холодильник, достал молоко, налил стакан и вышел на крыльцо. Уселся на ступеньку и посмотрел, как встает солнце.
Оно походило на сочный апельсин, завешенный фиолетовой желеобразной кисеей, висящей над горизонтом, но выше, над ней, небо было чистым и темным и еще сияло несколько звезд.
Я выпил молоко, поставил стакан на ступеньку и спустился на дорогу.
Мяч лежал рядом со скамейкой. Я пнул его, и он залетел под машину старика.
Из амбара выскочил Того. Он лаял и скулил одновременно. Увидев меня, он растянулся на земле и пополз ко мне, волоча задние лапы и виляя хвостом.
Я опустился на колени:
— Того, ты чего?
Он взял мою руку в пасть и потянул. Он сделал это несильно, но зубы у него были острые.
— Куда ты меня тащишь?
Я пошел за ним в амбар. Голуби, сидевшие на железных балках потолка, выпорхнули вон.
В углу, прямо на земле, находилась его конура, представлявшая собой старую рваную накидку.
— Ты хочешь показать мне твой дом?
Того растянулся на земле и перевернулся на спину. Я знал, что это значило. Я почесал ему пузо, и он замер, и только хвост медленно двигался туда-сюда.
Тряпка походила на ту, в которую был завернут Филиппо.
Я понюхал ее. Запах был другой. Пахло псиной.
Я лежал на кровати и листал Тэкса[7]. Я оставался в комнате весь день. Как тогда, когда у меня была температура и я не ходил в школу. И когда вдруг заявился Ремо спросить меня, не хочу ли я погонять мяч, я ответил ему, что не хочу, что заболел.
Мама прибиралась в доме, пока все не заблестело, а потом ушла к матери Барбары. Папа и старик ушли сразу же, как только проснулись.
Сестра вбежала в комнату и с довольным видом уселась на моей кровати, пряча что-то за спиной.
— Угадай. Что мне подарила Барбара?
Я опустил комикс.
— Не знаю.
— Угадай, угадай!
— Да ну тебя.
У меня не было никакого желания играть.
Она вытащила на свет Кена. Мужа Барби, верзилу с пучком под носом.
Мы теперь сможем играть. Я возьму Паолу, а ты его. Мы разденем их и засунем в холодильник… А они там обнимутся, понял?
— Я не хочу.
Она округлила глаза:
— А почему?
— Нипочему. Оставь меня в покое, я читаю.
— Ну и зануда же ты!
Она фыркнула и вышла из комнаты.
Я вернулся к чтению. Это был свежий номер, мне его дал Ремо. Но я никак не мог сосредоточиться и бросил журнальчик на пол.
Я думал о Филиппо.
Как мне поступить? Я пообещал ему вернуться, но не могу этого сделать, потому что поклялся папе, что больше туда не пойду.
Если я туда пойду, они меня застрелят. Или его.
Но за что? Я ведь не собирался его освобождать, я только с ним разговаривал. Я ничего плохого не делал.
Филиппо ждал меня. Там, в яме. И спрашивал себя, когда я приду. Когда принесу ему котлету.
— Я не могу прийти, — сказал я вслух.
В последний раз, когда я был там, я спросил его: «Видишь, я пришел?» И он мне ответил, что знал это. И что об этом ему сказали не медвежата-полоскуны. «Ты же мне это пообещал».
Мне бы хватило пяти минут поговорить с ним. «Филиппо, я не могу больше приходить к тебе, это не моя вина». И, по крайней мере, он бы успокоился. А так он будет думать, что я не хочу больше его видеть, что я не держу слова. И это причиняло мне боль.
Но если я не могу пойти туда, то все объяснить ему может папа. «Мне очень жаль, но Микеле не может прийти, иначе он не сдержит клятвы. Если он придет, тебя убьют. Он просил передать тебе привет».
— Хватит, я должен об этом забыть! — крикнул я на всю комнату, поднял журнальчик, пошел в ванную и уселся читать на унитаз, но тут же прервался.
С улицы меня позвал папа.
Чего ему от меня надо? Я вел себя хорошо и не выходил из дома. Я натянул штаны и вышел на терраску.
— Иди сюда! Быстро! — позвал он.
Он стоял у грузовика. Рядом стояли мама, Мария, Череп и Барбара.
— Что случилось?
Мама сказала:
— Спускайся быстро. Для тебя сюрприз.
Филиппо. Папа освободил Филиппо. И привез его ко мне.
У меня перестало биться сердце. Я слетел с лестницы.
— Где он?
— Стой там! — Папа забрался в грузовик и вытащил наружу сюрприз.
— Ну как? — спросил он.
— Ну как? — повторила мама.
Это был велосипед, весь красный, с рулем, походившим на рога быка. Переднее колесо маленькое. Переключение на три скорости. С рифлеными шинами. С большим седлом, на котором можно поместиться вдвоем.
— Что с тобой? Тебе не нравится? — спросила мама.
— Нравится, кивнул я.
Почти такой же я видел несколько месяцев назад в велосипедном магазине в Лузиньяно. Но тот был хуже, у него не было блестящего фонарика, и переднее колесо было большим. Я вошел в магазин посмотреть на него, и продавец, высокий дядька с огромными усами и в сером халате, сказал мне:
— Правда, красивый?
— Очень.
— Последний остался. Остальные раскупили. Классная штучка. Почему бы твоим родителям не подарить его тебе?
— Мне бы понравилось…
— За чем же дело стало?
— У меня уже есть один.
— Этот, что ли? — Продавец сморщил нос, ткнув палец в Бульдозер, прислоненный к фонарному столбу.
— Это папин.
— Пора менять его. Скажи твоим. Совсем другим человеком себя почувствуешь на таком бриллианте, как этот.
Я вышел из магазина. Мне даже в голову не приходило спросить, сколько он стоит.
А этот велосипед был намного красивее.
На трубе золотом было написано: «Red Dragon».
— Что значит «Red Dragon»? — спросил я папу.
Он пожал плечами и ответил:
— Это твоя мама знает.
Мама прикрыла рот ладошкой и засмеялась.
— Ты совсем дурачок, я же английского не знаю!
Папа посмотрел на меня:
— Ну так что? Ты его даже не попробуешь?
— Прямо сейчас?
— А когда, завтра?
Я стеснялся попробовать его перед всеми.
— Я могу отнести его в дом?
Череп вскарабкался на велосипед.
— Если ты не хочешь испытать его, это сделаю я.
Мама дала ему подзатыльник.
— Ну-ка слазь сейчас же с этого велосипеда! Это Микеле.
— Ты правда хочешь унести его в дом? — спросил папа.
— Да.
— А сможешь сам?
— Конечно.
Мама сказала:
— Ты с ума сошел, Пино? Велосипед в доме? Все перемажет.
— Он будет аккуратным.
Моя сестра сдернула очки, бросила их на землю и принялась плакать.
— Мария, сейчас же подними очки! — разозлился папа.
Она скрестила руки.
— Нет! Я их не подниму, это нечестно! Все только Микеле, а мне ничего!
— Потерпи, придет и твой черед. — Папа достал из грузовика коробку, обернутую синей бумагой с большим бантом. — Вот твой подарок.
Мария быстро нацепила очки и начала развязывать бант, но он не поддавался, тогда она начала рвать его зубами.
— Подожди! Бумага очень красивая, еще пригодится.
Мама развязала бант и развернула бумагу.
В коробке лежала Барби с короной на голове, одетая в белое атласное платье и с голыми руками.
Мария чуть сознание не потеряла.
— Барби-балерина… Какая красивая…
Папа застегнул тент грузовика.
— Теперь, надеюсь, с подарками не будете приставать следующие лет десять.
Мы с Марией стали подниматься по лестнице: я с велосипедом, она — с Барби-балериной.
— Она красивая, правда? — повторяла она, не сводя с нее глаз.
— Очень. Как ты ее назовешь?
— Барбара.
— Почему Барбара?
— Потому что Барбара сказала, что, когда вырастет, будет похожа на Барби. Барби — это Барбара, но по-английски.
А с Бедняжкой что будешь делать, выбросишь?
— Нет. Она будет ее служанкой. — Потом посмотрела на меня и спросила: — А тебе твой подарок понравился?
— Да. Но я думал, что это будет совсем другое.
В эту ночь я спал со стариком. Я только-только забрался под одеяло и собирался полистать Тэкса, когда он вошел в комнату. Казалось, что он внезапно постарел еще лет на двадцать.
— Спишь? — прохрипел он.
Я закрыл журнальчик и повернулся к стене.
— Нет.
— Фу-у! Я сварился. — Он зажег лампочку рядом с кроватью и начал раздеваться. — Намотал сегодня, наверное, тысячу километров. Спина вдребезги. Должен поспать. — Он поднял вверх брюки, осмотрел их и сморщился. — Надо бы сменить гардероб. — Поднял сапоги и носки и положил их на подоконник.
У него страшно воняли ноги.
Он пошарил в чемодане, достал бутылку виски и открыл ее. Сделал большой глоток, сморщился и вытер губы рукой.
— Черт возьми, какая гадость. — Он взял папку, открыл ее, перебрал фотографии и спросил меня: — Хочешь посмотреть на моего сына? —
И протянул мне одну.
Это была та, которую я видел утром, когда рылся в его вещах. Франческо в комбинезоне механика.
— Красивый парень, верно?
— Да.
— Здесь он еще хорошо выглядит, это потом он похудел.
Коричневый мотылек влетел в окно и начал биться о лампочку. Он производил глухой шум всякий раз, как натыкался на раскаленное стекло.
Старик взял газету, свернул ее и припечатал его к стене.
— Эти гадские бабочки. — Протянул мне другую фотографию: — Мой дом.
Это был низкий домик с окнами, покрашенными красной краской. Из-за соломенной крыши виднелись верхушки четырех пальм. Перед домом сидела в кресле черная девушка в крохотном желтом купальнике. У нее были длинные волосы, и в руках она сжимала, словно трофей, бутерброд с ветчиной. Рядом с домом стоял маленький гараж, а перед ним — машина, огромная и белая, без крыши, с черными окнами.
Какая это машина? — спросил я.
«Кадиллак». Я купил уже подержанную. Но в классном состоянии. Только резину поменял. — Он снял рубашку. — Это была отличная сделка.
— А кто эта черная девушка?
Он растянулся на кровати.
— Моя жена.
— У тебя жена — негритянка?
— Да. Старую я оставил. Этой двадцать три. Цветочек! Ее зовут Сония. А если ты думаешь, что у нее в руке ветчина, то ошибаешься, это шпик. Настоящий шпик из Венето. Я привез его из Италии. В Бразилии такого деликатеса днем с огнем не сыщешь. Это была целая проблема — провезти его. Меня даже остановили на таможне и хотели разрезать его на кусочки, думали, что в нем наркотики… Ладно, тушим свет, умираю, как хочется спать.
Комнату заполнила темнота. Я слышал, как он дышал и производил губами странные звуки. Неожиданно он сказал:
— Ты понятия не имеешь, как там живется. Жизнь не стоит ни гроша. Все тебе прислуживают. Ни хрена не делаешь целыми днями. Совсем не так, как в этом говенном местечке. Пора с ним завязывать.
— А где эта Бразилия? — спросил я.
— Далеко. Очень далеко. Спокойной ночи и золотых снов.
— Спокойной ночи.
И все остановилось.
Фея погрузила Акуа Траверсе в сон. Дни следовали один за другим, жаркие, похожие друг на друга и бесконечные.
Взрослые не выходили из дома, даже когда наступал вечер. Раньше после ужина они выносили на улицу столы и играли в карты. Сейчас сидели по домам. Феличе куда-то исчез. Папа целыми днями валялся в постели и разговаривал только со стариком. Мама готовила. Сальваторе закрылся в своем доме.
Я катался на новом велосипеде. Все хотели покататься на нем. Череп наловчился проезжать все наше местечко на одном колесе. Я же не мог и двух метров.
Я почти все время был предоставлен сам себе. Я доезжал до пересохшего источника, катился по пыльным тропинкам среди полей, которые уводили меня далеко-далеко, туда, где была голая земля, огороженная проржавевшей колючей проволокой. Еще дальше в жарком мареве дрожали очертания комбайнов, ползающих по полям.
Иногда редкий грузовик, груженный мешками с зерном, проезжал через местечко, оставляя за собой шлейф черного дыма.
Когда я ехал через селение, мне казалось, что все смотрят на меня. Вон из-за занавески шпионит за мной мать Барбары, Череп тычет пальцем в мою сторону и что-то говорит Ремо, рядом Барбара, которая странно мне улыбается. И это чувство не покидало меня, даже когда я оставался один, сидя на ветке дерева или несясь мимо полей. Даже когда, кроме скошенных колосьев и знойного неба, не было ничего кругом, мне казалось, что тысячи глаз наблюдают за мной.
Не поеду я туда, не беспокойтесь. Я же поклялся.
Но всякий раз холм возникал прямо по моему курсу, и он ждал меня.
Я начал ездить по дороге, ведущей к ферме Меликетти. И с каждым днем, не отдавая себе в том отчета, прибавлял по нескольку метров.
Филиппо забыл обо мне. Я это чувствовал.
Я попытался мысленно позвать его.
Филиппо! Филиппо, слышишь меня?
Я не могу приехать. Не могу.
Он не думал обо мне.
Может быть, он умер. Может, его уже больше нет на этом свете.
После обеда я завалился в постель почитать. Свет едва проникал сквозь плотные занавески в раскаленную комнату. И я задремал с комиксом в руках.
Мне снилось, что уже ночь, но я все хорошо вижу. В темноте передвигаются холмы. Медленно-медленно, словно черепахи. Затем все они одновременно открывают глаза, красные дыры среди колосьев, и начинают медленно-медленно подниматься, уверенные, что их никто не видит, и становятся гигантами, с плотью из земли, покрытыми шкурой из колосьев. И они наваливаются на меня и хоронят под собой.
Я проснулся в луже пота, встал и поплелся к холодильнику попить. А в глазах стояли холмы-гиганты.
Я вышел из дома и сел на Бульдозера.
Я был в самом начале тропинки, которая вела к заброшенному дому.
Холм был в ее конце. Мрачный, колышущийся в теплом мареве. Мне показалось, что я разглядел пару глаз среди колосьев, под самой вершиной, но это были просто пятна в складках рельефа. Солнце заходило, и воздух остывал. Тень от холма медленно наплывала на долину.
Я должен был подняться на него.
Голос папы удерживал меня. «Слушай внимательно. Если ты вернешься, они его убьют. Они поклялись».
Кто? Кто в этом поклялся? Кто его убьет?
Старик? Нет. Он — нет. Он недостаточно силен.
Они, земляные гиганты. Властелины холмов. Сейчас они залегли в полях и стали невидимыми, но ночью они проснутся и сделают свое страшное дело. И, если я сейчас пойду к Филиппо, пусть даже сейчас день, они перекатятся океанскими волнами по полям до самой ямы и засыплют ее землей, похоронив его в ней.
Вернись назад, Микеле. Вернись назад, сказал мне голосок моей сестры.
Я развернул велосипед и стрелой полетел сквозь колосья, между колдобин, крутя педали словно обезумевший, надеясь проскочить по спинам этих проклятых монстров.
Я спрятался за большим камнем у высохшего русла. Пот лил с меня ручьем. Мухи не оставляли меня в покое. Череп запятнал всех. Остался я один. И дело мое было безнадежным. Мне нужно было вскочить и стремглав, не останавливаясь ни на мгновение, пересечь стерню, добежать до дерева и крикнуть: «Логово, выпусти всех!»
Но там, почти у самого дерева, ждал Череп, настороженный, словно ищейка, и если бы он меня заметил, то наверняка успел бы догнать и, ударив четырежды по плечу, вывести из игры.
В общем, нужно было бежать, и все, — что случится, то случится, не сидеть же здесь до утра.
Я уже собрался вскочить, как чья-то тень накрыла меня.
Череп!
Нет. Это был Сальваторе.
— Подвинься, а то он меня увидит. Он рядом.
Вопреки желанию у меня вырвалось:
— Где остальные?
— Он запятнал всех. Остались только я и ты. Это было первый раз, как мы заговорили после того случая с Феличе.
Череп меня спросил, почему мы поссорились.
«Мы не ссорились. Просто Сальваторе перестал мне нравиться», — ответил я.
Череп дружески похлопал меня по плечу.
— Ну и правильно. Он хреновый парень.
Сальваторе вытер пот со лба.
— Кто побежит распятнывать?
— Давай ты.
— Почему я?
— Ты быстрее бегаешь.
— Я быстрее бегаю, когда бежать долго, но до дерева ты домчишься быстрее меня.
Я молчал.
— У меня идея, — продолжил он. — Выскакиваем вместе, сразу оба. Когда побежит Череп к нам, я замедлю бег, а ты лети к дереву. Так мы заставим его проиграть. Что скажешь?
— Идея хорошая. Только в этом случае выиграю я, но ты-то проиграешь.
— Наплевать. Иначе нам не оставить его в дураках.
Я засмеялся.
Он посмотрел мне в глаза и протянул мне руку:
— Мир?
— Ладно. — Я пожал его руку.
— Знаешь, Дестани больше не будет преподавать в нашем классе. С этого года придет другая училка.
— Кто тебе это сказал?
— Тетя разговаривала с директором. Говорит, что новая — красивая. Может, будет не такой занудой, как Дестани.
Я вырвал пучок травы.
— А мне все равно.
— Почему?
— Потому что мы уедем из Акуа Траверсе.
Сальваторе с удивлением уставился на меня:
— И куда вы уедете?
— На Север.
— Куда на Север?
— В Павию.
— А где эта Павия?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Но мы будем жить в большом доме, на последнем этаже. И папа купит себе 131-й «мирафиори». И я там буду ходить в школу.
Сальваторе поднял камень и начал перекидывать его из ладони в ладонь.
— И больше не вернешься?
— Нет.
— И не увидишь новую училку?
Я смотрел в землю.
— Нет.
Он вздохнул:
— Очень жаль… — И посмотрел на меня.
— Готов?
— Готов.
— Тогда бежим. И не останавливайся, что бы ни случилось. На счет «три».
— Раз, два, три! — И мы сорвались с места.
— Вон они! Вон они! — заорал Ремо, сидящий на ветке дерева.
Но Череп уже не смог бы ничего сделать: мы оказались быстрее. Мы подскочили к дереву вместе и в голос завопили:
— Логово, отпусти всех!
Тэкс Эйвери — автор веселых мультфильмов и многочисленных комиксов.