Гердт, хорошо знавший художника Ореста Георгиевича Верейского, отмечал, что ни разу не видел в его доме (а жили они рядом в Пахре) ни одной его картины на стене: «Не мог он вывесить себя, для него это было невозможно… И я, в свою очередь, не могу себе представить, чтобы я назвал собственное выступление “творческим вечером”. Физически не в состоянии выговорить фразу: “мое творчество”.
Это же получится, что я — Творец! Актерство — ремесло…»
Зиновий Ефимович никогда не ставил себя слишком высоко — даже для себя, не то что для человечества: «Никогда не думал о своей избранности или исключительности. Я просто привык выслушивать комплименты про себя, зная: “Давай, болтай, деточка. Я-то знаю, чего стою!”». В одной из книг он вычитал фразу: «Вопросы — признак молодости, ответы — признак старости». Но говорил про себя: «Я не потерял интерес к жизни, не разучился задавать вопросы. Меня очень занимает постижение художественной истины».
И снова Хаит: «Гердт был абсолютно доступен, но не любил панибратства. Любил шутить, балагурить, но когда перегибали палку, он сразу же делал так, что человек сам осекался. Сколько раз мы занимали у него деньги!.. Это было святое — получить зарплату (шестьдесят рублей, с вычетом из них всех налогов — за бездетность и прочих) и тут же занять у кого-нибудь еще трояк, пятерочку или десятку. Мы были молоды, спиртное стоило дешево, мы брали литр и ехали к кому-то в гости, где уже была готова какая-то закуска. Смех, анекдоты, танцы, философские разговоры… Гердт, едва уловив в глазах кого-нибудь из нас еще только мысль о том, чтобы попросить взаймы, всегда сразу же спрашивал: “Сколько и до какого?” И всегда был очень щедр. Никогда не отказывал.
Он любил женщин. Эта страсть присуща всем нормальным мужчинам, но в нем она существовала в каком-то другом коэффициенте, в другом эквиваленте. Он был элегантен и даже экстравагантен по отношению к женщинам и абсолютно бескорыстен. Больше всего он ценил в женщине именно женщину, очаровательное создание, несмотря ни на возраст, ни на ее жизненные обстоятельства, ни на ее недостатки. В любой женщине он видел, прежде всего, хрупкое создание, которое нужно охранять и оберегать, ухаживать как за цветком. Внешность ни о чем ему не говорила. “Женщина, — говорил нам Зиновий Ефимович, — это не мы с вами. Это другое создание. Она несравненно выше мужчины”…»
Однажды с Гердтом случилась смешная история, о которой тоже рассказал Хаит: «У нас в театре работала администратор Цецилия Михайловна Вортман. Это была всеобщая любимица. Мы ее звали Цилей. Добрее человека я просто не встречал. Она была добрая до абсурда. Она была уже в годах, но очень любила себя, холила, была полненькой и невероятно обаятельной. И вот однажды мы приехали на гастроли в Ярославль. А надо сказать, Зиновий Ефимович любил женщин приобнять, поцеловать, нежно взять за талию… Это у нас в театре было — как зажечь спичку!.. Никто не стеснялся, все любили друг друга как братья и сестры. Мы всегда целовались друг с другом, когда встречались, когда прощались…
Наша Цецилия Михайловна как администратор всегда выезжала вперед труппы, подготавливала гостиничные номера по заказанному списку и так далее.
И вот наш автобус подъезжает к гостинице. Мы высаживаемся, разгружаем чемоданы, кофры и через стеклянные стены гостиницы видим Цилю, оживленно беседующую у окошечка администратора. Мы ее видим, а она нас еще нет. Гердт, двинувшись вперед, вдруг оборачивается к нам, следующим за ним, подает знак, чтобы мы все остановились и заткнулись. Подкрадывается сзади к Циле и хватает ее обеими руками за очень объемные ягодицы. Циля обычно на такие невинные вещи реагировала очень спокойно, типа “ой, кто это?”. Здесь к нам лицом поворачивается незнакомая женщина (как оказалось, профессор-химик, приехавшая на какой-то симпозиум) и… Прежде чем она успела что-то вымолвить, Гердт трагически схватился за голову, потом замахал руками: “Боже мой!!! Господи!.. Простите меня, умоляю!.. Какой кошмар!” Мы все расхохотались, а дама, как ни в чем не бывало, говорит Гердту: “Ну что такого? Я понимаю, просто ошиблись жопой!” Гердт, принеся тысячу извинений, объяснил даме, что она просто очень похожа на “нашу Цилю”…»
Когда Цецилии Михайловне поведали эту историю, она, посмеявшись, упрекала Гердта: «Ну как ты мог перепутать?!»
А вот что мне рассказала заведующая литературной частью театра Образцова, главный хранитель музея кукол Наталья Андреевна Кострова: «Он был и человек и актер вместе, то есть его темперамент, его натура актерская до мозга костей, она вот еще как проявлялась. Когда он работал в “Необыкновенном концерте”, когда конферансье играл, я вообще очень любила смотреть этот спектакль за кулисами, как работают актеры, как слаженно, как удивительно точно, виртуозно и легко — так оно ощущалось. Когда Зиновий Ефимович работал, я просто наблюдала за каждым его движением, и бывали такие спектакли, когда Гердт становился непохожим на самого себя.
Он работал сосредоточенно, легко, азартно, играючи, все было играючи. Но иногда бывало так, что я где-то просто его не узнавала, была в полном восхищении, не понимая, что произошло. Почему? Он вот сейчас играет, как всегда, легко, творчески удивительный образ конферансье. В какие-то моменты в спектакле он был неузнаваем, он весь светился, он был красив, как бог, и вот с этой его припрыжкой, у него одна нога была короче, это был просто танец рукой (а конферансье, между прочим — кукла тяжелая), но он просто летал и у него из его нутра слова, фразы, игра с публикой, игра с другими персонажами — она была просто восхитительно прекрасна, восхитительно азартна, восхитительно дурашлива. Прекрасный актер, и конферансье у него был насыщенный, энергичный, блестящий.
Оказывается, за кулисами, кроме меня, к которой, естественно, все привыкли, находилась какая-то женщина, не из театра. Может быть, она была корреспондент, журналист, может быть, чья-то знакомая, а может быть, специально пришла брать интервью у Гердта. И он-то, оказывается, блистал и для нее тоже! И эта женщина, открыв рот, глаза сияют, смотрит на него тоже как просто на какое-то божественное произведение. Вот так он искрил еще больше, еще сильнее, когда ему надо было еще и покорить женщину. И вот это был действительно восторг! Актер ведь и любимец женщин, и любитель».
И еще из рассказов Ляпидевского: «Гердт на дух не переносил вранья, нечестности. Сплетни, косые взгляды — к этому он был жесток. Всегда защищал слабых, вплоть до скандала. Я помню, как мы должны были выезжать куда-то за границу. И вдруг в списке не оказалось фамилии человека, который имеет в спектакле свою партию, который всегда делал свое дело честно и добросовестно, который раньше выезжал с нами без каких-либо проблем уже много лет. Оказалось, что его заменили на очень посредственного актера, которого кому-то надо было “вывезти”. Гердт пошел к Образцову, выложил на стол свой загранпаспорт и сказал: “Я никуда не поеду, если не поедет вот этот человек”. Сергей Владимирович, конечно, не смог никуда деться. Справедливость была восстановлена, и мы все были очень довольны такой принципиальностью. Эта была грандиозная защита. Конечно, Сергей Владимирович Образцов по своему характеру не мог терпеть таких акций Гердта. Он понимал их по-своему, и в восемьдесят втором году Гердта вызвали в Министерство культуры. Там, в кабинете, тогдашний министр пересказал Зиновию Ефимовичу ультиматум Образцова: “Или Гердт, или я”».
Как уже говорилось, к тому времени Гердт и сам созрел для ухода из театра Образцова. Он вспоминал: «Но как ни интересно мне было работать в кукольном театре, я всегда мечтал о драматической сцене, хотел сыграть трагическую роль. Меня угнетало, что во мне видели комика, а я по натуре совсем другой человек. Моя самая любимая роль — король Лир, которого я сыграл за кадром в фильме Козинцева. А потом Валерий Фокин пригласил меня в Театр им. Ермоловой. И это был новый виток судьбы, которая всегда ко мне благоволила… Потом была роль в “Костюмере”, где Валерий был главным режиссером. Он привез пьесу, ее перевела Померанцева, и мы убрали одну линию: костюмер любит актера чувственно. Мне это было неинтересно. Мне было интересно другое — как человек любит талант, служит таланту. Партнером моим был Всеволод Якут, замечательный актер. Мы были дружны лет сорок до этого. Но только по линии выпивки».
И еще малоизвестная страница из жизни Гердта: летом 1946 года художественная мастерская ЦДРИ выпустила брошюру «Как показывать фокусы». Можно было бы написать о ней в главе «Гердт о профессии учителя»: в ней не только рекомендации молодым актерам, но и поучения, весьма полезные и нужные. Мы все же решили написать об этой брошюре в главе о кукольном театре, ибо написана она именно в те дни, когда Гердт перешел в театр Образцова, написана потому, что Зиновию Ефимовичу хотелось передать свои мысли и умения будущим актерам. Да и вообще, он любил не получать, а именно давать.
Вот несколько строк из этой брошюры: «Кроме необходимых объяснений “секретов”, в этой книжечке ты найдешь и примерный разговор со зрителями. Это не значит, что нужно говорить весь текст слово в слово — переставляй слова и фразы как тебе удобнее, но стихи, конечно, лучше выучить наизусть.
Конечно, ни один фокус не получится у тебя сразу. Терпеливо упражняйся до тех пор, пока не убедишься, что можешь показывать их без ошибок.
Перед показом фокусов поставь небольшой столик с таким расчетом, чтобы зрители были отдалены от тебя не меньше чем на три-четыре шага и не стояли по бокам, — иначе они могут заметить и раскрыть твои “секреты”. Так как тебе придется играть “знаменитого чародея и факира” Обдул-Обдувала, советуем тебе накрутить на голову полотенце в виде чалмы, надеть халат или еще как-нибудь изменить свой обычный костюм. После всех приготовлений выйди к зрителям и, поклонившись, начинай:
Если учесть, что тираж у брошюрки немалый — 45 тысяч, то можно представить себе и популярность ее, и нужность. Хотя составителем фокусов является Г. И. Греголи, а художником книги — В. В. Андриевич, все же главным ее автором был Гердт.
Вот отрывок из текста указанной брошюры: «Этот фокус («Меняющиеся зеркала». — М. Г.) показывается на картинках. Посмотри на них внимательно, и ты увидишь, что два клоуна и две собаки держат синие зеркала, остальные же два клоуна и две собаки — красные. Сложи двойные картинки веером в следующем порядке: клоун, собака, клоун, собака. Картинка с полным портретом собаки, конечно, последняя, т. е. верхняя. Держи эти четыре картинки оборотной стороной к зрителям.
Вы, наверное, заметили, что Посмеян Грустиныч и мистер Полкан никак не могут встретиться. Стоит только клоуну приблизиться к собакам, как тут же, при всем честном народе, собаки превращаются в клоунов; и наоборот, — как только Полкан приблизится к клоунам, они моментально улетучиваются и на всех четырех картинках красуется морда пса…
Здесь у меня два Посмеяна и два Полкана. У всех синие зеркала. Но в этой руке у меня еще один портрет. Это мистер Полкан. У него, как видите, красное зеркальце. Вот упрямый какой. Но зеркальце у него волшебное. С помощью моего заклинания оно может сделать все синие зеркала красными. Беру отсюда одного Посмеяна и на его место ставлю Полкана (с этими словами поверни свои четыре картинки оборотной стороной к зрителям и, незаметно перевернув их красными зеркалами вверх, замени полный портрет клоуна полным портретом собаки).
“Тумба-Румба-Клумба-Клос! Превращенье началось!”
(Покажи зрителям четыре картинки с красными зеркалами. Перемену зеркал можно повторить еще раз, сказав, что синее зеркальце Полкана тоже волшебное; оно может сделать все красные зеркальца синими.)
Но при помощи моего заклинания я могу превратить любой отдельный портрет Посмеяна Грустиныча в портрет мистера Полкана и наоборот…»
Итак, становится понятно, что Зиновий Гердт — блистательный педагог не только в области искусств, но и психологии. Брошюра его «Как показывать фокусы» заканчивается достаточно поэтично:
Хотя Зиновий Ефимович больше не возвращался к своему труду «Как показывать фокусы», но педагогическим принципам, изложенным в ней, всегда был верен.
«…Куклы долго разговаривали моим голосом — у Образцова я проработал 36 лет. Это были очень непростые, интересные годы. Со многим я был не согласен, многое не принимал в этом человеке. Но и сейчас я не могу не восхищаться его талантом, его человеческой сущностью».
В своих записях Гердт утверждал: «Я совершенно не томился за ширмой. Тем более что я там искал и иногда находил что-то художественное. Я сыграл то, что хотел. И в этом мне помогали друзья. К тому же надо сказать, что телевидение было всегда на моей стороне. Если честно, там мне никогда не отказывали… Что касается отчаяния, то, сказать по правде, более отчаянной минуты, чем сегодняшнее утро, не помню. Я очень тяжело хвораю. И был момент — потерял веру во всё. Потом Таня меня как-то утешила, убедила, что прорвемся… Что из крупных достижений в жизни? А вот что: ко мне за город, на дачу, каждый день звонят — не солгу — человек пять молодых людей, которые просто хотят приехать, поболтать, посидеть — это самая огромная победа в моей жизни. Выше этого нет. Я люблю молодых, и они меня любят — вот что шикарно!»
И еще из заметок Гердта: «Надо суметь сохранить в душе те искры, которые оживят кусок дерева, заставят зрителей поверить в чудо жизни куклы, сопереживать ей…»
В день 60-летия Образцова театр гастролировал в Орле. Зиновий Ефимович, естественно, не мог не откликнуться на это событие. Он всегда помнил, что коллектив Центрального театра кукол не только создан, но и взращен Сергеем Владимировичем. И потому откликнулся на юбилей Образцова статьей «Что такое возраст» («Орловский комсомолец», 21 декабря 1961 года). Из статьи этой видно отношение Гердта не только к его любимому театру, но и к самому Образцову. Вот фрагменты из нее:
«О том, что я устал, или что мне почему-то сегодня грустно, или, наконец, что я неважно себя чувствую — болит голова и надо бы сходить к доктору — обо всем этом я могу сказать многим своим друзьям и близким. Лишь одному человеку, с которым я вижусь почти ежедневно, я никогда ничего подобного не скажу. Он просто не поймет. Глаза его будут внимательно-сочувственны, он выслушает меня до конца, а потом скажет: “Вы знаете, какую песню я выучил на гитаре? ‘Летят утки’. С ума сойти”.
Это может показаться обидным только тому, кто его не знает. Дело в том, что от него самого никто никогда не слышал, что он устал, что ему почему-то грустно и что надо бы сходить к доктору. У него на это попросту нет времени.
…Он член Советского Комитета защиты мира, тысячам читателей он известен как автор проблемных статей и книг об искусстве, книг о путешествиях с фотографиями и рисунками автора, многочисленные любители-рыбоводы ждут от него редчайших мальков, в конце концов в 7.30 он выступает в эстрадном концерте и в 9.15 по телевидению.
Прошло 16 лет, как я знаю этого человека. Казалось бы, пора перестать удивляться, но это невозможно. Когда я увидел его впервые, волосы у него были цвета ржи. Сейчас они белые. Это произошло так постепенно, что я даже не заметил. Мне кажется — он такой же, как много лет назад. И вот вдруг оказывается, что Сергею Образцову 60 лет. Может быть. Это серьезный рубеж. Но я уверен, что завтра он мне скажет: “Посадил 12 берез. Вынул четыре кубометра грунта. С ума сойти!..”».
В театре было все — интриги, несправедливости, любимчики. Все как везде.
Но, несмотря ни на что, Образцов неоднократно ходатайствовал за Гердта. Одно из подтверждений этому — письмо, с которым Сергей Владимирович обратился к Евгению Владимировичу Зайцеву — первому заместителю министра культуры РСФСР:
«Вы, безусловно, хорошо знаете актера нашего театра народного артиста РСФСР Зиновия Ефимовича Гердта. Он известен нашей стране и как очень интересный киноактер, снимавшийся во многих фильмах. Его знают также и по выступлениям по телевидению, по радио. Известен он и сольными творческими вечерами. Во всех этих случаях он получает установленную ему восемнадцать лет тому назад разовую концертную ставку в размере 13 руб. 50 коп. С моей точки зрения, это предельно несправедливо, и я очень просил бы Вашего содействия о повышении ему разовой концертной ставки.
Искренне уважающий Вас, С. Образцов».
Гердт был признателен Образцову не только за внимание к нему. Вот что пишет он о Сергее Владимировиче: «Но что особенно отличало Образцова — аллергия на любые проявления национализма. Сколько прекрасных поступков совершил этот человек в те жуткие годы… Как-то (в период борьбы с космополитами) в театр пришел приказ из министерства — сократить четырех человек в оркестре. Образцов собрал худсовет, обрисовал ситуацию и говорит: предлагаю сократить Иванова, Петрова, Сидорова и Новикова (фамилии я точно не помню). А это лучшие музыканты! Я вскричал: “Сергей Владимирович, в своем ли вы уме?! Давайте сократим Гомберга, Файнберга, Цыперовича… Это слабые музыканты, оркестр с их уходом ничего не потеряет!” Образцов побелел и сухо произнес: “Товарищи, совсем забыл, мне надо срочно переговорить наедине с Зиновием Ефимовичем”. А затем набросился на меня как барс: “Вы что, идиот? Вы не понимаете, что творится в стране?! Где Гомберг, Файнберг найдут работу? Их семьи умрут с голода! А Иванова, Петрова с радостью возьмут в любой оркестр!” Вот так поступил истинный русский интеллигент».
В Образцове Гердт подмечал и ценил именно те черты, что были свойственны ему самому — порядочность, великодушие, глубокий профессионализм.
Из рассказа Роберта Ляпидевского: «Зиновий Ефимович признавал и любил только правду, терпеть не мог никакого лукавства. Не любил пристрастия к актерам… А у Образцова было пристрастие именно к Гердту, причем очень ревнивое… Когда Зиновий Ефимович брал в руки куклу, она у него жила и работала. С мастерами он обсуждал каждую деталь куклы. Рычажки, педальки рта, всякие тяжи — одним словом, всё, каждый миллиметр тела куклы, чтобы кукла была в руке как бы продолжением этой руки. Чтобы нигде ничего не терло, не мешало, чтобы рука чувствовала себя как в отлично сидящей перчатке, чтобы не было никакого сопротивления. От этого очень сильно зависит игра актера. Если что-то мешает в кукле, уже все мысли идут туда, уже монолог существует сам по себе, ты — сам по себе, а кукла — сама по себе. Гердт был в этом смысле педантом, и этой его профессиональной дотошности можно было только позавидовать. “Подточи мне здесь и вот здесь, а здесь чуть затяни…” Это должны были делать все актеры, которые работали с куклами, но… кому-то было просто лень, кто-то не имел времени на такие тонкости, а кто-то говорил, что может сыграть чем угодно, хоть палкой…
Зиновий Ефимович всегда был человеком рисковым. Он всегда что-то пробовал, шел ва-банк, не боялся идти наперекор кому бы то ни было. Он ничего не боялся. Любил жизнь и очень хорошо понимал, что смерть — ее естественное продолжение, и при всем том, что уходить никому не хочется, бояться смерти — неумно».
Таня — гениальная дама, она подарила нам последние 15 лет Зяминой жизни…
Судьбе было угодно, чтобы спектакль «Необыкновенный концерт» соединил Зиновия Ефимовича с Татьяной Александровной Правдиной. Поэтому нам пора покинуть кукольный театр и рассказать об этом необыкновенном союзе.
Они познакомились во время гастролей театра Образцова в Египте, Сирии и Ливане в 1958 году. Татьяну Александровну представили Зиновию Ефимовичу как переводчицу: в поставленную перед ней задачу входил перевод на арабский язык «Необыкновенного концерта».
Образцов привел Таню к Гердту, дело было в театре. Гердт с ленивой небрежностью обмерил, ощупал, обследовал ее взглядом и спросил:
— Дети есть?
— Есть. Дочка.