По моему приказанию смельчак прибыл на НП. Им оказался рядовой Алолов. Лет ему было немногим более сорока. Дома его ждали десять человек детей. Таким обильным потомством мог похвастаться далеко не каждый. А вот поди ж ты, в критическую минуту он первым бросился на смертельное дело, показал и лихость, и сноровку, и мужество настоящего патриота.
Кормилец большой семьи, которому жизнь дорога вдвойне, Алолов не осторожничал и не прятался за чужие спины. Наоборот, он увлек своим примером и остальных. Следом за ним помчались другие упряжки. Вовремя выпущенный залп "катюш" привел в замешательство минометные расчеты немцев, облегчил нашим артиллеристам развертывание. И сейчас, когда Алолов находился на НП, уже около десятка наших орудий стреляли прямой наводкой по вражеским траншеям и огневым точкам.
С теплым чувством вручил я Алолову орден Красной Звезды - высшую награду, которую командир дивизии мог давать по своему усмотрению. Обняв его и расцеловав, я от души сказал бойцу:
- Желаю тебе живым и здоровым встретить последний час войны.
И ведь сбылось это пожелание! Невредимым окончил свою фронтовую дорогу бравый ефрейтор Алолов в самом что ни на есть фашистском логове, вернулся к жене и к своим десяти наследникам...
Наконец завершили переправу полк Михаила Максимовича Михайлова и 991-й полк самоходной артиллерии, которым командовал мой старый знакомый Василий Иванович Гордеев. Под Идрицей я распорядился этим полком самовольно. На этот раз он был придан дивизии официально.
Полкам я поставил задачу: засветло захватить две господствующие высоты, перерезать дороги, ведущие к реке. Бой разгорелся с новой силой, медленно перемещаясь в глубь неприятельской обороны. Наша оперативная группа перебралась на новое место, откуда полнее охватывалась картина боя.
Обосновались мы в домике, к которому подступало мелколесье. У крыльца толпились яблони, склоняя крупные ветви, отягощенные желтоватыми шарами белого налива. В комнате не умолкал телефонный аппарат. То докладывал Зинченко, что не чувствует соседа слева и отбивает фланговые атаки, пришлось помогать ему артиллерийским огнем. То звонил Михайлов, сообщая об ожесточенной стычке, в которой переплелись наши и неприятельские боевые порядки. Разговор наш прервал Курбатов:
- Немецкая цепь на опушке!
Прозвучал чей-то тревожный возглас:
- Идут на нас!
Схватив автоматы, мы с Курбатовым выскочили из дверей, залегли. Приготовились отстреливаться и другие офицеры оперативной группы. По кустам действительно двигались неприятельские солдаты и на ходу палили из автоматов по дому и саду. Опять, как и у Лиелаис-Пурвс, мы попали в переделку. Моя вина. Перебрался на новый НП, не дождавшись комендантского взвода. Теперь за это легкомыслие, может быть, придется расплачиваться самой дорогой ценой.
Изготовившись к стрельбе, я вдруг услышал надсадный рев мотора. На подъеме показалась полуторка с бойцами. "Вот оно, наше спасение!" вспыхнула радостная мысль. Но не тут-то было! Пули ударили в борта и кабину грузовика, шофер прибавил газу, развернулся и был таков.
- Трусы, сволочи, - процедил сквозь зубы Курбатов.
Надежда на благополучный исход передряги мгновенно испарилась. Ловя на прицел серые, прячущиеся за кустами фигуры, я нажал на спусковой крючок... Вдруг стрельба вроде бы стихла. Я непроизвольно оглянулся, почувствовав, что это связано с чем-то, чего я не вижу. И замер. На гребне дороги, по которой несколько минут назад выскочила к нам полуторка с солдатами, появилась невысокая девушка в солдатской форме. "Оля!" - сразу узнал я.
Румяной, круглолицей Оленьке - нашему почтальону - было лет девятнадцать. Но выглядела она не больше чем на шестнадцать. Все у нас любили эту веселую и очень старательную девушку. Сейчас она беспечно шла, перебросив за спину толстую сумку, стрельба нимало не смущала ее. Да и чего ей было бояться? Она знала, что идет к оперативной группе, которая находится достаточно далеко от боевых порядков. И только когда пули подняли около нее фонтанчики пыли, когда кто-то крикнул отчаянным голосом: "Оля, ложись!" - она повяла, что творится что-то неладное, и плюхнулась наземь, выставив впереди себя почтовую сумку.
В таком положении Оля пробыла недолго. Через несколько секунд она вскочила и стремительным броском, которому мог бы позавидовать даже бывалый солдат, достигла крыльца осажденного домика. Схватив чей-то автомат, стоявший у входа, она бросилась туда, где залегла оперативная группа.
- Оля-я, вернись, Оля! - закричали ей радисты, наблюдавшие за происходящим. Но девушка уже скрылась за углом дома. Тотчас оттуда брызнула автоматная очередь. И тут случилось нечто невероятное. Неприятельские солдаты, будто напуганные Олиной стрельбой, начали поспешно отходить в лес.
Но чудес на свете не бывает. Просто оказалось, что в тыл противнику зашла рота из алексеевского полка и открыла залповый огонь. Смертельная опасность, нависшая над нами, миновала. Возбужденные боем офицеры громко смеялись и шутили:
- Вот ведь подошла Оля и сразу немцев отбросила!
- Причем, заметьте, с большими потерями для них - даже раненых побросали.
- Да, не то что те герои с полуторки. Откуда они, кстати? Наши?
- Нет, не наши. Это, по-моему, какие-то заблудившиеся артиллеристы...
День, густо насыщенный событиями, сменился сумерками. А вслед за ними быстро и незаметно подкралась ночь. Но бой не утихал. На поросших лесом высотах вспыхивали яростные схватки. В темноте наши и немецкие боевые порядки перепутались окончательно. Командиры батальонов, оторвавшись от соседей, занимали круговую оборону или начинали пробиваться навстречу друг Другу. Управление боем терялось. Борьба шла на ощупь. В лесу завязывались рукопашные поединки.
На левом фланге дивизии, где действовал 756-й полк, положение осложнилось. Наш сосед - 207-я дивизия - отстал километра на три. И гитлеровцы, введя в бой резервы, начали теснить Зинченко. Дело принимало плохой оборот. Надо было немедленно и полностью восстановить управление боем, овладеть инициативой.
Зинченко получил приказание наступать несколько правее, прижаться к 647-му полку. Вся артиллерия дивизии обрушилась на огневую систему противника. После артудара все батальоны были подняты в атаку. Положение на левом фланге немного улучшилось.
С упорнейшим сопротивлением столкнулся и 469-й полк. Все три комбата этого полка - Ионкин, Давыдов и Хачатуров - действовали с исключительной отвагой и находчивостью. Получив артиллерийскую поддержку, батальоны рванулись вперед. Все переплелось - выстрелы, хлопки гранат, вскрики ярости и боли. Гранаты порой использовались как молотки - ими колотили вражеских солдат по голове.
Славно поработали в этом бою саперы 469-го полка под командой Владимира Николаевича Колоколова. В кромешной тьме им приходилось резать проволочные заграждения, обезвреживать минные поля, очищать дороги для пехоты и танков.
После полуночи доклады командиров полков и батальонов, поступавшие на КП дивизии, уже свидетельствовали о том, что войска обрели взаимодействие и ведут организованное наступление. Эти сообщения радовали. Крепла уверенность, что дивизия не хуже других справится с поставленной задачей.
До рассвета оставалось недалеко. Скрипнула дверь, и в дом вошел Михаил Васильевич Артюхов. Начальник политотдела был в приподнятом настроении, глаза у него горели. Он только что вернулся из подразделений.
- Отчаянно сражаются ребята, - заговорил Михаил Васильевич, энергично жестикулируя. - Просто орлы! Знаете, как сержант Аганцов из четыреста шестьдесят девятого отличился? Вырвался со своим отделением вперед. Человек двадцать они уничтожили. Сам сержант с десяток уложил из автомата. Гитлеровцы окружили их. Патроны у ребят кончились. Начали отбиваться гранатами, потом до прикладов дело дошло. Все полегли, один Аганцов остался. Левую руку ему перебило, потом еще четыре ранения получил. Но захваченной позиции не сдал. Кидал гранаты до последнего, пока не подоспели наши. Его на носилках в медсанбат - и тут же листовку выпустили: "Бери пример с сержанта Аганцова!" Исключительно высокий боевой дух у людей, точно говорю!
На востоке разгоралась утренняя заря. Стрельба заметно стихла. По дороге мимо нашего наблюдательного пункта потянулись небольшие группы пленных. Пришла приятная весть: за сутки боя нами захвачено двадцать самоходок, или, как называли их немцы, штурмовых орудий. Их отправили в 991-й полк к Гордееву. У самоходчиков ведь частенько случались те же заботы, что и у летчиков, и у танкистов: потери в боевых машинах восполнялись медленнее, чем потери в людях. И оставшиеся "безлошадными" артиллеристы жаждали заполучить хоть какое орудие...
Первые сутки боя на Айвиексте окончились в нашу пользу. Мы преодолели водную преграду, вклинились в глубокую, хорошо развитую оборону противника, потеснив его на решающих участках. Люди действовали умело и отважно. Потерь у нас оказалось меньше, чем можно было ожидать. Командиры полков и батальонов управляли подразделениями уверенно. Лишь в начале ночного боя они несколько утратили чувство обстановки, потеряли связь с соседями. Но вскоре наладили. Неплохо зарекомендовал себя Михайлов, проводивший свой первый бой в должности командира 674-го полка.
Все это было так, но... Успех первого дня еще не решал всей задачи в целом. Окончательно сломить противника нам не удалось. Еще два дня продолжались бои. Сопротивление гитлеровцев не ослабевало. Заметно было их преимущество в воздухе - фронтовое командование на этот раз не баловало нас авиационной поддержкой. И каждый отвоеванный метр давался нам с большим трудом, хотя перевес в сухопутных силах был на нашей стороне.
Лишь на третьи сутки после форсирования Айвиексте мы вышли к деревне Арики, расположенной всего в десяти километрах от переправы. Но и перед ней пришлось топтаться дня два. Прежде чем мы закрепились в этом населенном пункте, он трижды переходил из рук в руки. В конце концов перевес оказался на нашей стороне. Части дивизии захватили много пленных, всякой военной техники, боеприпасов и лошадей.
Противник откатился километра на три, к полотну железной дороги. Там проходил рубеж, прикрывающий реку Арона. Сама Арона, текущая с севера на юг и впадающая в Айвиексте, выглядела по сравнению со своей старшей сестрой не рекой, а ручейком. Но укрепления на ней были сильные.
Их предстояло преодолеть.
Несчастливое число
Я слышал от многих, что люди на войне частенько заражаются фатализмом, с повышенным вниманием начинают относиться ко всякого рода приметам и предзнаменованиям. Не знаю, как кого, но меня не мучили сомнения, если какое-нибудь дело приходилось начинать в понедельник; я не сворачивал с дороги, если ее перебегала черная кошка или навстречу попадалась женщина с пустыми ведрами. Впрочем, кошек в деревнях осталось мало, а женщин за их повседневным трудом мы видели редко.
И все-таки бывали совпадения, обращающие на себя внимание. Ну хотя бы тем, что случались они очень редко.
С утра 13 августа 79-й стрелковый корпус дрался на подходах к Ароне. В полосе нашей дивизии противник был сбит с железнодорожного полотна, и бой теперь переместился за насыпь, в лес. Зеленая чащоба гудела и стонала от снарядов и мин. Новые разрывы сливались с эхом предыдущих. Схватка была жестокой.
На этом этапе операции перед войсками 2-го Прибалтийского фронта стояла задача нанести концентрированный удар с севера и юго-востока по городу Мадона и овладеть им. Мадона хоть была и небольшим городком, но представляла собой важный для общего хода наступления узел железных и шоссейных дорог. Наш корпус непосредственно не участвовал в освобождении Мадоны, но мы должны были сковать и потеснить немецкие части, прикрывавшие город с юга, и тем самым помочь нашим соседям ворваться в него. Меридиан Мадоны мы уже прошли - город находился в девяти километрах к северо-востоку от нас.
Помня о главной задаче фронта, мы изо всех сил старались в этот день прорваться к реке, чтобы как можно больше ослабить силы противника. Ведь в эти часы уже завязывалась перестрелка на окраинах Мадоны.
Бой дивизия вела всеми силами - три полка наступали, развернувшись в одну линию. Их поддерживали гордеевские самоходчики. Михайлов донес, что не имеет локтевой связи со своим левым соседом - 380-м полком 171-й дивизии. С наблюдательного пункта, расположенного перед железнодорожным полотном, уже ничего не было видно, Я подумывал, что пора бы перенести его за железную дорогу.
По радио связался с командиром корпуса, доложил ему обстановку и свое решение, спросил о положении 171-й дивизии - не оголила ли она наш левый фланг? Переверткин рассеял мои сомнения:
- Переход на новый энпе разрешаю. По данным, которыми я располагаю, все идет нормально. За свой фланг не беспокойтесь, смотрите вперед!
Я приказал готовить новый наблюдательный пункт. Место для него было выбрано среди сосняка на возвышенности, откуда хорошо просматривались боевые порядки на главном направлении. Как только саперы наспех, с колена отрыли окопы, оперативная группа стала перебираться на новое место, хотя там далеко не все еще было готово. Со мной отправились командующий артиллерией дивизии Максимов, начальник дивизионной разведки Коротенко, начальник оперативного отделения Офштейн, дивизионный инженер Орехов, помощник начальника связи Муравьев, мой адъютант Курбатов, ординарец Костя Горошков, радисты и телефонисты. Позже подошла Таня Павлова - младший лейтенант медицинской службы.
Все мы любили эту славную девушку из далекого сибирского села, мечтавшую стать актрисой. В редкие часы отдыха, когда оперативная группа оказывалась в сборе, мы охотно подпевали Тане, заводившей высоким голосом старинные русские песни. Она, как могла, развлекала нас шутками и импровизированными сценками. Младшего лейтенанта любили не только за веселый нрав и ровный характер. Павлову уважали за неженскую храбрость, за доброе фельдшерское искусство.
На этот раз Офштейн сказал Тане и еще нескольким офицерам, обычно входившим в оперативную группу: