- Найду!
- Ну тогда беги.
Солдат повернул назад. Его примеру последовали еще несколько человек. Надо было задержать и остальных. Но они от меня были далеко. Тут ко мне пришла неожиданная помощь. Из лощинки, куда устремилась большая группа красноармейцев, послышался высокий женский голос:
- Стойте! Вы бойцы или бабы? Командир дивизии здесь, рядом, и никто не отходит! Стойте, или я вас всех перестреляю!
Подбежав ближе, я узнал военврача Елизарову - жену заместителя командира полка. Она расположилась здесь с полевым перевязочным пунктом. Тут же сидели медсестра и несколько раненых. А Елизарова - небольшая, хрупкая женщина, - решительно выставив вперед автомат, шла навстречу отступавшим солдатам. И такая большая внутренняя сила исходила от нее, так яростно звучал ее голос, что люди повиновались ее требованию.
- Тьфу ты черт, - виновато усмехаясь, сказал один из бойцов. - Ну и баба! Повертай, ребята...
Рассыпавшись в цепь, солдаты открыли огонь по гитлеровцам.
С тех пор как я появился в подразделении, прошло всего минут десять. А мне это показалось вечностью. Батальон был приведен в относительный порядок. Перед его позицией горели три "тигра", остальные скрылись за гребнем высоты. В это время раздался орудийный гром, ударила наша дивизионная артиллерийская группа. Черная стена поднялась над склоном, где находился противник.
Налет длился десять минут. Едва смолкли орудия, как послышались возгласы:
- Вперед! За мной... За Родину!..
Офицеры, а за ними солдаты устремились на скат высоты.
Теперь я мог возвращаться. Дело было сделано. Но слишком велик оказался соблазн понаблюдать до конца, как будет взята высота.
В атаковавших трудно было узнать людей, находившихся несколько минут назад на грани паники. Бойцы шли дружно. Сейчас они, видимо, чувствовали себя сильными, окрыленными, способными смести перед собой все преграды. Этот психологический перелом и послужил залогом победы.
Гитлеровцы были ошеломлены. Ведь только что они наступали, не сомневаясь в успехе. И вдруг - шквал огня, стремительная контратака, и вот уже они сами оказались в положении бегущих.
Высота была в наших руках. Теперь дивизия оказалась на выгодном рубеже. Угроза прорыва противника и выхода его в наш тыл миновала.
Не очень торопясь, с таким чувством, будто заново родился, отправился я на свой наблюдательный пункт. Но по мере того как приближался к нему, настроение портилось. И было от чего. Около НП рвались снаряды. Рядом с блиндажом лежали убитые и раненые.
- Почему раненых не перевязывают и не убирают? - крикнул я, вбегая, пригнувшись, в блиндаж. Медсестра Маша, сидевшая в углу, вскочила и бросилась искать санитарную сумку. Обвальный гром заложил нам уши. С потолка посыпалась земля. В блиндаже кисло запахло порохом. Маша трясущимися руками шарила по полу, хотя сумка висела на колышке, вбитом в стену. Найдя наконец ее, она выскочила наружу.
Офштейн сообщил:
- Слушали по радио переговоры Порхачева с Шерстневым. Порхачев просил разрешения перенести свой энпе на восемьсот - тысячу метров назад. Уж очень им туго приходится.
- Ну и что Шерстнев?
- Не разрешил. Приказал во что бы то ни стало удерживать занятый рубеж. Что теперь будет? Я уже карты сжег.
- Как сожгли, почему?
- Ну, а если прорыв? Если наш энпе захватят? Товарищ командир дивизии...
- Прекратите, Офштейн! Самая большая угроза позади. И на правом фланге тоже будет порядок.
В это время подошел радист:
- Товарищ полковник, командир двести седьмой доложил командиру корпуса: "Противник обложил мой энпе. Теперь трудно отойти". На этом разговор оборвался.
Да, сложная обстановка создавалась на стыке нашего правого фланга и левого фланга 207-й дивизии. Я подошел к стереотрубе. Впереди, справа от нас, хорошо просматривалась небольшая высота с деревней Чанкас на ее вершине. Там уже был противник. Не добившись успеха на нашем левом фланге, немецкое командование, очевидно, решило нанести основной удар в стык двух дивизий, И теоретически и практически это место наиболее уязвимо. Взаимодействие здесь обычно не бывает таким тесным и полным, как в пределах одного соединения или части. Этим и воспользовался неприятель.
Меня позвали к рации.
- Вводите четыреста шестьдесят девятый полк в бой, - услышал я голос Григория Ивановича Шерстнева. - Направление - деревня Чанкас. Надо захватить высоту и не допустить наступления противника на юго-восток. Действуйте решительно, ударьте так, чтобы он прекратил свои атаки. Весь огонь сосредоточьте по высоте. Учтите, у меня больше резервов нет...
Я тут же дал Алексееву команду выступать. Командиру приданного нам полка гвардейских минометов приказал подготовить исходные данные для стрельбы по деревне Чанкас.
В это время воздух наполнился густым, тягучим ревом авиационных моторов. Немецкие самолеты, гуськом заходя на бомбежку, начали обрабатывать склон и подножье нашей высоты. Затрясся, задрожал блиндаж, в котором мы находились. Поднявшаяся пыль мешала наблюдать. Когда самолеты отбомбились и земля осела, в стереотрубу стало видно, как из-за гребня выползли тяжелые танки и с ходу открыли огонь по нашим позициям.
И снова рокот авиамоторов ворвался в уши. Но на этот раз звук был родной, приятный - на штурмовку шли наши "илы". Чанкас затянуло дымом, загорелось несколько "тигров".
Когда штурмовка окончилась, фашистские танки снова двинулись вперед. Они приблизились к роще у подножья высоты. Это уже было недалеко от нашего наблюдательного пункта. Тут заговорил замаскированный на опушке леса истребительный дивизион Тесленко. "Тигры" начали маневрировать, искать укрытия. Им хорошо была известна сила наших орудий. Несколько танков загорелось. Остальные, спрятавшись в выемках или за холмами, завязали с артиллеристами перестрелку.
Справа, на участке 207-й дивизии, немцы продолжали продвигаться вперед.
Поступил доклад от Алексеева: полк занял исходное положение и готов начать контратаку.
- Пошли к Павлу Денисовичу, - сказал я командиру "катюш" и офицерам-артиллеристам. Мы выбрались из блиндажа. За нами двинулись связисты и разведчики. Вот и НП Алексеева. Я подал сигнал. Послышались команды. И цепь быстрым шагом направилась в сторону противника. Бойцы шли в рост, с оружием наизготовку. Мы с Алексеевым и артиллеристами держались сзади, метрах в пятидесяти. Рядом шагали радисты с рациями и телефонист с катушкой провода. Шествие замыкала группа разведчиков, готовая в любой момент вступить в бой.
Вот цепь скрылась в овражке и вскоре появилась на противоположной его стороне. Мы ускорили шаг, догоняя бойцов. В стане противника установилось какое-то странное затишье. И вдруг сверху по склону покатилась непривычная для глаза черно-бело-синяя лавина. Это были немецкие моряки. Они бежали в распахнутых бушлатах, под которыми пестрели тельняшки. За плечами у них не топырились горбами вещмешки. Ничего лишнего - только автоматы и гранаты.
Я не раз слышал и читал о том, как наши матросы геройски сражались на суше. Зачастую пренебрегая тактикой сухопутного боя и в той же мере пренебрегая смертью, они действовали с поразительной лихостью и бесстрашием. И, несмотря на большие порой потери, наводили на врага ужас, обращали его в бегство. Им случалось добиваться успеха даже там, где не могли этого сделать более опытные в сухопутном бою пехотинцы. Почему? Я не находил ответа, хотя, впрочем, и не задумывался над этим всерьез - мне не приходилось взаимодействовать с моряками.
И вот сейчас я понял, какое устрашающее впечатление производит эта монолитная масса, спаянная своими законами и традициями.
Я заметил, как замедлили шаг наши солдаты. Кое-кто начал останавливаться. Со стороны врага посыпались автоматные очереди. Над цепью моряков взвился какой-то протяжный крик, похожий на вопль. И хоть пули их еще не причиняли нам вреда, чувствовалось, что на какую-то часть бойцов эта атака действует как гипноз. Нужно было немедленно создать крутой перелом в этом психологическом поединке. Но не успел я принять решение, как зазвенел чей-то высокий голос:
- Братцы, били фашистскую пехоту, побьем и моряков!
- Побьем! - покатилось по рядам. Люди подхватывали этот клич, может быть, механически, не вникая в его смысл. Но он создавал ощущение слитности коллектива, ободрял, звал к активным действиям. И цепь с новой энергией устремилась вперед. До гитлеровцев оставалось метров триста. Я приказал командиру полка гвардейских минометов:
- Дайте полковой залп по склону! - И после некоторой паузы спросил: Не заденет наших?
- Нет, - заверил он.
Удар "катюш" был сокрушительным. Моряки исчезли в пламени, в облаке дыма и пыли. Не менее трети матросов осталось на земле. Остальные поднялись и снова пошли. Небо опять прорезали ослепительные молнии. Фашисты плюхнулись на землю. Встало их меньше половины. Теперь наши роты едва ли что могло остановить. Среди черных дымных полос, стлавшихся над полем боя, я на мгновение увидел комбата Сергея Хачатурова. С маузером в руке он бежал впереди своих бойцов и что-то кричал. Потом донеслось раскатистое "ура-а-а!". Немецкие матросы повернули назад. Многие, сунув под мышку автомат стволом назад, беспорядочно стреляли. Мало кому из них удалось уйти.
"Да, - подумалось мне, - у наших моряков, подрывавших себя вместе с врагами последней гранатой, за душой было нечто большее, чем одна традиционная флотская лихость".
Полк с ходу ворвался в деревню Чанкас, овладел высотой.
Когда мы с Алексеевым и офицерами оперативной группы подходили к селению, рядом с нами неожиданно разорвался вражеский снаряд. Алексеев охнул и медленно повалился на землю.
- Павел Денисович, что с тобой? - бросился я к нему.