Перед Одером
Еще в феврале в районе Кюстрина, к югу и северу от него, войска 1-го Белорусского фронта захватили на левом берегу Одера два плацдарма глубиной от 3 до 5 километров. Гитлеровцы не сумели сбросить в воду закрепившиеся там части, однако и не давали им продвинуться.
Кюстринский плацдарм лежал прямо против Берлина.
Немцы понимали, что рано или поздно отсюда начнется наступление на их столицу, до которой оставалось каких-нибудь 60-70 километров. И они делали все, что было в их силах, чтобы эти километры оказались непреодолимыми для наших войск.
Гитлеровский рейх всячески пытался оттянуть свой конец. Тотальная мобилизация сгоняла в армию шестнадцатилетних мальчишек. Из стариков и подростков создавались отряды фольксштурма - "народного ополчения". Сопляки из гитлерюгенда записывались в фаустники. Все это дало возможность фашистскому командованию развернуть на подступах к Берлину, фронтом на восток, две общевойсковые и две танковые армии, входящие в группы армий "Центр" и "Висла". В них было миллион солдат и офицеров, десять с половиной тысяч орудий и минометов, полторы тысячи танков и штурмовых орудий, свыше трех тысяч самолетов, более трех миллионов фаустпатронов.
Мы прибыли на новое место в первых числах апреля. Дивизия расположилась в лесу, километрах в пяти от Одера. До Кюстрина отсюда было около двадцати километров. На противоположной стороне Одера в полосе нашего наступления оборону держали части 89-й гвардейской дивизии 5-й ударной армии.
Теперь-то ни у кого из нас не оставалось сомнения в выпавшем на нашу долю счастье: наступать на берлинском направлении, участвовать в сражении за вражескую столицу. То, что такое наступление начнется в самом скором времени, было очевидно каждому. Об этом говорил весь ход предшествующих операций, все приготовления, которые велись сейчас полным ходом. Да и не было же, в самом деле, резона дожидаться, когда на Берлин двинутся вышедшие к Эльбе союзники, которым фашисты что-то уж слишком охотно сдавали свои города.
В дивизии продолжала вестись боевая учеба. Не отрабатывались теперь лишь действия по преодолению водной преграды.
Большой энтузиазм вызвали поступившие из штаба армии "Памятка бойцу-пехотинцу для боя в крупном городе", "Памятка расчету станкового пулемета, действующему в составе штурмовой группы в уличных боях в крупном городе" и другие советы с "крупногородским" профилем. Памятки говорили сами за себя: впереди, кроме Берлина, не было крупных городов.
К нам продолжало щедро поступать пополнение. Я, как обычно, лично встречал каждую новую партию бойцов. Однажды посмотреть наших новичков, проверить, как идут дела в дивизии, прибыл командарм.
Василия Ивановича Кузнецова я знал еще с довоенных времен - мне тогда приходилось служить под его началом. Как и Юшкевич, это был старый офицер, воевавший прапорщиком в империалистическую. Как Юшкевич и Симоняк, он был грамотным поенным специалистом, хорошим организатором. Но в отличие от того и от другого у Кузнецова была такая черта, как сдержанность ж сухость в отношениях с людьми. Впрочем, этот недостаток не мешал ему хорошо воевать.
Мы с Василием Ивановичем обходили строй дивизии. Солдаты - старые и молодые - браво выпячивали грудь, застыв в положении "смирно". Вдруг взгляд командарма задержался на двух пулеметчиках. Они стояли рядом - молодой парнишка и пожилой, степенный боец. На гимнастерке молодого красной эмалью и тусклым отблеском благородного металла светились три ордена и две медали. У старого не было ни одного отличия.
Кузнецов остановился перед этой парой.
- Вот, товарищ ефрейтор, - обратился он к старику, - посмотрите на своего соседа. Видите, сколько у него наград? А у вас ни одной. Хоть он гораздо моложе вас, а вам у него надо учиться мужеству.
У старика кровь прилила к щекам.
- Разрешите доложить, товарищ генерал? - произнес он сдавленным голосом. - Насчет того, кому у кого учиться, это вам, конечное дело, виднее. Только Васька - мой сын, и два года мы вместе с ним в одном расчете воюем. Я первый номер, а он второй.
- Так почему же вас ни разу не наградили? - спросил Кузнецов.
- А это уж, товарищ генерал, кому какая планида. После боя я завсегда в медсанбат или в госпиталь. И живым не чают. А Васька целехонек. Ему и ордена идут. Чего ж там, воюет он здорово, по-нашенски.
- Что ж, будут и у вас награды, - пообещал Василий Иванович. - Желаю вам отличиться в первом же бою, но ран не получать.
Он двинулся дальше вдоль строя. Я за ним.
- Шатилов, - сказал командарм вполголоса, - этого солдата надо наградить.
- Разрешите вашей властью?
- Нет, незачем. Наградите сами...
Вскоре старый солдат был удостоен ордена Красной Звезды.
Случай этот может показаться вымышленным. Тем более что фамилию пулеметчика я назвать не могу - в свое время не записал и, понятно, забыл ее. Но и сейчас стоят у меня перед глазами эти два бойца - сын, впитавший отцовскую науку воина, и отец, принимавший на себя все пули, предназначенные им обоим.
* * *
Наконец дивизии поставлена задача: с началом общего наступления двинуться с левобережного плацдарма на Кунерсдорф и захватить его. Это не тот знаменитый Кунерсдорф, где во время Семилетней войны русские войска наголову разбили прусскую армию Фридриха II, а просто его "однофамилец", заурядный городишко километрах в восемнадцати от Одера. Все пространство от переднего края до Кунерсдорфа сильно укреплено. Правда, средства усиления нам выделены немалые. Одних орудийных стволов у нас будет 337.
Дьячков и Офштейн со своими помощниками взялись за дело. Им предстояло подробно, во всех деталях разработать последовательность действий дивизии вплоть до захвата Кунерсдорфа. А это кропотливый и сложный труд. И времени на него, как всегда, оказывалось маловато.
Подготовка к наступлению велась скрытно. Части наши не показывались из лесу, не попадали в поле зрения противника. Всякие передвижения к Одеру и от него совершались только ночью, при полной темноте. Днем принимались все меры для маскировки с воздуха.
Забота о сохранении в тайне наших приготовлений проявилась и в своеобразном проведении рекогносцировки на плацдарме. Принять в ней участие требовалось и командиру корпуса, и командирам дивизий, которым предстояло наступать с плацдарма, а в дивизиях - командирам стрелковых и приданных полков, командующим артиллерией. В связи с этим было приказано всем генералам и старшим офицерам отправляться на рекогносцировку небольшими группами и в сержантском обмундировании. Об этом маскараде ничего не знали даже командиры частей, оборонявшихся на плацдарме. Просто их предупредили, что у вас, мол, в эти дни будут работать сержанты-разведчики из штаба, которых не следует ни о чем расспрашивать и которым надо во всем оказывать содействие.
Что ж, мысль о переодевании была неплохой, ибо появление на передовой большого числа генералов и полковников не ускользнуло бы от внимания противника и свидетельствовало бы о том, что готовится что-то серьезное, причем в ближайшие дни.
С утра 12 апреля "старшина" Переверткин, "старший сержант" Асафов, я, "младший сержант" Шатилов (шинель Блинника была мне очень велика и топорщилась во все стороны), и другие "сержанты" переправились по мосту через Одер и группами по два-три человека разошлись по ходам сообщения.
Я с Асафовым вышел на левый берег полка, позиции которого должна была занять наша дивизия с частями усиления. Нам предстояло буквально втиснуться сюда. Рельеф местности здесь равнинный, и полк глубоко врылся в землю. Все окрест просматривалось неприятелем, и всякая попытка высунуться из укрытия обычно оказывалась последней. Все эти траншеи, блиндажи, командные пункты и капониры должно было занять войско вдесятеро большее.
Мы очутились в окопе, среди бойцов. Отсюда хорошо наблюдалась вражеская оборона. Появление в окопе посторонних, незнакомых людей пусть небольшое, но событие. Мы привлекли к себе всеобщее внимание.
- Откуда, братки? По какой нужде? - посыпались вопросы. - Разведчики, говорите? У нас тут не наразведуешься.
Мы сами принялись расспрашивать солдат о жизни на плацдарме. И гвардейцы охотно начали вспоминать февральские дни, когда плацдарм был взят в жестоком бою и им приходилось отстаивать его, укрепляясь, вгрызаясь в землю, неся потери. Каждому хотелось воспользоваться редким случаем рассказать незнакомым людям обо всем примечательном, что случилось здесь, поделиться с ними своими воспоминаниями. Из этих рассказов вырисовывалась картина богатырского мужества и стойкости наших людей. Сколько раз, пока не наступила здесь стабилизация, приходилось отбивать им атаки многократно превосходящих сил врага! И они выдержали все, что, казалось, не под силу выдержать человеку.
- Что за шум, а драки нет? - послышался вдруг звонкий голое.
Мы обернулись. В окопе появился ротный - совсем молодой лейтенант. И по тому, с какой подчеркнутой небрежностью он был одет, как всей манерой держаться хотел показать себя тертым, бывалым фронтовиком, можно было безошибочно определить, что на фронте он недавно.
- Э, да тут гости! Зачем пожаловали к нам, сержанты?
- Да вот, товарищ лейтенант, - ответил я, - изучаем местность для захвата "языка". Смотрим, где лучше к немецким траншеям подобраться. А то вы давно тут стоите, а пленных-то нет.
Лейтенант посмотрел на нас озадаченно, потом расхохотался, фамильярно ткнул Асафова кулаком в живот.
- Ну вот ты, - сказал он мне, - поползешь, сумеешь. Вижу, что разведчик, хотя, конечно, староват. А вот старший сержант - куда он с таким брюхом? Да и нога у него, вон, не сгибается. Разве он может в разведку? Не поверю! В писаря - это еще сойдет. - И лейтенант снова засмеялся весело и заразительно.
Асафов покраснел, смутился, но не обиделся. А я ответил за нас обоих:
- Напрасно смеешься, товарищ лейтенант. Мы знаешь кто? Мы казаки донские, вот кто. С детства воевать обучены. И науку эту до старости помним. У нас деды - во-о бородищи, а в разведку почище молодых ходят.
Лейтенант посерьезнел:
- Ну если казаки, тогда конечно. Я это понимаю, какие с Дона рубаки. Извините тогда.
Он смотрел на нас уже с некоторой опаской и завистью. Что, если правда возьмем пленных? Будут его тогда срамить, будут выговаривать: вот, мол, живешь на плацдарме, как на курорте, и мышей не ловишь. Сколько времени пленных не имел? А пришли два старика из разведки - и на тебе, пожалуйста.
- Пойдемте-ка, сержанты, ко мне обедать, - вдруг предложил он. Водочкой угощу! - И лейтенант снова довольно хохотнул.
Мы направились за ним - дел здесь у нас больше не было.