Павел Михайлович Богачев, директор Ленинской библиотеки, принял меня в своем кабинете. Седина пробивается в его черных волосах. Большие умные глаза смотрят внимательно. И в то же время в его взгляде чувствую какую-то озабоченность.
Выслушав мой рассказ, он надел очки и стал просматривать «Указатель по истории Звенигорода».
— Не кажется ли вам, что вы слишком увлеклись? Включили много лишнего... малозначительного... Сообщение о начале строительства хлебозавода. Кому это интересно?
— А вдруг когда-нибудь займутся историей этого предприятия?.. Я верю, наступит время, когда станут изучать историю каждой фабрики, каждого колхоза...— волнуясь, проговорил я.
По лицу Павла Михайловича промелькнула едва заметная улыбка, Он встал и подошел к окну, долго молча смотрел, о чем-то размышлял.
— Ну вот что... Приходите-ка завтра часам к 11 —12 дня.
На следующий день в назначенное время я был в приемной директора библиотеки. Секретарь директора сказала, что Павел Михайлович занят, но скоро освободится. Я сел в мягкое кресло и стал ждать. В приемной непрерывно слышались телефонные звонки. Из редакций центральных газет и журналов, министерств и ведомств звонили все, кому требовалась помощь «Ленинки». Секретарь директора, не глядя в справочник, называла десятки адресов, фамилий и номеров телефонов. Чувствовался многолетний опыт. «Сколько же надо знать, чтобы ответить на все эти вопросы»,— думал я, наблюдая за ее работой. Мне вспомнилось мое первое посещение справочно-библиографического бюро, когда я наблюдал за работой дежурного библиографа. «Я ведь не смогу по телефону давать справки. Меня не поймут»,— с тревогой думал я.
Дверь кабинета открылась, и оттуда стремительно вышел мужчина.
— Кто Завьялов?— спросил он, оглядывая приемную.
— Я...
— Зубрицкий,— представился мужчина.— Юрий Иванович. Идемте в мой кабинет. Там потолкуем...
Он первый вышел из приемной, и я направился за ним. «Что же он мне скажет?» — думал я, глядя на его подвижную фигуру.
Зубрицкий принял меня в издательском отделе и, усадив, заговорил без предисловия.
— Павел Михайлович поручил мне дать вам задание…
Задание?.. Может, я ослышался?.. Мысли смешались, руки задрожали.
— Вы чем-то взволнованы?— спросил Зубрицкий.
— Нет, нет, просто у меня такой день, вы ведь мне даете не просто задание, а путевку в жизнь. И в то же время это экзамен. Выдержу ли?
— Послушай-ка,— прервал меня Зубрицкий,— Тебе поручается составить библиографию по истории фабрик и заводов Москвы и Московской области...
Мог ли я об этом мечтать?..
Идея создания истории фабрик и заводов, как известно, принадлежит Алексею Максимовичу Горькому. В статье, опубликованной в газете «Правда» от 7 сентября 1931 года, он писал: «...рабочий класс должен знать и прошлое, ту глубоко засоренную почву, на которой начал он строить свое новое государство».
Позже, в постановлении ЦК ВКП(б) от 10 октября 1931 года, говорилось: «Одобрить предложение товарища М. Горького и приступить к изданию серии сборников «История заводов».
И рабочий класс горячо взялся за дело. Были написаны истории заводов АМО, Трехгорки и других предприятий. День за днем менялся Московский край. Росли старые предприятия, рождались новые заводы — первенцы советских пятилеток.
За работой время летело незаметно. С каждым днем увеличивалась моя картотека. Однажды во время перерыва ко мне забежал Федор Андреевич с каким-то молодым человеком.
— Валерий, мы к тебе за помощью,— проговорил он,— товарищ пишет диплом «История Московского завода имени Лихачева», нужна литература. Есть у тебя что-нибудь?
— Кое-что есть, конечно,— пробормотал я.— Но ты ведь сам знаешь, в каком состоянии моя картотека.
— Это неважно,— воскликнул студент,— больше нигде не собрана литература о нашем заводе.
И он тут же начал просматривать картотеку.
По заданию Богачева я выехал в командировку в подмосковный город Орехово-Зуево, Отправляя меня, директор рекомендовал найти краеведов и посоветоваться с ними. Сойдя с поезда, пошел в гостиницу.
Мест в гостинице не оказалось. Расстроенный, я брел по центральной улице. Вдруг с двух сторон меня подхватили под руки, Я поднял голову и увидел, что нахожусь в окружении подростков лет шестнадцати, с красными повязками. «Дружинники сочли меня за пьяного». Сопротивление бесполезно. Я пошел с ними в отделение. Вероятно, у этих начинающих дружинников я был первым «нарушителем», они вели меня с гордым видом и чувством выполненного долга.
— Еле на ногах держится!— слышались негодующие голоса женщин. Но странно, на их несправедливые упреки я не обижался. Они не причиняли боли, как раньше.
Помню, в начале моей рабкоровской работы меня послали взять интервью у знатной звеньевой. Войдя в калитку, я поднялся на крыльцо, постучал.
— Кто здесь?— спросил за дверью женский голос.
— Корреспондент районной газеты.
— Документ есть?
— Пожалуйста,— протянул я корреспондентское удостоверение в приоткрытую дверь.
— Действительно, корреспондент,— удивилась женщина,— что же ты, мил человек, в таком виде к людям идешь?— в голосе ее слышалось осуждение.
— В каком?
— В нетрезвом…
— Да я не пьяный!
— Рассказывай сказки, я в окно видела, как ты шел, качаясь в разные стороны. Да и языком еле ворочаешь.
— Да не пьяный я, а больной!— с отчаянием крикнул я.
Вот и теперь меня приняли за пьяного.
В милиции быстро разобрались. «Герои дня» были, конечно, смущены.
А я в хорошем настроении вышел из милиции и направился к гостинице. Только снова подойдя к ней, вспомнил, что мест нет. «Что же делать?» Мое внимание привлекла витрина со свежим номером «Орехово-Зуевской правды».
Сотрудники редакции уже разошлись по домам, и только редактор засиделся на работе. Он и помог устроиться в гостиницу. В орехово-зуевской библиотеке оказалась очень богатая краеведческая картотека, в которой была собрана литература о героическом прошлом и настоящем Орехова-Зуева. Много книг и статей я нашел о знаменитой Морозовской стачке.
— Может, вам помочь?— обратилась ко мне сотрудница, когда я начал делать выписки.
— Нет, нет, я сам!— поблагодарил я.
— Извините за нескромный вопрос... У вас есть семья?— полюбопытствовала она.
— Нет... И вряд ли будет,— ответил я, вспомнив школьный бал и Наташу.— Кто же захочет связать свою судьбу с инвалидом?— вслух заметил я.
— У Николая Бирюкова есть же,— возразила она,— а его заболевание ведь серьезнее, чем у вас.
— Да, ему повезло,— ответил я и, чтобы уйти от больного для меня вопроса, стал расспрашивать об орехово-зуевских краеведах.
— Самый заядлый краевед у нас доцент нашего пединститута Авраам Алексеевич Кайев,— ответила библиотекарь,— у него очень богатая библиотека, ведет он и картотеку.
И в тот же день я пошел в пединститут. Мне повезло. Доцент Кайев читал лекцию по литературе. По тишине, которая стояла в аудитории, можно было понять, что лекция была интересной. В перерыве я подошел к Кайеву и представился.
— Вы занимаетесь библиографией Подмосковья!— воскликнул он.— О, как не хватает такой библиографии! Вам правильно сказали. У меня действительно есть картотека по ореховским заводам. Оставьте адрес, я вам пришлю список. Скажите, вы знакомы с купавинским краеведом Матвеем Ивановичем Эдемским? А Александра Ивановича Могилько из Егорьевска не знаете? Обязательно познакомьтесь. Именно у них вы найдете целый клад.
— Большое спасибо, Авраам Алексеевич, я воспользуюсь вашим советом.
— Ну что вы, ведь общее дело делаем. Что вам еще посоветовать? Думаю, не пожалеете, если побываете на Орехово-Зуевском комбинате имени Николаевой, где была знаменитая Морозовская стачка. И конечно, поезжайте на Дулевский фарфоровый завод. Там найдете Александра Афанасьевича Коновалова, редактора заводской многотиражки. Полагаю, и он может оказаться вам полезным. А вообще, хорошо бы иметь библиографию по всей Московской области,— мечтательно добавил мой собеседник.
— Это, конечно, хорошо. Но одному человеку эту работу не поднять,— ответил я.
— Зачем одному?— возразил Кайев.— Надо объединить всех краеведов. В нашем подмосковном крае есть что изучать. Вы меня извините, сейчас у меня лекция.
Музей экспонатов Дулевского фарфорового завода был похож на сказку, застывшую в фарфоре. «Хозяйка медной горы» со своими несметными богатствами. Фарфоровые статуэтки персонажей пушкинских сказок, тридцать три богатыря.
— Да у вас тут волшебники живут!— сказал я сопровождавшему меня Александру Афанасьевичу Коновалову.
— Почему волшебники? Самые обычные люди, любящие свое дело. Идемте сюда,— продолжал он таинственным голосом и ввел меня в соседнюю комнату.
— Видите вот это?— указал Коновалов на огромную вазу, занимавшую чуть ли не половину комнаты. Это была тончайшая ювелирная работа.
— Кто же сотворил такое чудо?— спросил я.
— Мастер Кузнецов! Начал он ее делать за несколько дней до начала войны, а окончил в День Победы. В армию его не брали по инвалидности. Но всю войну он продолжал работать на заводе, А свободное время отдавал этой вазе.
Рассказ Коновалова взволновал меня. Я еще раз взглянул на вазу, и подумалось мне: в каждом рисунке частица души мастера.
— Александр Афанасьевич, познакомьте меня с этим мастером.
— Если бы я мог это сделать!— вздохнул Коновалов.— Насколько лет назад Кузнецов умер. А ваза вот осталась. Я часто смотрю, и мне кажется, что мастер жив.
— Неужели никто из писателей не заинтересовался вашим заводом?
— Как это никто? Есть у нас свой писатель, Александр Владимирович Перегудов. Его первый роман «В те далекие годы» посвящен нашему заводу.
— А где же он живет?
— У нас, в Дулеве.
Вскоре я уже беседовал с «летописцем» Дулевского фарфорового завода. Александр Владимирович Перегудов напечатал свои рассказы в журнале «30 дней» в двадцатые годы. В одном рассказе описывается дулевский завод дореволюционного периода.
О себе Перегудов рассказывал мало, больше о судьбах мастеров дулевского завода — героев его книг, с которыми его связывала многолетняя дружба. Потом писатель поинтересовался моей библиографией, посоветовал ряд неизвестных мне изданий и на прощание подарил свою книгу «Сердце художника».
С помощью Федора Андреевича я привел в порядок свои записи. В машбюро перепечатали мою работу, и вот я в кабинете Богачева. Он листает страницу за страницей, а я, затаив дыхание, жду.
— Вы кому-нибудь показывали свою библиографию?— спросил Богачев.
— Нет, Павел Михайлович. Вы первый смотрите.
— Надо посоветоваться со специалистами из справочно-библиографического бюро... Да, вот еще что... Побывайте в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. Может, там найдете список литературы о московских предприятиях.
Он дал мне еще несколько советов, потом позвонил опытному библиографу — Зинаиде Васильевне Збруевой и направил маня к ней.
— Трудную тему вы избрали,— проговорила она.— Боюсь, что она вам не под силу.
— Значит, я с ней не справился?— с испугом спросил я.
— Нет, почему же, вы проделали большую работу. Теперь нужен хороший редактор.
— А где его взять?
— Этого я не могу сказать...
К Зинаиде Васильевне обратился читатель, и нашу беседу пришлось отложить.
В тот же день я вновь побывал у Богачева и сообщил ему мнение Збруевой.
— Что ж, справедливые замечания,— согласился он.— Их следует учесть. Об этом мы еще потолкуем. А теперь вот что, есть возможность полечиться в клинике нервных болезней 1-го медицинского института.
— Знаю эту клинику,— обрадовался я,— когда-то там был на консультации.
— Вот и прекрасно. Езжай по этому адресу, бери направление и лечись на здоровье.
В небольшой палате четыре койки. Одну занимает неподвижно лежащий человек, обросший седой щетиной. Зовут его Ипполитыч. Другой обитатель палаты, высокий, худой, лет сорока, назвался Михаилом.
— Давно здесь?— спросил я его.
— Третью неделю, а голова все не проходит.
— Ты, Миша, сам виноват,— вступил в разговор сосед.— Врачей не слушаешься!.. Тебе говорят: не кури, а ты?..
— Душа-то болит. Как дальше сложится жизнь? Переведут на инвалидность, и крышка.
— Тебе так и так с морем придется расстаться. С этим ты должен примириться,— заметил Ипполитыч.
— У меня трое пацанов!.. Их кормить и учить надо!
— У тебя же руки есть,— рассердился Ипполитыч.— Будь у него такие руки,— кивнул он на меня,— парень был бы самым счастливым человеком.
— Руки-то есть, а кто возьмет со 2-й группой на работу?
— Есть же артели инвалидов,— подсказал я.
— Да я же рыбак! Пойми!
— А я милиционер,— прервал Ипполитыч,— это тоже понять надо.
Вошла Ангелина Никитична, наш лечащий врач.
— Ну как наши дела, Голованов?— обратилась она к Михаилу.
— Да все так же... Голова все еще болит.
— Ишь какой быстрый, принял несколько процедур и думает — все!— улыбнулась Ангелина Никитична.
Она измерила ему давление.
— Ну что же, лечение идет своим чередом. Пройдете весь курс, и вам будет легче. А пока... Скажите, опять много курили? Поймите же, Голованов, табак и вино — ваши враги...
Она подошла к Ипполитычу.
— Ну а ваши как дела, Бодров?
— Плохо, доктор!
— Так уж и плохо?— усмехнулась Ангелина Никитична и начала осмотр.— Пожалуй, пора учиться ходить! Ну-ка вставайте, смелее — я вас держу!
Ипполитыч с трудом поднимается, делает попытку, другую, третью встать на ноги, ноги не повинуются. Обессиленный, он опускается на кровать.
— Отходился я,— с отчаянием говорит он, и крупная слеза исчезает в густой щетине.
— Зачем же так сразу падать духом?— укоризненно произнесла Ангелина Никитична.
— Падай, не падай... А кому теперь нужен калека!
— Как вам не стыдно, а я думала, вы мужественный человек... Вы же совершили подвиг...
— Очень прошу вас, доктор, не нужно об этом,— прервал ее Ипполитыч.
— Ну хорошо, хорошо, не буду...
Позже я узнал тайну Ипполитыча, встретив однажды Ангелину Никитичну в Ленинской библиотеке.
Оказывается, он работал в уголовном розыске и в тот поздний январский вечер шел на ночное дежурство. Возле автобусной остановки собралась возбужденная толпа. Ипполитыч подошел ближе и увидел на земле окровавленную женщину.
Из отдельных реплик он понял: бандиты только что скрылись в темном проулке — еще можно догнать, их двое, на одном пестрая шапка.
Не мешкая, Ипполитыч бросился в погоню и проходным двором вышел навстречу двум парням. По приметам это были те самые, оба навеселе.
Подойдя вплотную, Ипполитыч потребовал:
— Прошу пройти со мной!— ив тот же миг упал от сильного удара по голове. Когда он очнулся, едва хватило сил добраться до телефона и сообщить в отделение приметы преступников. Снова он пришел в себя через несколько часов в больнице. Бандиты были задержаны.
Петр Будников появился в нашей палате под вечер. Был он среднего роста, с веснушчатым лицом, с коротко остриженными волосами. Две руки безжизненно болтались, словно высохшие плети.
— Неласково обошлась с тобой судьба,— посочувствовал ему Михаил.— Что с руками-то?
— Энцефалитный клещ укусил,— ответил Петр.
— Где это ты его подхватил?
— В Сибири... срок отбывал.
— Вот как?.. За что сидел-то?
— По глупости,— вздохнул Петр и, помолчав, начал свой рассказ.— Отца с матерью я потерял во время войны. Пошел в ремесленное училище. Жил в общежитии. Однажды знакомый парень попросился переночевать. Вечером позвал прогуляться. Пошли, неподалеку от какого-то ларька он говорит: «Постой тут!» А сам ушел. Оказывается, он с дружками сговорился залезть в ларек. Меня поставили страховать. Тут милиция. Всех и взяли.
— Групповой грабеж — десятка,— уточнил Ипполитыч.
— Сидел-то я два года. Лучше бы весь срок отсидеть и быть с руками. Я этими руками знаете какие деревья валил. А теперь ложку не могу взять.
— Крепко тебе не повезло,— покачал головой Михаил.— Я ведь тоже чуть вором не стал. Добрые люди не дали упасть. В 24-м году удрал я с приятелем из детдома. У него оказались деньги, и до Хабаровска мы добрались. Целый день болтались по городу. А к вечеру нас приютила «теплая» компания. Обчистили нас. А потом и говорят: «Идите, мальчики, себе хлеб добывать».— «А как?» — спросили мы. «Берите, где плохо лежит». Ну, мы поняли. Только воровать не пошли... На третий день своих скитаний, уже не в силах бороться с голодом, решили попросить милостыню. Остановили первого попавшегося мужчину, рассказали ему о наших приключениях. Он нас отругал и повел к себе домой. Накормил и помог устроиться в школу водителей рыболовных судов.
— Есть же на свете хорошие люди,— после молчания проговорил Ипполитыч.
В этот день ожидался профессорский обход, После завтрака мы легли и ехали ждать, тихонько переговариваясь.
— Говорят, очень знающий этот невропатолог Михеев,— приглушенно басит Ипполитыч.
— Увидим, сможет ли он мне голову вылечить!— перебил его Михаил и полез за папиросой.
— Что ты делаешь? Сейчас же профессорский обход начнется!..— остановил его Ипполитыч.
Профессор вошел в палату в окружении ассистентов и врачей, среди них была и наша Ангелина Никитична. Она давала пояснения.
— Больной Бодров,— докладывала она, подводя профессора к кровати Ипполитыча.
— Как настроение?— спросил профессор.
— Стараюсь, товарищ профессор,— по-военному отрапортовал Ипполитыч,— чтобы оно было хорошее!
— Очень хорошо...
Ангелина Никитична записывала рекомендации специалиста.
— Ну-с. А вас что беспокоит?— обратился он к Голованову.
— Голова болит.
— Производственная травма,— пояснила Ангелина Никитична.
— Что же, батенька мой, не бережетесь? Как это у вас получилось?
— Сам удивляюсь, товарищ профессор! Механиком я на сейнере, вдоль и поперек Каспий исходил, в больших штормах не раз бывал. А тут при четырех баллах равновесие потерял.
— Так-с. Что он получает?
Ангелина Никитична показала историю болезни. Профессор одобрительно кивнул и шепотом что-то посоветовал лечащему врачу.
Потом Ангелина Никитична доложила обо мне.
— Ну что же, постараемся помочь,— пообещал он и, обращаясь к лечащему врачу, добавил: — Мне кажется, лечебная физкультура ему будет полезна...
— А это Будников!— продолжала докладывать Ангелина Никитична.
— Мы уже знакомы. Здравствуйте, Петр Данилович. Как с рисованием? Не бросили?
— Рисую!— отвечал Будников.
— Но у него же руки не действуют!..— послышался чей-то недоуменный голос.
— Он рисует ногой,— пояснил Михеев.
— Ногой?..
— Да, да, ногой. Вот вам доказательство, чего может добиться человек с сильной волей. Надеюсь, Петр Данилович, новые работы вы нам покажете?
— Здесь они, в тумбочке.
Альбом с рисунками Будникова переходил из рук в руки.
— Ты что же, в самом деле ногой рисуешь?— спросил Петра Михаил, когда врачи покинули палату.
— Рисую,— ответил Петр и, . чувствуя, что Михаил не верит, усмехнувшись, предложил: — Хочешь, твой портрет сделаю?..
— Попробуй,— согласился Михаил.
Петр принялся за работу. Я наблюдал, как безрукий художник владел карандашом, перекладывая его даже в другую ногу. И мне почему-то стало стыдно за хандру, которая на меня порой нападает.
— Ну, вот и готово,— сообщил наконец Петр и устало откинулся на подушку.
Михаил облегченно вздохнул.
— Два часа сидел без движения... Показывай, что там у тебя получилось?.. Смотри-ка, Ипполитыч! Похож?
— Здорово. Ишь ты!— сказал Ипполитыч.
— Послушай, а как же ты научился рисовать ногой?— не удержался я.
Петр ответил не сразу, а потом рассказал:
— Когда я вышел из заключения, сперва обрадовался свободе, но вскоре понял, что совершенно беспомощен. Вот так очутился я здесь, в клинике. Времени для размышлений о будущем хватало. И чем больше я думал, тем резче вставал вопрос: как жить дальше? Решил: попробую писать ногами. Всю ночь не спал. Пробовал — не получалось. На другую ночь тоже писал. Недели через две вывел первую букву. Вот так и научился писать, а потом и рисовать. Поступил в университет искусств Дома народного творчества имени Крупской.
Рассказчик замолчал. Некоторое время в палате стояла тишина.
— Ну, молодец!— похвалил Михаил, любуясь портретом.
Будникова навещала его жена Валя, однажды она сказала, что придет с подругой Лидой. У нее чуть парализованы рука и нога. Вообще славная девушка.
И вот они пришли вдвоем. У Валиной спутницы — слегка откинутые волосы, на левой щеке родинка. Во всей фигуре — неуловимая женственность.
«Должно быть, это и есть Лида»,— подумал я и не ошибся. Валя представила нас друг другу.
Я заметил; глаза у Лиды озорные, светятся лукавством. От смущения я опоздал подать руку.
— Что же вы знакомите меня с таким робким кавалером?— шутливо бросила Лида.
— Он еще не прирученный,— пояснил Петр. Все засмеялись, и в палате стало радостно и солнечно. Мы вышли в больничный сад и долго гуляли. Самым замечательным было то, что никто из нас, обиженных судьбой, не вспоминал о своих недугах.
После процедур я лежал на койке и наблюдал за Ипполитычем. Из глаз его текли слезы, и он вытирал их своей могучей рукой.
— Что с вами, Ипполитыч?— спросил я.
— Хорошего мало. Врач выписывать собрался,— вздохнул он.— А чему радоваться-то? Что я могу? Только есть и спать?
В это время послышался голос врача Веры Яковлевны:
— А вот и мы.
Вместе с ней вошла молодая девушка, Люся, методист лечебной физкультуры.
— Будем учиться ходить,— сказала Вера Яковлевна, обращаясь к Ипполитычу.
— Да вы же меня не удержите,— прохрипел Ипполитыч.
— А мы с Валерием для чего?— отозвался Михаил.— Ну давай, давай, Ипполитыч.
Все вместе мы поднимаем Ипполитыча, и он делает шаг, другой.
— Дайте отдохнуть,— взволнованно просит он.— А ведь я пойду, ей-ей, пойду, спасибо вам, други.— И его глаза опять заблестели. Но это были слезы надежды.
— Ладно, благодарить будете потом,— прервала его Люся,— А теперь давайте ходить.
— Дайте мне костыль, он в углу стоит. Попробую сам.
Михаил подает костыль. Опираясь на него, Ипполитыч снова старательно делает шаг и...
— Теперь Люся к вам два раза в день будет приходить,— сказала Вера Яковлевна.
Ипполитыч с благодарностью смотрит на Люсю, а та смущенно отводит взгляд, показывая, что благодарить нужно ее учительницу — Веру Яковлевну, которая много выпустила таких волшебниц, как Люся, умеющих делать чудеса.
Вера Яковлевна посмотрела на меня и узнала.
— Завьялов, кажется? Припоминаю — вы со своим учителем приезжали к нам на консультацию. Десятилетку-то окончили?
— Уже и библиотечный институт окончил. Работаю в Библиотеке имени Ленина.
— Рада за вас. Итак, перейдем к нашим делам. Скажите, как давно вы занимались лечебной физкультурой?
— Я и сейчас занимаюсь.
— Совсем хорошо!— похвалила Вера Яковлевна,— А какие упражнения делаете?
Я показал. Вера Яковлевна одобрила комплекс и назначила время моих занятий лечебной физкультурой.
Воскресенье — день посещений. Прохаживаясь по вестибюлю, жду, когда ко мне придут, а перед глазами счастливое лицо Ипполитыча, сделавшего первый шаг.
Как мало нужно человеку, чтобы он стал счастливее — всего-навсего внимание. Вспомнились мне артель и хор. Первый концерт. У девчат были тогда такие же счастливые лица, как у Ипполитыча.
Кто-то осторожно тронул меня за рукав. Обернувшись, увидел Федора Андреевича Колосова, встречи с которым всегда напоминали мне о первом посещении Ленинской библиотеки.
— Какими судьбами?!— удивился я.
— Вот взял и приехал, есть новости!
— Какие же?
— Твою библиографию по истории заводов спрашивают.
— Что ты говоришь? А от кого ты это узнал?
— Проходил случайно через справочно-библиографический отдел и видел, как с твоей рукописью работал читатель.
— Это замечательно!— воскликнул я.— Да ты знаешь, что это для меня значит?!
— Понимаю,— серьезно ответил Федор.— Не зря ты трудился, нужна твоя работа. Вот и поправляйся скорей, не раскисай здесь.
После двухмесячного перерыва я возвратился на работу. Радостно было вновь увидеть мраморные колонны и знакомые лица. Но что это?.. Почему у служебного входа так много народу? А вот и Федор Андреевич.
— Федор Андреевич, почему народ?
— Нашего директора Павла Михайловича Богачева хоронят.
— Хоронят?.. Павла Михайловича?..
— Инфаркт...— добавил он.
Держась за руки, мы с трудом пробираемся через толпу. Доносятся слова:
— Человек с большой буквы был...
«Был»... Как странно слышать это о жизнерадостном человеке. Теперь о нем говорят, употребляя это проклятое «был». Трудно стало дышать: передо мной портрет, окаймленный траурной рамкой...
Да, Павла Михайловича больше нет.
В зале стоит гроб с телом бывшего директора Ленинской библиотеки. В коридоре те, кто желает встать в почетный караул.
— Разрешите, и я встану,— обратился я к разводящему.
— Вставай...
И вот я в числе других сотрудников стою и вглядываюсь в спокойное застывшее лицо. Кажется, он просто задумался. И только траурная музыка и многочисленные венки напоминают: нет больше Павла Михайловича Богачева. Я бросаю долгий прощальный взгляд на Павла Михайловича и, уступая место смене, с влажными глазами покидаю зал.
Вскоре принес я свою рукопись Юрию Ивановичу Зубрицкому. Он поручил мне эту работу, а следовательно, посоветует, что делать дальше.
Юрий Иванович перелистал рукопись и, побарабанив по столу пальцами, сказал:
— Я не библиограф, и мне трудно судить.
— Вы же мне подсказали эту тему.
— Я выполнял приказ начальства,— ответил Зубрицкий.
«Может, рискнуть к новому директору обратиться?— подумал я.— Да нет. Он меня не знает. Но что же тут плохого? К нему же обратится его сотрудник, коммунист. Лучше, пожалуй, начать с парткома».
Секретарь парткома Анна Николаевна Ефимова представила меня новому директору, и моя давняя мечта сбылась — я стал сотрудником справочно-библиографического отдела.
— Вот письмо с Полтавщины,— сразу перешел к делу руководитель группы историков Андрей Николаевич Горяинов.— В нем говорится, что в годы войны потерян аттестат зрелости, Архивы сгорели, нет никаких следов. Автор письма отлично окончил школу и, по его словам, видел свою фотографию на странице районной газеты. Надо полистать комплект...
— Это могло быть только после 20 июня,— заметил я.
— Почему вы так думаете?
— Очень просто. До 20 июня сдаются экзамены.
— Верно.
Вот уже месяц, как я работаю в этом отделе. Выполнил около полутора десятка справок. Передо мной письмо из Ялты от местного журналиста Виктора Прокофьевича Горбуленко. Просит разыскать приветствие Николая Островского студентам Харьковского газетного техникума в связи с его пятилетием и присвоением ему имени Н. Островского. Автор письма помнит, что оно было произнесено по радио и опубликовано в многотиражке «Кадры печати» в конце 1935 — начале 1936 годов.
Листаю пожелтевшие страницы студенческой многотиражки. Просмотрел весь 1935 и 1936 годы, а приветствия так и не нашел. Доложил Горяинову.
— Так и ответьте читателю,— посоветовал он.
— Но ведь человеку нужно... Как же отказать?.. Может, все-таки еще поискать?
— Где?— Горяинов посмотрел на меня в упор,— Единственное, что еще можно сделать,— это обратиться в музей Островского,— подсказал Андрей Николаевич и, помолчав, заметил: — Хотя, вероятно, автор письма обращался в музей.
Еду в музей Островского.
...Павка Корчагин! Кто может равнодушно произносить это имя? Я поднимаюсь по лестнице. Сердце тревожно бьется, будто и в самом деле предстоит встреча с живым Островским.
Мне повезло. В этот день экскурсию вела Раиса Порфирьевна, жена писателя. «Неужели это Тая?» — думал я, глядя на волевую, энергичную женщину. Именно такая должна была стоять рядом с этим мужественным человеком. После лекции я познакомился с Раисой Порфирьевной. Вместе с ней заходим к директору музея Виктору Павловичу Попову.
— Горбуленко к нам обращался,— сказал он.— Но никаких следов этой публикации нам найти не удалось.
— Я почему-то уверена, что именно вы ее найдете,— сказала мне на прощание Раиса Порфирьевна.
И я снова листаю пожелтевшие страницы студенческой многотиражки «Кадры печати» за 1935—1936 годы. Вот юбилейный номер пятилетия техникума, а приветствия нет! Придется писать отказ.
«Схожу еще к Еве Карловне Тинарт,— мелькнула мысль.— Она что-нибудь придумает».
Ева Карловна многие дни своей юности провела в царских тюрьмах и ссылках. Участник Октябрьской революции. Впрочем, о ее героическом прошлом мало кто знал, потому что о себе она никогда не рассказывала. Было известно только, что она персональный пенсионер союзного значения. В библиотеке Тинарт работала в общем зале. С ней я познакомился, когда был еще студентом. Бывало, придешь в читальный зал, а мест свободных нет. Ева Карловна обязательно раздобудет стул и пристроит меня. Я уже не говорю о ее участии в моей судьбе.
Сейчас я шел к ней с надеждой, что она подскажет выход.
Прочитав письмо, Ева Карловна сказала, как бы размышляя вслух: «А что, если речь опубликовали не в те годы, а после смерти писателя?»
И опять сижу за подшивками «Кадров печати». Теперь уже за все годы. Приветствие найдено. Оно опубликовано в 1937 году: «Мои милые, молодые товарищи — студенты техникума моего имени. Я сейчас полон желания к жизни, труду, творчеству...»
В тот же день о своей находке я сообщил в Ялту Горбуленко и в музей Островского.
Мне дали письмо читателя, который интересовался первой публикацией рассказа Бориса Полевого «Галифе защитного цвета». В нашей справочной картотеке этого произведения не оказалось, и я решил пойти в «Юность» к Борису Полевому.
Впервые я увидел его в Ленинской библиотеке на читательской конференции. Хотел было подойти к нему и сказать что-то теплое в благодарность за «Повесть о настоящем человеке». Ведь герой его книги всегда оказывался рядом, когда мне было трудно. Но где взять слова, чтобы писатель понял мое состояние? Таких слов я не нашел и не поддался искушению. Ну а теперь у меня ведь деловой разговор с ним предстоит. Пойду!
В приемную стремительно вошел Полевой. Увидев меня, он замедлил шаги.
— Этот товарищ вас дожидается,— доложила секретарша.
— Прошу...
Полевой открыл дверь кабинета и жестом гостеприимного хозяина пригласил войти.
— Чем могу быть полезен?— спросил он, пристально разглядывая меня, вероятно стараясь угадать, зачем мог пожаловать этот странный посетитель.
— Ищу один из первых ваших рассказов «Галифе защитного цвета».
— Зачем он вам понадобился?— усмехнулся писатель.
— Я работаю в Библиотеке имени Ленина. К нам пришел запрос от читателя. Все перерыл, а рассказа ни в одном сборнике не нашел.
— Вы этого рассказа нигде и не найдете. Он был опубликован в «Калининской правде», а когда — не помню.
— Значит, придется смотреть газету за несколько лет.
— Зачем такой труд? Из-за одного слабого рассказа!..
— Но там ведь и другие ваши вещи печатались. Для библиографии пригодится.
— Да... а с «Калининской правдой» у меня связано много светлых воспоминаний. Именно там писал я о первых своих героях.
— А знаете, Борис Николаевич, я нашел героиню «Повести о настоящем человеке»!— сказал я и показал фотографию Маресьева с медсестрой Гаевской.— Живет она в Звенигороде на тихой зеленой улочке. Давно на пенсии. У нее седые волосы, но годы не смогли потушить молодого блеска ее добрых глаз. Она не любит рассказывать о себе. В Звенигороде никто не знал, что в войну она выхаживала в госпитале Маресьева. Ведь об этом разведал местный журналист Станислав Ерин и рассказал в одном из номеров журнала «Медицинская сестра».
— Наш брат журналист кого угодно разыщет, до всего докопается,— улыбнулся Полевой и просил продолжать.
— В сорок первом году она работала старшей сестрой в Сокольниках, в Центральном госпитале. В начале войны в госпиталь с фронта прибывало много молодых летчиков. Не всем из них было суждено снова расправить крылья. Об Алексее Маресьеве она рассказывала:
«Положили его к нам в палату для выздоравливающих зимой 1942 года. Ему ампутировали ноги. Когда ни придешь в палату — днем ли, ночью,— лежит и молчит и в одну точку смотрит. Сердце у меня щемит от жалости. Подойду, спрошу: «Алеша, может, поел бы чего?» Не отвечает. Однажды утром вошла в палату, гляжу, ожил мой Алеша, повеселел, а в обед добавки попросил. Потом уж узнала: комиссар из хирургического прислал ему журнал, а там статья о летчике, который без ноги летал. С тех пор Алексея словно подменили».
— Словом было все так, как вы описали в своей повести. Между прочим, Гаевская показала мне и письма Маресьева к ней. В одном из них я прочитал: «Уважаемая Ефросинья Филипповна, я очень рад за Вас, что, уйдя на заслуженный отдых, Вы продолжаете быть полезным человеком для общества. Все, кому пришлось быть в госпитале, помнят скромных тружениц в белых халатах. Сердечное спасибо Вам за этот благородный и самоотверженный труд, Высылая Вам на память свою фотографию, желаю Вам здоровья и всего лучшего в жизни. Ваш Алексей Маресьев».
— Интересно,— оживился Полевой.— А что вы еще знаете о ней?
— Она и сейчас трудится в Звенигородской больнице акушеркой, на общественных началах. Ее умелые, понятливые руки ловко делают привычное дело, помогают маленьким людям увидеть свет мирного дня.
Зашла секретарь и напомнила редактору о предстоящей встрече с иностранным писателем.
— Он уже выехал.
— Спасибо,— поблагодарил Полевой.— Когда будет верстка повести Владислава Титова, покажите мне ее.— А мне пояснил: — Сейчас у нас в «Юности» готовится к печати повесть «Всем смертям назло», написанная зубами. Ее автор Владислав Титов.
Полевой оживился, стал было рассказывать содержание повести, но в это время вновь вошла секретарша и доложила, что пришел иностранный писатель. Интересная беседа была прервана.
Вот уже второй год мы встречаемся с Лидой, и с каждой встречей веселая, никогда не унывающая девушка становится мне все дороже.
Однажды вечером, встретившись у памятника Пушкину, я крепко сжал ее руку.
— Осторожно, я же у тебя хрустальная,— напомнила девушка мои же слова.
В эту минуту у меня было к ней столько нежности, что я, поборов робость, признался:
— Лида, я тебя очень люблю... Будь моей женой… Только не смейся, пожалуйста. Ну что ты молчишь?
— Не думала, что ты такой храбрый. А как мы жить с тобой будем?
— Как все,— ответил я.
На другой день мы пришли в загс подавать заявление.
А сегодня наша свадьба. В сопровождении друзей мы отправились заключать союз на большую любовь и дружбу.
Ну вот, дорогой друг-читатель, на этом я и закончу свою исповедь. Но жизнь продолжается, и тебе, возможно, хотелось бы знать о дальнейшей судьбе героев записок.
Первая моя учительница Александра Ивановна Максимова на пенсии. Ушедший на заслуженный отдых Владимир Сергеевич Морошкин и теперь отдает весь досуг своему любимому краеведению.
Одноклассники мои Костя Макаров и Вася Агафонов закончили институты и работают в Подмосковье.
Наташа учительствует в Калининской области.
Миша Синельников, который советовал мне отправить трусость «бандеролью» домой, окончил библиотечный институт и в настоящее время член редколлегии журнала «Литературное обозрение».
Супруги Зверевы по-прежнему трудятся в доме отдыха «Связист». Выпестованный ими маленький кружок перерос в народный цирк. С мастерством самодеятельных артистов познакомились зрители ГДР, Венгрии, Чехословакии и Финляндии.
Федор Андреевич Колосов стал педагогом и помогал мне в работе над этой книгой.
Доктор Чернышев теперь работает в одной из поликлиник Академии наук СССР, а для моей семьи он безотказный врач и верный друг.
Сбылась мечта Петра Будникова: он художник Курганского Дома культуры. Недавно прислал приглашение на персональную выставку.
Вера Яковлевна Прохорова по-прежнему в 1-м медицинском институте имени Сеченова, я до сих пор поддерживаю с ней связь. Там иногда встречаю Ипполитыча. Его многолетние занятия лечебной физкультурой сделали свое дело: от парализации остался едва заметный след. Да и я сам чувствую ее чудодейственную силу.
Я часто смотрю на фотографию нашего институтского выпуска. Где-то теперь мои друзья-однокурсники?..
А теперь позвольте еще рассказать о том, как увидели свет эти записки.
Я начал писать их еще по совету Владимира Сергеевича Морошкина. Он и был их первым читателем. Побывали они в редакциях журналов, в издательствах, и везде один ответ: материал интересный, но сырой, не хватает литературного умения. Нужен, как выразились в одном издательстве, хороший помощник.
Зашел я как-то к Виктору Павловичу Попову. После найденной речи Н. Островского я сблизился с дружным коллективом музея.
Виктор Павлович познакомился с отзывами издателей (рукопись он читал раньше), подумал и сказал:
— Будем просить Марка Колосова помочь.
— А он согласится?— с надеждой спросил я.
— В положительном ответе не сомневаюсь,— уверенно ответил Попов.
Вскоре я встретился с Марком Колосовым. Он сыграл такую же роль в моей литературной судьбе, какую сыграли в моей жизни Александра Ивановна Максимова и Владимир Сергеевич Морошкин.
А если, прочитав эти страницы, ты, дорогой читатель, захочешь сделать что-то хорошее людям, значит, их и мой труд не пропал даром.