- У меня более скромная задача, - пояснил я, - написать корреспонденцию.
Введенский не любил, да и не умел подробно, со сногсшибательными фактами, рассказывать о своих делах. Привыкший отдавать приказы и распоряжения подчиненным, он стремился излагать свои мысли предельно кратко, без лишних рассуждений и эмоций. Вот и теперь, отвечая на мои вопросы, он не сказал ни одного лишнего слова, не привел ни одной интересной детали, в чем я, естественно, нуждался больше всего. Он говорил языком воинского устава строго и сухо.
- К бою дивизия готова, - начал он, взвешивая каждое свое слово, точно они ценились на вес золота. - Нам удалось хорошо подготовить личный состав за время пребывания в резерве. Главное внимание мы уделили современной наступательной тактике в масштабе батальона, роты, взвода, отделения, а также физической закалке и выносливости бойцов. Ежедневно каждое подразделение совершало семикилометровые броски, затрачивая на это не больше часа. Это расстояние было выбрано не случайно. Именно такое расстояние потребуется преодолеть в первый день наступления. Тщательно отработали технику взаимодействия пехоты с огневыми средствами, добиваясь, чтобы она двигалась вплотную за огневым валом артиллеристов, не боялась разрывов снарядов. Добиться этого было не так-то просто. Пришлось потрудиться, чтобы у людей исчез страх. Бойцы дивизии научились стрелять на ходу из всех огневых средств и метать в цель гранаты. Сформировали и обучили штурмовые отряды, роты автоматчиков и лыжный батальон.
- Смотр готовности дивизии проводился? - прервал я его неторопливый рассказ.
- Да. Ее готовность оценена на "отлично".
- Выходит, не зря потрудились... А нельзя ли назвать подразделение, добившееся наилучшей оценки?
- Пожалуйста. - И он протянул мне дивизионную газету "За победу" со статьей о стрелковом отделении сержанта Семенкова.
"Передвигаясь на рубеже атаки по открытой местности при сильном огне "противника", - писала газета, - сержант Семенков применил короткие перебежки по одному. Бойцы отделения поддерживали передвижение своих товарищей огнем. С выходом на огневой рубеж каждый немедленно окапывался... Затем, следуя за артиллерийским валом, они внезапно атаковали "врага", вскакивали в его траншеи и вступали в рукопашную схватку... В ходе занятий бойцы несколько раз попадали под минометный огонь "противника". И тогда отделение сильным броском вперед выходило из зоны обстрела... Для того чтобы занять следующий рубеж, нужно было преодолеть речку шириной в 6-7 метров. Для переправы были использованы козлы и штурмовые лестницы..."
Константин Владимирович достал план подготовки к наступательному бою и стал перечислять отдельные темы, которым придавалось особое значение: "Боец, знай свой маневр", "Отражение контратаки противника силами роты, взвода, отделения", "Стрельба прямой наводкой по танку противника", "Взаимодействие пулеметчика со стрелками", "Как закрепиться на занятом рубеже", "Ночные действия"...
Назвав эти темы, комдив бросил на стол план и, заложив руки за спину, стал ходить по землянке, звеня шпорами. Хотя кавалеристом он никогда не был, а шпоры любил носить: очевидно, ему нравилось, как они позвякивали...
Я поинтересовался подготовкой командного состава, в частности способностями командиров полков, ибо от их умения и находчивости во многом зависел успех наступления. Введенский остановился в задумчивости. Затем резко повернулся ко мне и быстро заговорил:
- Командиры полков очень разные по своей подготовке, опыту и, конечно, по характеру. Краснокутский, например, на ходу подметки рвет. Он понимает все с полуслова. Это человек опытный в военном деле, смелый и даже рискованный. На него можно положиться в любой обстановке. Недаром ему Героя присвоили. Никулин - медлителен, ему не хватает военного образования. Но честен. Врать не будет. Если Краснокутский истину познает сразу, то Никулин - долго и мучительно. С ним рядом всегда должен находиться советчик. На время первых боев я к нему посылаю заместителя начальника штаба. Подполковник Зубов - грамотный командир, но в деле я его еще не видел. Командир артполка, майор Слепенков, фантастически смелый. За этот полк я спокоен, так как и командир и его заместитель по политчасти майор Гусев опытные руководители.
- Что вас больше всего беспокоит? - не без робости решился я на этот вопрос. - Как вы сами себя чувствуете и уверены ли в успехе?
Вопрос этот, вопреки моим опасениям, не обидел комдива. Более того, он даже обрадовался, что я спросил его об этом.
- В успех своей дивизии верю. Верю не только потому, что она полностью укомплектована, хорошо обучена и вооружена всем необходимым, а и потому, что люди рвутся в бой. Беспокоит меня лишь то, что наша дивизия в таком бою будет участвовать впервые.
Что касается меня, - продолжал Введенский, - скрывать не стану: волнуюсь. Очень уж ответственная предстоит операция. Даже за небольшую мою оплошность бойцы будут платить своими жизнями... Думаю, фашисты будут сопротивляться отчаянно. Однако, если полки не отстанут от артиллерийского вала и вслед за ним ворвутся в расположение немцев, - успех обеспечен. Волнуюсь и за людей. Сколько за войну потерял прекрасных товарищей!.. Потеряю и на этот раз...
Наш разговор был прерван приходом начальника политотдела Сергеева, комиссара штаба дивизии Булычева и начальника артснабжения дивизии Шухмана. Каждый пришел со своим делом. Сергеев с Булычевым - по поводу митингов, которые были назначены по подразделениям на четырнадцатое января, а Шухман явился с докладом об обеспечении артиллеристов и минометчиков снарядами и минами. Время между тем уже клонилось к вечеру, незаметно подкрались сумерки.
- Друзья, - тепло обратился к нам комдив, - устроим на часик перерыв, надо ведь и передохнуть.
Он вызвал своего адъютанта, и через несколько минут на столе появились консервированное мясо с отварной картошкой, хлеб, несколько головок лука и фляга с водкой.
Шухман, известный всей дивизии не только как артснабженец, но и как заводила, "гвоздь" всех концертов, пустил в ход свое неотразимое оружие голос.
Достаточно ему было пропеть несколько фраз из оперы "Иван Сусанин", как исчезло сковывавшее всех нас напряжение. А Павел Кузьмич Булычев, один из ветеранов дивизии, даже размечтался.
- Вспомните, дорогие товарищи, - обратился он к нам, - лето сорок первого. С какой тревогой мы ехали тогда на фронт, навстречу фашистской военной машине, как потом с горечью отступали, переживали за страну и судьбу своего города! Теперь не мы, а враг дрожит в предчувствии своей неминуемой гибели. Он понимает, что его песенка спета и ему не унести своих ног из-под Ленинграда...
Начальник политотдела Сергеев, видимо, тоже решил произнести "историческую" речь:
- Нам с вами, как и другим защитникам великого города, предстоит выполнить священную миссию - уничтожить армию грабителей и убийц. К этой миссии мы готовы. И мы выполним ее!
Чувствовалось, что Сергеев взволнован. Я заметил, как сильно дрожала его рука, в которой он держал стакан. Выпив до дна, он продолжил свою мысль, только теперь он говорил более задушевно, и речь его походила на клятву:
- Эх, Россия моя, Россия-матушка, сколько в тебе добра и мудрости, и кого только ты не видела на своем веку, друзей и недругов, сколько ты перестрадала - и все же выстояла! Я - сын твой, люблю тебя и горжусь тобой. Ты умеешь быть грозной в час опасности, особенно, когда враги посягают на твою независимость и свободу. Ты и всесильная, ты и могучая, как сказал поэт. За тебя, моя Россия, за твой город на Неве мы пойдем завтра в бой и разгромим врага!
Не знаю, то ли не понравился комдиву чем-то начполитотдела, то ли он очень устал и торопился, но дал понять, что пора расходиться. Прощаясь, Константин Владимирович посоветовал мне переночевать в отделении сержанта Герасимова.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Не спал потому, что мне передалось настроение людей, готовившихся к бою. Люди волновались не потому, что боялись за свою жизнь. Война шла не первый день, и к ней привыкли, как привыкают к труду, к тому, чтобы в одно и тоже время вставать по утрам и идти на работу.
Волнение было вызвано обостренным чувством ответственности и значимостью приближающихся событий, их масштабностью. Девятьсот дней и ночей Ленинград находился в огненном кольце, под постоянным обстрелом и бомбежкой. И вот настал долгожданный час: одним мощным ударом предстояло навсегда покончить с блокадой.
10
В эту длинную январскую ночь отделение старшего сержанта Георгия Герасимова заняло старую, заброшенную землянку на месте бывшего совхоза "Шушары".
- Ну и жилье! - осветив землянку карманным фонариком, иронически воскликнул красноармеец Ботин. - Тут только клопов морить!
- Отставить разговорчики! - приструнил его командир отделения, хотя землянка действительно была никудышной, грязной, со щелями. Достоинством ее было лишь то, что она соединялась с глубокой траншеей и что у нее был высокий потолок. Осмотрев новое "жилье" отделения, Герасимов распорядился: Снять автоматы и противогазы. Егорову, Кучину, Андрианову, Трусову и Ботину разыскать доски и настлать пол. Чикову и Михайлову добыть печь. Рогову и Богословскому соорудить стол и натаскать дров. Мельникову и Имбердееву очистить помещение от мусора и заделать щели.
Герасимов почему-то называл землянки "помещением". Такое название в какой-то степени соответствовало своему назначению. Ведь для бойцов они были одновременно и местом отдыха, и столовой, и спальней.
Красноармейцы хотя и устали, совершив в морозную ночь многокилометровый марш, однако же за дело взялись дружно. Мерзнуть никому не хотелось, да и работать можно было только ночью. И землянка стала преображаться буквально на глазах. Откуда ни возьмись, появилось даже ведро со свежей водой и потертое квадратное зеркало - этот необходимейший во время бритья предмет "роскоши". Самая большая дыра в землянке, в которую дул северный холодный ветер и залетал снег, была заделана куском оконного стекла, найденного в развалинах жилого дома, остатки которого торчали из сугробов снега, как торчат обычно останки выброшенного волной на мель потерпевшего крушение корабля.
И землянка, показавшаяся вначале полностью непригодной для жилья, преобразилась, в ней даже стало уютно. От раскалившейся железной печи потянуло приятным теплом, и людей стало клонить ко сну. Наконец раздалась команда: "Можно отдыхать!" Правда, тут же Герасимов добавил строго: "Выходить за пределы помещения только по крайней нужде. Из траншей не высовываться. Соблюдать строжайшую маскировку!"
Не прошло и десяти минут, как бойцы отделения, за исключением дежурного, ефрейтора Михайлова, начали похрапывать. А Михайлов, чтобы не уснуть, свернул "козью ножку" и, устроившись поудобней у входа в землянку, закурил, вынул из кармана полученное перед дислокацией недочитанное письмо из Тобольска, куда эвакуировалась еще в первую блокадную зиму жена, и только принялся было за чтение при тусклом свете коптилки, как в траншее послышались приближающиеся торопливые шаги, низкая дверь, занавешенная плащ-палаткой, распахнулась, и на пороге показалась коренастая фигура командира полка Героя Советского Союза полковника Краснокутского. За ним в землянку шагнул вестовой комполка, ефрейтор Архипов. Звали его Петром. В попку он слыл смелым, находчивым и вездесущим - под стать своему командиру. Любил разыгрывать из себя чапаевского "Петьку".
Михайлов встал и начал докладывать. Но командир полка прервал его: "Не надо. Разбудите бойцов". Однако хлынувший в землянку за вошедшими поток холодного воздуха и разговор командира с дежурным разбудили людей. Первым поднялся командир отделения Герасимов, за ним - остальные. И тут же расселись у стенки, протирая заспанные глаза и с удивлением разглядывая пришельцев. Старожилы полка знали привычку своего командира так вот неожиданно появиться, побыть среди бойцов час-другой, а то и заночевать у них. Это позволяло ему хорошо знать настроение людей.
- Молодцы. Хорошо устроились, - одобрил командир полка.
- Ребята любят устраиваться с комфортом, - похвастался Герасимов. - Им только команду подай - приволокут хоть самого черта.
- Черта приволакивать не надо. А то, что умеете создавать удобства для отдыха, похвально. - Краснокутский внимательно оглядел сидящих в ряд бойцов. - Землянка-то хорошая, а вот как у вас на душе? - спросил он.
- Все в порядке, товарищ полковник, - доложил Герасимов.
- Товарищ командир, с какой целью сюда прибыл полк? - спросил Ботин, который не терпел неясностей. - Будем держать оборону или наступать?
Герасимов сердито посмотрел на Ботина, мол, чего суешь нос не в свое дело, но, увидев, что командира полка вопрос не возмутил, и сам не удержался, чтобы не спросить:
- Долго ли, товарищ полковник, ждать главного события?
- Недолго. А вы к нему готовы?
Ему хотелось услышать не о том, как тактически подготовлены люди, это он хорошо знал без Герасимова, его интересовал их психологический настрой: готовы ли в любую минуту ринуться на врага?
Первым заговорил Михайлов, участвовавший в первых боях в районе села Ивановского, когда дивизия, укомплектованная из ополченцев, только еще приобретала опыт.
- Мы готовы к тому, о чем вы спрашиваете, - сказал он спокойно, как бы прислушиваясь к собственным своим словам. - Мы давно ждем этого часа, чтобы расплатиться с фрицами за их злодеяния, за страдания ленинградцев.