Мы получали от лектора листки с разработанными вопросами, которые требовали от нас внимательного знакомства и наблюдения заводской и фабричной жизни.
И вот во время работы на заводе часто приходилось отправляться в другую мастерскую под разными предлогами, но на деле — за собиранием необходимых сведений посредством наблюдений, а иногда при удобном случае и для разговоров. Мой ящик для инструмента был всегда набит разного рода записками, и я старался во время обеда незаметно переписывать количество дней и заработков в нашей мастерской».
Иван Васильевич жил напряженной, деятельной жизнью. Времени буквально не хватало, — после долгой работы в мастерской завода Иван Васильевич готовился к занятиям в кружке. Он много читал, жадно впитывая новые и новые мысли, записывал впечатления от бесед с В. И. Лениным, точно и аккуратно выполнял все его поручения по связи с другими марксистскими кружками рабочих не только в районе Невской заставы, но и по всему городу.
Все эти усиленные занятия и подпольная работа помогали Бабушкину расти, развиваться и осознавать себя полезным делу рабочего класса. С гордостью и любовью вспоминал он об этих кипучих, бодрых днях.
Это время у нас было самое интенсивное в смысле умственного развития, каждая минута нам была очень дорога, каждый свободный от работы час был заранее определен и назначен, и вся неделя также строго распределялась. Когда припоминаешь теперь это время, просто удивительно становится, откуда только бралась энергия для столь интенсивной жизни».
В начале зимы 1894 года, ранним утром, в дверь комнатки Бабушкина тревожно постучали: квартирная хозяйка Костина прибежала сообщить Ивану Васильевичу об аресте его друга.
«Я отправился на завод, — писал в своих «Воспоминаниях» И. В. Бабушкин, — чувствуя потерю столь дорогого мне товарища, товарища, с которым мы жили одной жизнью и одним делом, но ему первому выпало на долю испытать произвол русских жандармов. Что-то будет с Костей? В чем-то будут обвинять его жандармы?.. Около этих вопросов вертелась моя мысль, и не уходило из моей головы убеждение в таком же скором обыске и аресте меня…
Занятия в кружках, собиравшихся в моей комнате, продолжали происходить столь же правильно и регулярно, как и раньше, только чувствовалась утрата одного человека».
Руководителем кружков по-прежнему был В. И. Ленин. Он кропотливо и настойчиво изучал условия труда, систему заработной платы, быт рабочих многих петербургских заводов и фабрик.
Владимир Ильич предвидел неизбежность близких выступлений петербургского пролетариата. Он старался как можно больше получить конкретных проверенных фактов из фабричной и заводской жизни. В собирании этих сведений большую помощь оказывал Владимиру Ильичу Бабушкин.
Рабочий класс столицы готовился к первым массовым стачкам. Волновались торнтоновским ткачи, все острее выявлялось недовольство системой бесконечных штрафов у рабочих Балтийского, Путиловского заводов, чаще отказывались от новых расценок на фабрике Лаферма.
24 декабря 1894 года на Невском (Семянниковском) заводе произошло выступление рабочих, долгое время горячо обсуждавшееся на всех заводах и фабриках столицы. Администрация Семянниковского завода, наряду с неограниченной системой штрафов, часто задерживала заработную плату, ожидание которой превратилось для рабочих завода в дополнительный вид унижения и всевозможных оскорблений со стороны конторщиков, мастеров и прочих представителей администрации завода. Нередко рабочие долгими часами в течение трех-четырех дней выстаивали перед закрытой кассой, не зная, будет ли получка или, в конце концов, конторщик махнет рукой и равнодушно объявит:
— Р-расходись, чего столпились?.. Нету денег, приходите завтра, авось — либо выдадим.
Рабочие расходились в самом подавленном, мрачном настроении, ругая, на чем свет стоит администрацию: дома их ожидали голодные семьи, лавочники в долг не давали ни куска хлеба, заработать на стороне нельзя было ни копейки, так «сак «экстры» отнимали все время.
Семянниковцы негодующе шутили, если жалованье задерживалось только на день или на два:
— Что-то в этом месяце хозяева добрые: только два дня на коленях мы свои же деньги выстаивали.
С приближением рождества на заводе пошли толки, что, наверное, и на этот раз получка будет задержана.
— Что же, на них креста нет, что ли? Как же это перед праздником деньги не выдать?.. — говорил кто-нибудь из пожилых слесарей в мастерской Бабушкина, а молодежь со смехом восклицала:
— Эх ты, голова! Разве не видел, какой огромный крест носит заводской поп? И сам директор на манишке? Владимирский, дворянский крест! Вот на них все наши рабочие денежки и уходят.
За день до рождества Семянниковцы ждали получку с полудня до позднего вечера. Многие надеялись, получив деньги, уехать в свои родные места, неподалеку от Петербурга, чтобы хоть два-три дня отдохнуть в семье.
Иногда артельщики начинали выдачу жалованья часов в семь-восемь вечера, и часть рабочих получала деньги в десять-одиннадцать часов, почти ночью. Ожидать же приходилось с полудня, так как не было известно, когда артельщики привезут деньги. В этот же раз семянниковцы напрасно ждали денег: уж поздним вечером администрация объявила, что деньги привезут только на следующий день. Рабочие нехотя разошлись по домам, посылая тысячи проклятий заводской конторе.
На другой день, к вечеру, завод-гигант медленно умолкал. Все реже раздавались тяжелые удары многопудового молота в кузнице-поковке.
В литейных цехах, где день и ночь, обливаясь потом, полуголые, измученные сталевары следили за готовностью стали, теперь, накануне нескольких праздничных дней, ярко-багровые отблески печей несколько смягчились, потемнели: поддерживался лишь «малый огонь», чтобы не допустить остывания печей.
Бабушкин, проходя мимо огромных, кованных железом дверей «мартеновки», невольно вспоминал и сравнивал «соленую каторгу», которую он запомнил в детстве, с таким же адским трудом рабочих-сталеваров.
Вокруг конторы собралась тысячная толпа. Сгущались ранние сумерки неприветливого декабрьского вечера. Заметно похолодало. Резкий, пронзительный ветер с Финского залива заставлял плохо одетых рабочих ежиться, глубже засовывать руки в карманы курток, чаще переминаться с ноги на ногу. Кое-кто пытался согреться дружеской борьбой.
Прошло уже больше трех часов, а о получке все еще ничего не было известно.
Попытка послать делегата в контору кончилась тем, что дверь распахнулась, и тот слетел со ступенек высокого крыльца, напутствуемый отборной руганью старшего конторщика. Возбужденная этим вызовом, толпа плотнее придвинулась к зданию конторы. Заводской двор был уже полон, — толпа, как морской прилив, со сдержанным гулом залила улицу перед заводом, теснилась в соседних переулках. Шум, крик, брань далеко разносились в морозном воздухе.
— Давай, давай! Не морозь людей!.. Де-нег!
Рабочие начали проталкиваться в мастерские, надеясь согреться, но тут же выбегали во двор завода; кто-то крикнул, что артельщик принес два мешка с деньгами. Слух оказался напрасным. Прибежал рассыльный и громко объявил:
— Сегодня получки не ждите! Расходитесь!
Толпа грозно зашумела. Никто не хотел итти домой, — что за праздник з голодной семье?..
— Кровопийцы!.. — пронзительно крикнул кто-то простуженным, хриплым голосом. — Наши же кровные деньги не даете!
Большой булыжник метко ударил в фонарь, тускло светивший над резными чугунными воротами завода, украшенными огромным двуглавым орлом. И, как бы дополняя звон вдребезги разбитых стекол, над толпой раздался единодушный крик:
— Бе-ей!..
К заводу со всех сторон бежали полицейские, раздавались заливистые свистки городовых. Бабушкин также находился на заводском дворе, обсуждая то в одной, то в другой кучке взволнованных рабочих создавшееся положение.
Когда вспыхнуло волнение, зазвенели стекла в конторе, «мастеровые торопливо побежали вниз по лестнице, спеша к воротам, — вспоминает Бабушкин. — Сзади нас слышались голоса некоторых рабочих, зовущих уходящих обратно, дабы не попасть в какую-либо кашу. Совершенно напрасно. На этот зов никто не обращал внимания, и мы скоро очутились у ворот. Масса народу оставалась зрительницей происходившего. Пройти через эту толпу не было никакой возможности. Наша проходная подвергалась разрушению. Там били стекла и ломали рамы. С улицы на наши ворота летели камни и палки, брошенные с целью сбить фонари и орла. Фонари скоро потухли, стекла побились, и, кажется, существенно пострадал также и двуглавый орел».
Цокот копыт заставил многих обернуться: из города на рысях к заводу спешили казаки. Ободренные их прибытием, полицейские старались оттеснить толпу от дома управляющего и, поощряемые приставом, вместе с казаками хватали рабочих, вязали им руки и тащили в полицейский участок.
Но большинство семянниковцев продолжало наступление: в полицейских летели куски каменного угля, булыжники, обрезки железа со свалки заводского двора. Толпа угрожающе двигалась с завода на улицу, оттесняя казаков.
В этот момент на завод примчался петербургский брандмайор генерал Паскин. Он бегом направился по высокой лестнице в контору.
Вокруг конторы вновь собралась толпа: вышедший оттуда вскоре в большом волнении Паскин пытался было свалить всю вину на рабочих, укоряя их в «бунте и самоуправстве». В ответ ему пожилой мастеровой, Бабушкин и еще двое слесарей вполне справедливо заметили, что это выступление вызвано систематической задержкой жалованья. Генерал сбавил тон и стал просить немного подождать, пока артельщики привезут деньги. Семянниковцы согласились, но заявили твердо, что никуда с заводского двора не уйдут, пока не получат жалованье сполна.
Решительность и стойкость рабочих победили: не более чем через полчаса появились испуганные артельщики.
Жалованье выдавали срезу во всех мастерских, чтобы толпа поскорее разошлась.
— Вот как надо их учить: сразу нашлись и деньги и артельщики! — громко говорили довольные результатами своего выступления рабочие.
Весть о бунте семянниковцев молнией разнеслась по Петербургу. Рабочие других предприятий получили наглядный урок, как надо предъявлять требования к администрации. Вскоре заволновались рабочие Петербургского порта, строившие броненосец «Петропавловск», Нового Адмиралтейства, ткачи фабрики Торнтона… Правительство старалось потушить их выступления массовыми арестами и высылками. Эти репрессии еще более возбуждали столичный пролетариат.
Владимир Ильич, зорко следивший за событиями на Семянниковском заводе, решил выступить именно в этот момент с обращением-листовкой к семянниковцам. Он набросал проект листовки и прочитал его Бабушкину. Ленин писал о причинах невыносимой жизни рабочих, о поддержке царскими чиновниками администрации завода, о единственно верном и могучем средстве борьбы рабочих за свои права — организованном, решительном и дружном выступлении-стачке. Листовка звала к продолжению успешно начатой борьбы, к неуклонному сопротивлению хозяевам. Написана она была страстно, горячо. Каждое слово, как всегда в боевых ленинских подпольных листовках, находило путь и сердцу пролетария.
Это была первая агитационная листовка русских марксистов. В. И. Ленин в своей статье «Из прошлого рабочей печати в России», написанной в 1914 году, отметил, что в период зарождения рабочей печати (90-е годы) огромное значение для успешного ее развития имело участие передовых рабочих в составлении и распространении подпольной марксистской литературы. «Из петербургских рабочих, действовавших в то время, — писал В. И. Ленин, — можно назвать Василия Андреевича Шелгунова, который впоследствии ослеп и лишен был возможности действовать с прежней активностью, и Ивана Васильевича Бабушкина, горячего «искровца» (1900–1903) и «большевика» (1903–1905)…»
Иван Васильевич принимал деятельное участие в составлении листовки. В. И. Ленин и его ученик немало потрудились над ее перепиской печатными буквами для гектографа. Листовка была довольно большой, ее пришлось сшить в виде тетрадочки. Распространение всех экземпляров было поручено Бабушкину. Рассовать их по ящикам возле станков в мастерской было опасно, так как они могли попасть в руки мастеров. С большими предосторожностями Иван Васильевич все же распространил листовки, положив их на паровозную раму около котла и даже засунув в разбитое стекло мастерской. Цель была достигнута: слесари мастерской живо заинтересовались таким смелым и ярким освещением только что происшедших на заводе событий. Правда, две листовки попали в руки мастеров, и те сейчас же передали их администрации завода, но все же, как отметил в своих «Воспоминаниях» И. В. Бабушкин, «опыт можно было считать удачным».
Наступил новый, 1895 год.
Все шире и глубже развертывалась работа в подпольных марксистских кружках, объединяемых и руководимых В. И. Лениным. Новые и новые силы вливались в социал-демократическое движение столичного пролетариата. Колоссальная, кипучая деятельность Владимира Ильича давала обильные всходы: в различных заводских районах Петербурга вспыхивали открытые выступления ткачей, металлистов, портовых рабочих.