Три дня пролетели быстро. Иван Васильевич повидался с матерью и сестрой, поделился впечатлениями о тюремной жизни, вспомнил с Екатериной Платоновиой Леденгское и стал готовиться «отъезду.
«В начале весны 1897 г. я поселился в Екатеринославе, — пишет в своих «Воспоминаниях» И. В. Бабушкин. — После тринадцатимесячного пребывания в петербургской тюрьме проехать свободным человеком, почти через всю Россию, было большим удовольствием, а оказаться в южном городе с началом весны было положительно приятно. Все ново вокруг, и люди совершенно как будто иные, не те, что остались там далеко в северной столице; суровые тюремные стены не мозолят больше привычного глаза, все дышит свободно, легко, а там — за другой улицей — уже широкая необъятная степь, манящая к себе свободного от работы человека».
«Свободный от работы человек»… В этом метком выражении И. В. Бабушкин точно определил положение, в котором находились сотни рабочих, высылаемых в административном порядке, без суда, из Петербурга, Москвы, Харькова и из других крупных городов.
С первых же шагов на месте своего нового жительства Бабушкин почувствовал всю тяжесть поднадзорного состояния. Прежде всего, нужно было явиться для регистрации в городское полицейское управление.
В Екатеринославе (Днепропетровск) уже были высланы зимой 1896/97 года несколько столичных рабочих, главным образом металлисты крупных заводов. Одни подверглись административной высылке за участие в массовой стачке весной 1896 года, другие — за то, что были членами петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Полицмейстер города Екатеринослава встретил нового высланного металлиста крайне грубо. «Хозяин города» топал ногами и кричал, что он не понимает, почему это административно высылаемые из Петербурга выбирают своим местожительством именно Екатеринослав.
— На что ты здесь надеешься? — свирепо уставившись на Бабушкина, кричал полицмейстер. — Думаешь, тебя здесь медом будут кормить? Не-ет, голубчик, поживешь здесь и на своей шкуре испытаешь, что я угощаю совсем другим! А насчет работы — попробуй-ка найди ее, хоть здесь и много заводов!..
Бабушкин хладнокровно выслушал эти злобные обещания начальства, ознакомился с «инструкцией о порядке и правилах поведения лиц, подвергнутых гласному надзору полиции в г. Екатеринославе», и пошел искать себе пристанище. Денег было в обрез, только-только до поступления на какой-либо завод, и поэтому Иван Васильевич снял на Чечелевке, в доме № 13, уголок у рабочего Брянского завода Гажуры.
На другой день Бабушкин встал очень рано и отправился на одну из центральных площадей: еще в Петербурге он уговорился с питерским рабочим, также наметившим себе местом ссылки Екатеринослав, встретиться здесь немедленно по приезде. Вдвоем гораздо легче освоиться в чужом городе, легче подыскать работу, завести знакомства на заводах. Но как ни высматривал Иван Васильевич своего петербургского знакового, как аккуратно ни приходил несколько дней на условленную площадь, он его не встретил.
Неудача не обескуражила Бабушкина. Он начал поиски работы, и через несколько дней убедился, что полицмейстер был в некоторой степени прав: поступить куда-либо на работу оказалось очень трудна. Надо было иметь документ на право проживания в Екатеринославе. Но екатеринославская полиция, обязав Бабушкина, как «лицо административно высланное», являться каждую неделю в полицейское управление для отметки, отказалась выдать паспорт.
Все доводы Ивана Васильевича о том, что он лишь административно высланный, а не лишенный права на жизнь и на работу и не обреченный на голодную смерть, не оказали на полицмейстера никакого действия.
Дни шли, жить становилось не на что, и Бабушкин вынужден был в марта 1897 года обратиться с резким заявлением в департамент полиции, протестуя против подобного рода действий екатеринославских властей. «Здешняя полиция, — писал Иван Васильевич, — по получен»» бумаг, касающихся меня, отказала! мне в выдаче какого-либо вида на жительство… я систематически лишаюсь материальных средств к жизни, а потому мое положение делается невозможным, а смысле пропитания».
Заявление это подействовало, — недели через три из Петербурга пришло, наконец, в екатериноелавскую полицию новое отношение департамента полиции, и секретарь полицейского управления выдал Бабушкину «свидетельство на право жительства», но не паспорт. С пропиской этого свидетельства предстояло также немало хлопот и неприятностей и от квартирохозяев и от полиции, но Бабушкин все-таки получил надежду найти работу.
Еще в первые дни по приезде в Екатеринослав, расспрашивая своего хозяина комнатки и соседей-рабочих, Иван Васильевич узнал о распорядках на местных заводах.
В начале своих поисков он полагал, что поступить на завод будет легко. Однако оказалось совершенно иное. Куда бы ни обращался Бабушкин с предложением своих услуг, почти везде — и на заводах и на фабриках — его ожидал отказ.
«Средства начинали истощаться, а впереди — ничего приятного. Вставая утром часов в пять, — описывает поиски работы Иван Васильевич, — я отправлялся к какому-либо заводу и уже заставал там громадную толпу безработных людей. Иногда я держался несколько в стороне, иногда входил в самую середину этой толпы и сливался с ней. Большинство, конечно, были приехавшие из деревень, и, главным образом, орловцы. Они имели здесь земляков и надеялись при их помощи получить работу, что в большинстве случаев и удавалось: я часто видел выходивших с работы людей, которые день или два тому назад стояли со мной за воротами завода. У меня никого не было знакомых, и мои обращения к директору или мастеру с вопросом о работе постоянно кончались неудачей».
В воспоминаниях революционеров — социал-демократов, будущих большевиков, работавших в Екатеринославе в те годы (1896–1898), отражены такие же картины безработицы. Г. И. Петровский в своей книге «Детям о прошлом» говорит, что у ворот Брянского металлургического завода толпились тысячи безработных в тщетной надежде получить работу. Он сам испытал всю тяжесть безработицы, будучи в течение нескольких месяцев почти без всяких средств к существованию.
Более месяца Бабушкин, несмотря на высокую квалификацию столичного слесаря, не мог найти работу ни на одном из екатеринославских заводов. Иван Васильевич встречался с рабочими, уже получившими место на заводах, и расспрашивал их, не знают ли они о приехавших металлистах из других городов.
Однажды рано утром к Бабушкину вошел хозяин комнатки, пришедший с ночной смены, в сопровождении неизвестного рабочего. Познакомившись, гость повел Бабушкина на свою квартиру, где жили двое рабочих-петербуржцев, также административно высланных из столицы и искавших работу. Они были разных квалификаций: один из них оказался модельщиком крупного петербургского завода, другой — еще «фабричным мальчиком», хотя этому «мальчику» было больше 19 лет. Иван Васильевич с удовольствием беседовал с товарищами, вспоминая свою деятельность в подпольных кружках.
В особенности ему понравился «фабричный мальчик», которого он вскоре стал называть Матюшей (или Матюхой). Это был простой деревенский парень, окончивший лишь два класса захолустной сельской школы. Но работа на петербургской фабрике, общение с пролетариями столицы скоро сделали из него активного участника рабочих выступлений. Матюха живо заинтересовался «правильными речами», как он говорил, членов марксистских кружков, стал часто ходить на подпольные собрания. С горящими глазами рассказывал он Бабушкину о невиданной еще в Петербурге стачке ткачей 1896 года. Все эти новые сведения поднимали дух, ободряли Бабушкина, не слышавшего в период своего заключения ничего достоверного о жизни рабочих столицы.
Работы все не было. У всех заводских ворот Бабушкин встречал те же толпы безработных, видел те же трафаретные дощечки: «Рабочих не требуется».
Наконец на исходе второго месяца поисков заработка Ивану Васильевичу с большим трудом удалось упросить мастера-итальянца крупного завода взять его «на пробу».
«Сдавать пробу» были обязаны все рабочие, вновь поступавшие на завод, так как мастер должен был убедиться в качестве работы слесаря. В зависимости от полученных результатов мастер и начальник цеха определяли рабочему жалованье. Каждый поступающий на завод старался как можно лучше выдержать испытание.
Бабушкин принялся за свою пробу с большим рвением. Но как Иван Васильевич ни старался, новый напильник в его руках оказался совершенно непослушным: за долгие месяцы тюремного заключения с ладоней сошли мозоли, кожа стала чувствительной. Иван Васильевич вскоре увидел, как на его «отдохнувшей» в тюрьме руке появилась водяная мозоль, сильно мешавшая при отделке детали. Часа через два усиленного, напряженного труда Бабушкин понял, что вряд ли ему удастся сдать пробу и поступить на этот завод.
Мастер-итальянец молча прохаживался по цеху, бесстрастно покуривая сигару, и совсем, казалось, не обращал внимания на старавшегося изо всех сил новичка. Во время короткого перерыва Бабушкин перекинулся несколькими словами с соседом, обрабатывающим на станке почти такую же деталь, которая была дана для пробы Ивану Васильевичу. Они сразу поняли друг друга: сосед оказался тоже питерцем, просидевшим год в «Крестах» и, так же как и Бабушкин, высланным в Екатеринослав.
Новый знакомый хотел всячески помочь товарищу в беде, выжидая момента, когда мастер выйдет из цеха. Но итальянец все так же равнодушно прохаживался по нему, незаметно, но зорко наблюдая за Бабушкиным.
— Эх, парень, видно, бросить тебе прядется, смотри, руку вконец испортишь!.. — с сожалением вполголоса заметил сосед, когда мозоль на руке Бабушкина лопнула.
Однако Иван Васильевич, не обращая внимания на сильную боль, продолжал работать, обвязав руку носовым платком.
Стиснув зубы, стремился он, во что бы то ни стало закончить работу. С каждой минутой рука болела все сильнее, точность и тщательность отделки пробы сильно страдали оттого, что приходилось то и дело менять направление напильника. Глубоко переведя дух, Иван Васильевич попросил, было разрешения закончить пробу спустя несколько дней, когда немного подживет рука, но итальянец через переводчика ответил Бабушкину, что слабых рабочих завод не принимает и что новичок может получить деньги за проработанный день.
«Что я мог возразить против этого? — писал И. В. Бабушкин. — Конечно, ничего, и потому, чувствуя горькую обиду, получил 80 копеек (поденно было отмечено 1 р. 20 коп.) и с отчаянием ушел к себе на квартиру, совершенно упавший духом. «Каким образом, — думал я, — поступлю я теперь на другой завод? Ведь там такая же проба заставит натереть новые мозоли, и мне опять будет отказ, как слабому человеку, негодному для заводской работы». Я изыскивал способы добиться мозолей на ладони, но ничего не мог придумать. Моя рука болела недели две; затем я попробовал вертеть ладонью по палке, чтобы натереть мозоли, но это, наконец, надоело, и я бросил».
Вскоре после неудачной попытки сдать пробу и поступить на завод Бабушкин совершенно случайно встретил на платформе вокзала одного из своих хороших знакомых по Петербургу — Меркулова, рабочего, с которым Иван Васильевич не раз виделся на подпольных собраниях. Судьба обоих членов «Союза борьбы» была в значительной мере сходной: Меркулов был арестован почти одновременно с Бабушкиным, сидел в доме предварительного заключения и был выслан в Екатеринослав на такой же срок.
Конечно, Иван Васильевич обрадовался встрече с товарищем по подпольной работе, проживавшим, как выяснилось при первых же словах, в Екатеринославе уже третий месяц. Старые знакомые решили немедленно навестить третьего петербуржца-того самого металлиста, который сочувственно отнесся к Бабушкину во время сдачи им пробы. Составился маленький тесный товарищеский кружок троих столичных металлистов, имевших значительный опыт подпольной работы.
Товарищи решили, что жить втроем и выгоднее и веселее. Они сняли комнату, в которой и поселились все вместе.
Бабушкин уже хорошо знал расположение заводов в различных частях города, он завел дружбу с рабочими металлургических предприятий. После длительных мытарств ему удалось устроиться на Брянский металлургический завод по своей специальности. Его знакомые питерцы нашли работу на маленьком заводике; один из них устроился даже мастером. Поступил на тот же заводик — вначале подсобным рабочим — и Матюша. На Брянском заводе Иван Васильевич познакомился с Г. И. Петровским, работавшим в инструментальной мастерской мостового цеха, куда был направлен при оформлении на работу и Бабушкин.
В своих «Воспоминаниях» И. В. Бабушкин пишет: «На этом заводе я нашел здесь одного хорошего и дельного человека Г. (Г. И. Петровского. — М. Н.). Этот Г. привлек мое внимание давно, и у меня с ним часто происходили продолжительные беседы, которые располагали нас положительно жить по-питерски».
Г. И. Петровский вскоре познакомил Бабушкина с молодыми рабочими завода, остро и живо интересовавшимися общественными вопросами.
«Я задавался целью разыскать все старые силы существовавшей организации и тогда начать что-либо делать, а покуда продолжал расширять круг знакомых… что мне легко и удавалось, — вспоминает Иван Васильевич. — Воскресенья у меня опять были заняты, я должен был делиться своими знаниями с молодежью, которую мне собирал иногда Г. Правда, он и сам нуждался во всестороннем развитии и для этого по вечерам бывал у меня, но тут главным врагом была знакомая мне система сверхурочных часов. Хотя я видел, что Г. физически сильно утомляется от такой работы, но не мог сильно настаивать на непременном оставлении ночных работ, так как он нуждался еще в выучке быть хорошим работником, и, кроме того, его заедала семейная обстановка, требовавшая непременной и сильной его поддержки в экономическом отношении. Таков был мой главный помощник в будущем».
На своих товарищей Иван Васильевич производил большое впечатление: в воспоминаниях ряда подпольных работников, членов марксистских рабочих кружков в Екатеринославе 1897 — 1899 годов Бабушкин охарактеризован смелым, энергичным и инициативным революционером. Работа в петербургском «Союзе борьбы» под руководством В. И. Ленина принесла свои плоды: в Екатеринославе Иван Васильевич широко развил свой талант незаурядного организатора рабочей массы, выдающегося пропагандиста и руководителя.
На заводе Бабушкин держался независимо, всячески отказываясь от обязательных сверхурочных работ и заступаясь за подсобных рабочих, которых сильно донимали мастера сложной системой различных штрафов и отчислений от заработка. Трудно представить себе сейчас нечеловеческие условия труда, а также те унижения и оскорбления, которым подвергались рабочие екатеринославских заводов.
К. Норинский, работавший в 1896 году на Брянском заводе машинистом крана-вертушки, обслуживавшего мартеновский цех, пишет: «Работа спешная, нервируют все время; на тебя обращены сотни глаз и кулаков, в воздухе висит сплошное ругательство. К этому нужно добавить несовершенство техники того времени: все старались выезжать на рабочей силе. После отливки, едва сталь остыла, приступали к освобождению ее из форм. Вот эта уж работа была для некоторых рабочих сплошным адом. Можете себе представить вылитую массу стали в 1 000 пудов; затем большое количество пудов чугунных форм, которые успели тоже прогреться — все это находится на территории в 1–2 сажени!.. На моей обязанности лежит быстро бросить крюки над самыми формами… Один момент опоздания, и человек не выдерживал: ведь он стоял у самого огня, у него горело все лицо…
Работы у меня все 12 часов было много… за время работы снятия форм у меня на блузе выступала соль. Первый момент шел пот, после же он делался солью. Рубаха сильно твердела, делалась комком».
На заводе не проходило почти ни одного дня, чтобы несколько рабочих не получили серьезного увечья. Мастера и администрация завода вместо помощи надрывавшимся в этом огненном аду рабочим старались как можно чаще и больше штрафовать каталей, доменщиков, горновых. На заводе были подобраны грубые и дерзкие охранники-сторожа и даже специально выписанные ингуши, почти не понимавшие по-русски, знавшие лишь одно правило; бить рабочих нагайками и прикладами по первому знаку администрации. Неудивительно, что среди рабочих прокатного цеха, у мартенов-везде нарастало глухое недовольство.
По воспоминаниям Г. И. Петровского, Иван Васильевич вел себя с начальством очень независимо. Мастера пытались, было добиться от него покорности, но Бабушкин умел постоять за себя и за своих товарищей. С первых же дней работы на заводе у него начались столкновения с мастерами.
В особенности резкие стычки происходили у Ивана Васильевича с Подшиваевым, мастером инструментальной мастерской. Этот рьяный прислужник заводской администрации почти сразу невзлюбил самостоятельно державшегося петербургского металлиста.
Мастер несколько раз пытался «оседлать», как он любил выражаться, этого нового рабочего, являвшегося примером стойкости для остальных товарищей по цеху. Но Бабушкин хладнокровно доказывал, что сверхурочные работы необязательны, что мастер не имеет права без начальника цеха снижать расценки, штрафовать по своему усмотрению рабочих по самым фантастическим, явно выдуманным причинам и т. п.
Разозленный мастер начал было грозить Бабушкину штрафами то за «невыполнение внутреннего распорядка», то якобы за «неточную обработку» детали. Иван Васильевич заявил, что он штрафов не принимает, считая эту систему дополнительной эксплуатации рабочих совершенно незаконной. В горячем споре, возникшем по этому поводу между мастером и Бабушкиным, мастер объявил ему о расчете.
Бабушкин был вынужден уйти с завода еще и потому, что срок временного свидетельства на жительство окончился и заводское начальство требовало паспорт.
Но паспорта полиция опять-таки не выдавала, ссылаясь на какие-то особые разъяснения департамента.
Новые поиски работы оказывались безуспешными: везде требовали постоянный, а не временный вид на жительство.
Обсудив свое положение, Бабушкин решил на работу не поступать, а целиком отдаться революционной деятельности. Это был первый уход Ивана Васильевича в подполье, первый его переход на нелегальное положение.