искусстве, а также в каждом ремесле – заруби себе это на носу, прежде чем уйти, – талант почти
ничего не значит, главное – опыт, приобретаемый благодаря скромности и прилежанию.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стола подсвечник, когда со стороны двери прошелестел сдавленный голос Гренуя:
– Я не знаю, что такое формула, мэтр, этого я не знаю, а так – знаю все.
– Формула – это альфа и омега любых духов, – строго ответствовал Бальдини, ибо собирался положить конец разговору. – Она есть тщательное предписание, в каком соотношении
следует смешивать отдельные ингредиенты, дабы возник желаемый единственный и неповторимый аромат; вот что есть формула. Она есть рецепт – если ты лучше понимаешь это слово.
– Формула, формула, – хрипло проговорил Гренуй, и его фигура в дверной раме обозначи-лась более отчетливо. – Не нужно мне никакой формулы. Рецепт у меня в носу. Смешать их для
вас, мэтр, смешать? Смешать?
– Как это? – вскричал Бальдини более громко, чем ему пристало, и поднес свечу к лицу
гнома. – Как это – смешать?
Гренуй впервые не отпрянул назад.
– Да ведь они все здесь эти запахи, которые нужны, они все здесь есть в этой комнате, –
сказал он и снова ткнул пальцем в темноту. – Розовое масло вон там! А там апельсиновый цвет!
А там гвоздика! А там розмарин!..
– Разумеется, они там, – возопил Бальдини. – Все они там! Но говорю же тебе, дурья башка, от них нет проку, если не знать формулы!
– Вон там жасмин! Вон там винный спирт! Вон там стиракс! – продолжал хрипло перечис-лять Гренуй, указывая при каждом названии на то или иное место в помещении, где было так
темно, что едва можно было различить полки с бутылями.
– Ты, похоже, умеешь видеть в темноте, а? – продолжал Бальдини. – У тебя не только самый тонкий нюх, но и самое острое зрение в Париже, не так ли? Если у тебя к тому же хороший
слух, то раскрой уши пошире, и я тебе скажу: ты маленький обманщик. Наверное, ты кое-что
слямзил у Пелисье, подсмотрел что-нибудь, а? И считаешь, что можешь обвести меня вокруг
пальца?
Гренуй стоял теперь в дверях совершенно распрямившись, так сказать, в полный рост, слегка расставив ноги и слегка растопырив руки, так что напоминал черного паука, цеплявшего-
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
33
ся за порог и раму.
– Дайте мне десять минут, – довольно серьезно произнес он, – и я изготовлю вам духи
«Амур и Психея». Прямо сейчас и здесь, в этом помещении.
– Ты полагаешь, что я разрешу тебе хозяйничать в моей мастерской? Прикасаться к эссенциям, которые стоят целое состояние?
– Да, – сказал Гренуй.
– Ну и ну! – Бальдини чуть не задохнулся от неожиданности. Потом набрал в легкие воздуха, перевел дыхание и устремил на шутника долгий, задумчивый взгляд. В сущности, не все ли
равно, думал он, ведь завтра так или иначе все кончится. Я, конечно, знаю, что он не может сделать того, что обещает и даже не может этого мочь, этого не смог бы и сам великий Франжипани. Но почему бы мне собственными глазами не убедиться в том, что я знаю? А вдруг в один
прекрасный день в Мессине мне взбредет в голову (у стариков иногда бывают странности и самые сумасшедшие идеи), что я не узнал гения, вундеркинда, существа, щедро одаренного мило-стью Божьей… Это совершенно исключено. По всему, что мне говорит разум, это исключено…
Но бывают же чудеса? Бесспорно. И вот, когда я буду умирать в Мессине, на смертном одре ме-ня посетит мысль: в тот вечер в Париже тебе было явлено чудо, а ты закрыл глаза!.. Это было бы
не слишком приятно, Бальдини! Пусть уж этот дурак прольет на стол пару капель розового масла и мускусной настойки, ты бы тоже их пролил, если б тебя еще действительно интересовали
духи от Пелисье. И что значит несколько капель – да, дорогих, весьма, весьма дорогих – по
сравнению с надежностью знаний и спокойной старостью?
– Послушай! – сказал он нарочито строгим тоном. – Послушай! Я… кстати, как тебя зовут?
– Гренуй, – сказал Гренуй. – Жак-Батист Гренуй!
– Ага, – сказал Бальдини. – Итак, послушай, Жан-Батист Гренуй! Я передумал. Ты получишь возможность теперь же, немедленно, на деле доказать свое утверждение. Одновременно
тебе тем самым предоставится случай путем скандального провала научиться скромности, каковая добродетель в твоем юном возрасте – и это простительно – еще вряд ли развитая – есть
непременная предпосылка твоего дальнейшего преуспевания как члена цеха, как человека и как
доброго христианина. Я готов за свой счет преподать тебе сей урок, ибо в силу определенных
причин настроен сегодня на проявление щедрости, и, кто знает, когда-нибудь воспоминание об
этой сцене, возможно, развеселит меня. Но не воображай, что тебе удастся меня провести! У
Джузеппе Бальдини нос старый, но нюх острый, достаточно острый, чтобы немедленно обнаружить самое малейшее различие между твоей микстурой и вот этим продуктом! – И он вытащил
из кармана пропитанный «Амуром и Психеей» платочек и помахал им перед носом у Гренуя. –
Подойди-ка сюда, ты, лучший нос Парижа! Подойди-ка сюда, к столу, и покажи, на что ты способен! Но смотри, ничего мне тут не разбей и не опрокинь! Не смей ничего трогать! Сначала я
зажгу побольше света. Мы устроим иллюминацию в честь этого маленького эксперимента, не
так ли?