духи, что уже в нем находились, во второй раз как бы наобум, не соблюдая ни порядка, ни пропорции, опрокинул в воронку содержимое флаконов. Только к концу всей процедуры – на этот
раз Гренуй не встряхивал бутыль, а только осторожно покачал ее, как фужер с коньяком, возможно из уважения к чувствительности Бальдини, возможно потому, что на этот раз содержимое
казалось ему более ценным, – итак, только теперь, когда уже готовая жидкость колыхалась в
бутыли, Бальдини очнулся из шокового состояния и поднялся с табурета, разумеется все еще
прижимая к носу платочек, словно хотел закрыться щитом от новой атаки на его душу.
– Готово, мэтр, – сказал Гренуй. – Теперь получился совсем неплохой запах.
– Да, да, хорошо, – отвечал Бальдини, отмахиваясь свободной рукой.
– Вы не хотите взять пробу? – снова прокурлыкал Гренуй. – Неужели не хотите, мэтр?
Неужели не попробуете?
– Потом, сейчас я не расположен брать пробы… мне не до них. Теперь иди! Иди сюда!
И он взял подсвечник и пошел к двери, ведущей в лавку. Гренуй последовал за ним. Узким
коридором они прошли к черному ходу для посыльных. Старик, шаркая, подошел к низкой
дверце, откинул задвижку и открыл створку. Он отошел в сторону, чтобы выпустить мальчика.
– А теперь мне можно будет работать у вас, мэтр, можно? – спросил Гренуй, уже стоя на
пороге, снова сгорбившись, снова насторожившись.
– Не знаю, – сказал Бальдини, – я подумаю об этом. Ступай!
И тогда Гренуй вдруг исчез, пропал, проглоченный темнотой. Бальдини стоял и пялился в
ночь. В правой руке он держал подсвечник, в левой – платочек, как человек, у которого идет носом кровь, а чувствовал все-таки, только страх. Он быстро закрыл дверь на задвижку. Потом от-нял от лица платок, сунул его в карман и через лавку вернулся в мастерскую.
Аромат был так божественно хорош, что Бальдини внезапно прослезился. Ему не надо бы-ло брать пробы, он только стоял у рабочего стола перед смесителем и дышал. Духи были великолепны. По сравнению с «Амуром и Психеей» они были как симфония по сравнению с одино-ким пиликаньем скрипки. И еще чем-то большим. Бальдини прикрыл глаза, и в нем проснулись
самые возвышенные воспоминания. Он увидел себя молодым человеком на прогулке по садам
вечернего Неаполя: он увидел себя лежащим в объятиях чернокудрой женщины, увидел силуэт
букета роз на подоконнике под порывами ночного ветра; он услышал пение вспугнутых птиц и
далекую музыку из портовой таверны; он услышал совсем близко, над ухом, шепот: «Я люблю
тебя» и почувствовал, как у него от наслаждения волосы встали дыбом, теперь! Теперь, сию минуту, в этот самый миг! Он открыл глаза и застонал от удовольствия. Эти духи не были духами, какие были известны до сих пор. Это был не аромат, который улучшает ваш запах, не протира-ние, не предмет туалета. Это была совершенно своеобразная, новая вещь, которая могла извлечь
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
37
из себя целый мир, волшебный богатый мир, и вы сразу забывали все омерзительное, что было
вокруг, и чувствовали себя таким богатым, таким благополучным, таким хорошим…
Вставшие дыбом волосы на голове Бальдини улеглись, и его охватило одуряющее душев-ное спокойствие. Он взял кожу, козловые шкурки, лежавшие на краю стола, и взял нож, и рас-кроил кожу. Затем уложил куски в стеклянную кювету и залил их новыми духами. Затем закрыл
кювету стеклянной пластиной, перелил остаток аромата в два флакончика, наклеил на них этикетки, а на них написал название «Неаполитанская ночь». Потом погасил свет и удалился.
Наверху, за ужином, он ничего не сказал жене. Прежде всего он ничего не сказал жене о
торжественно-праведном решении, которое он принял днем. Жена его тоже ничего не сказала, потому что заметила, что он повеселел, и была этим весьма довольна. Не пошел он и в Нотр-Дам
благодарить Бога за силу своего характера. Ба, в этот день он впервые позабыл помолиться на
ночь.
16
На следующее утро он прямиком направился к Грималю. Для начала заплатил за лайку, причем заплатил сполна, не ворча и нисколько не торгуясь. А потом пригласил Грималя в «Серебряную башню» на бутылку белого и выкупил у него ученика Гренуя. Разумеется, он не сказал, почему и для чего он ему понадобился. Он наврал что-то о крупном заказе на душистую
лайку, для выполнения которого ему требуется необученный подсобный рабочий. Нужен, дескать, скромный парень, чтобы исполнять простейшие поручения, резать кожи и так далее. Он
заказал еще одну бутылку вина и предложил двадцать ливров в качестве возмещения неудобства, причиняемого Грималю уходом Гренуя. Двадцать ливров были огромной суммой. Грималь сразу
же согласился. Они вернулись в дубильную мастерскую, где Гренуй, как ни странно, уже ждал с
собранным узлом, Бальдини уплатил свои двадцать ливров и тут же, сознавая, что заключил
лучшую сделку своей жизни, забрал его с собой.
Грималь, который со своей стороны был убежден, что заключил лучшую сделку своей
жизни, вернулся в «Серебряную башню», перепутал улицы Жоффруа Л'Аннье и Нонендьер и
потому, вместо того чтобы, как он надеялся, очутиться прямо на мосту Мари, роковым образом
попал на набережную Вязов, откуда сверзился в воду, как в мягкую постель. Он умер мгновенно.
Однако реке понадобилось еще некоторое время, чтобы стащить его с мелководья, мимо при-швартованных грузовых лодок, на более быстрое течение, и только рано утром кожевник Грималь, или скорее его мокрый труп, тихо отплыл вниз по реке, на запад.
Когда он проплывал мим моста Менял, бесшумно, не задевая за опоры моста, Жан-Батист
Гренуй в двадцати метрах над ним как раз ложился спать. Для него был поставлен топчан в зад-нем углу мастерской Бальдини, и теперь он собирался лечь, в то время как его бывший хозяин, распластавшись, плыл вниз по холодной Сене. Гренуй с удовольствием свернулся и сделался
маленьким, как клещ. Засыпая, он все глубже погружался в самого себя и совершал триумфаль-ный въезд в свою внутреннюю крепость, где он праздновал в мечтах некую победу обоняния, гигантскую оргию с густым дымом ладана и парами мирры в свою честь.