ожидая малейшего знака. Только на закате его недоверие постепенно отступило перед нараста-
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
50
ющим чувством эйфории: он ушел от ненавистного зловония! Он действительно остался совершенно один! Он был единственным человеком в мире!
В нем разразилась буря ликования. Как потерпевший кораблекрушение после многих
недель блуждания по морю в экстазе приветствует первый обитаемый остров, так Гренуй праздновал свое прибытие на гору одиночества. Он кричал от счастья. Отбросив рюкзак, попону, пал-ку, он топал по земле ногами, вздымал вверх руки, кружился в диком танце, с рычанием выкри-кивал на все четыре стороны собственное имя, сжимал кулаки, победоносно грозил ими всей
лежавшей под ним стране и заходящему солнцу, празднуя свой триумф. Он бесновался как
безумный до глубокой ночи.
25
Следующие несколько дней он потратил на то, чтобы обосноваться на горе – ибо ему было
ясно, что он не скоро покинет это дивное место. Для начала он поискал нюхом воду и нашел ее в
расселине под вершиной, где она тонкой пленкой сбегала по скале. Ее было немного, но если он
терпеливо лакал ее в течение часа, он утолял свою дневную потребность в жидкости. Он разыс-кал и пищу, то есть маленьких саламандр и змей, которым отрывал головы и проглатывал целиком, с кожей и костями. Он заедал их сухим лишайником, и травой, и клюквой. Этот рацион, совершенно немыслимый с обывательской точки зрения, не смущал его ни в малейшей степени. В
последние недели и месяцы он уже больше не питался приготовленной человеком пищей вроде
хлеба, и колбасы, и сыра, но, ощутив голод, пожирал подряд все съедобное, что попадалось ему
под руку. Менее всего он был гурманом. Он вообще не знал никакого наслаждения, кроме
наслаждения чистым бестелесным запахом. Он и о комфорте не имел никакого понятия и удовлетворился бы голым камнем в качестве ложа. Но он нашел кое-что получше.
Недалеко от родника он открыл естественную узкую штольню, которая, образуя множество
изгибов, вела внутрь горы и метров через тридцать заканчивалась завалом. Там, в конце штольни, было так тесно, что плечи Гренуя едва вмещались в проем, и так низко, что стоять он мог, лишь согнувшись. Но он мог сидеть, а если сворачивался клубком, то и лежать. Это полностью
удовлетворяло его потребность в комфорте. Ибо такое место имело неоценимые преимущества: в конце туннеля даже днем царила непроглядная ночь, стояла мертвая тишина, и воздух дышал
влажной солоноватой прохладой. Гренуй сразу учуял, что здесь никогда не бывало ни одного
живого существа. Когда он завладел этим местом, его охватило чувство, близкое к священному
трепету. Он аккуратно расстелил на земле свою конскую попону, словно покрывал алтарь, и
улегся. Он чувствовал небесное блаженство. Он лежал в самой одинокой горе Франции, в пятидесяти метрах под землей, как в собственном гробу. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя
в такой безопасности – разве что в чреве своей матери. Если б даже снаружи сгорел весь мир, здесь он ничего бы не заметил. Он тихо заплакал. Он не знал, кого благодарить за такое непо-мерное счастье.
В последующее время он выходил наружу только для того, чтобы лакать воду из родника, быстро освобождаться от мочи и экскрементов и охотиться за ящерицами и змеями. По ночам
они ловились легко, потому что забирались под камни или в мелкие норы, где он находил их по
запаху.
В первые недели он еще несколько раз поднимался на вершину, чтобы обшарить нюхом
горизонт. Но вскоре это стало больше обременительной привычкой, чем необходимостью, потому что он ни разу не почуял ничего угрожающего. И тогда он прекратил экскурсии; он стремился лишь к тому, чтобы, совершив отправления, необходимые для элементарного выживания, как можно скорее вернуться в свой склеп. Ибо здесь, в склепе, он, собственно, и жил. Это значит, что двадцать часов в сутки он в полной темноте и полной тишине сидел на своей попоне в конце
каменного коридора, прислонившись спиной к куче осыпавшейся породы, втиснув плечи между
скалами, и довольствовался самим собой.
Бывают люди, ищущие одиночества: кающиеся грешники, неудачники, святые или проро-ки. Они предпочитают удаляться в пустыню, где питаются акридами и диким медом. Некоторые
даже живут в пещерах и ущельях на пустынных островах или сидят – немного кокетничая – в
клетках, подвешенных на ветвях или укрепленных на столбах. Они делают это ради того, чтобы
приблизиться к Богу. Одиночество нужно им для умерщвления плоти и покаяния. Они поступа-
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
51
ют таким образом в убеждении, что ведут богоугодную жизнь. Или же они месяцами и годами
ждут, что в одиночестве им будет ниспослано божественное откровение, дабы они срочно сооб-щили о нем людям.
Ничего похожего не происходило с Гренуем. О Боге он не имел ни малейшего понятия. Он
не каялся и не ждал никакого откровения свыше. Он ушел от людей единственно для собственного удовольствия, лишь для того, чтобы быть близко к самому себе. Он купался в собственном, ни на что не отвлекаемом существовании и находил это великолепным. Как труп, лежал он в каменном склепе, почти не дыша, почти не слыша ударов своего сердца – и все же жил такой ин-тенсивной и извращенной жизнью, как никто иной из живущих в мире.
26
Ареной этих извращений была – а так же иначе – его внутренняя империя, куда он с самого
рождения закапывал контуры всех запахов, которые когда-либо встречал. Чтобы настроиться, он
сначала вызывал в памяти самые ранние, самые отдаленные из них: враждебные душные испарения спальни мадам Гайар; вонь иссохшей кожи ее рук; уксусно-кислое дыхание патера Террье, истерический, горячий материнский пот кормилицы Бюсси, трупное зловоние Кладбища невинных, убийственный запах своей матери. И он упивался отвращением и ненавистью, и у него
вставали дыбом волосы от сладострастного ужаса.
Иногда этот аперитив мерзостей оказывался недостаточным, и чтобы разогнаться, он позволял себе небольшой обонятельный экскурс к Грималю и отведывал зловонья сырых покрытых
мясом кож и дубильных смесей или воображал чадные испарения шестисот тысяч парижан в