трудов.
А в кладовых замках стояли высокие, до самого потолка стеллажи, и на них располагались
все запахи, собранные Гренуем за его жизнь, несколько миллионов запахов. И в подвалах замка
хранились бочки лучших благовоний его жизни. Когда они настаивались, до готовности, их раз-ливали по бутылкам и километрами укладывали в прохладных влажных проходах, в соответствии с годом и местом производства, и было их столько, что не хватило бы жизни, чтобы отве-дать каждую бутылку.
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
53
И когда наш дорогой Жан-Батист, возвратившись наконец chez soi6, ложился в пурпурном
салоне на свою уютную софу – если угодно, стянув наконец сапоги, – он хлопал в ладоши и
призывал своих слуг, которые были невидимы, неощутимы, неслышны и прежде всего неуловимы на нюх, то есть были полностью воображаемыми слугами, и посылал их в кладовые, дабы
из великой библиотеки запахов доставить ему тот или иной том, и приказывал им спуститься в
подвал, дабы принести ему питье. И воображаемые слуги спешили исполнить повеления, и же-лудок Гренуя сжимался в судороге мучительного ожидания. Он внезапно испытывал ощущение
пьяницы у стойки, которого охватывал страх, что по каким-либо причинам ему откажутся подать
заказанную водку. А вдруг подвалы и кладовые сразу опустели? Вдруг вино в бочках испорти-лось? Почему его заставили ждать? Почему не идут? Зелье требовалось ему сейчас, немедленно, он погибает от жажды, он умрет на месте, если не получит его.
Ну что ты, Жан-Батист! Успокойся, дорогой! Они же придут, они принесут то, чего ты так
жаждешь. Вон они, слуги, летят на всех арах, держа на невидимом подносе эту книгу запахов.
Невидимые руки в белых перчатках подносят драгоценные бутылки, очень осторожно снимают
их с подноса; слуги кланяются и исчезают.
И, оставшись в одиночестве – наконец-то снова в одиночестве! – Жан-Батист хватает во-жделенные запахи, открывает первую бутыль, наливает себе бокал до краев, подносит к губам и
пьет. Одним глотком он осушает бокал прохладного запаха, и это восхитительно! Это так спасительно хорошо, что от блаженства у нашего дорогого Жан-Батиста наворачиваются на глаза
слезы, и он тут же наливает себе второй бокал этого аромата: аромата 1752 года, уловленного
весной, в сумерках на Королевском мосту, когда с запада дул легкий ветер, в котором смешались
запах моря, запах леса и немного смолистого запаха причаленных к берегу лодок. Это был запах
первой, клонившейся к концу ночи, которую он провел, шатаясь по Парижу без разрешения
Грималя. Это был свежий запах наступавшего дня, первого рассвета, пережитого им на свободе.
Он был предвестием какой-то другой жизни. Запах того утра был для Гренуя запахом надежды.
Он бережно хранил его. И каждый день отведывал понемногу.
После второго бокала вся нервозность и неуверенность, все сомнения исчезали и его
наполнял величественный покой. Он откидывался на мягкие подушки дивана, раскрывал книгу и
начинал читать о запахах своего детства, о школьных запахах, о запахах улиц и закоулков города, о человеческих запахах. И его пронизывала приятная дрожь ужаса, ибо тут он заклинал
сплошь ненавистные, истребленные запахи. С отвращением и интересом Гренуй читал книгу
мерзких запахов, и когда отвращение пересиливало интерес, он просто захлопывал ее, отклады-вал прочь и брал другую.
Попутно он беспрерывно пригубливал благородные ароматы. После бутылки с ароматом
надежды он раскупоривал бутыль 1744 года, наполненную теплым запахом дров перед домом
мадам Гайар. А затем выпивал флягу вечернего аромата, насыщенного духами и терпкой тяжестью цветов, подобранного на окраине парка в Сен-Жермен-де-Пре летом 1753 года.
Теперь он был уже сильно наполнен ароматами. Тело его все тяжелее давило на подушки, а
дух волшебно затуманивался. И все же на этом его пиршество не кончалось. Правда, глаза его
больше не могли читать, книга давно выскользнула из рук – но он не хотел заканчивать вечер, не
осушив еще одной, последней, фляги, самой роскошной: это был аромат девушки с улицы
Марэ…
Он выпивал его благоговейно и для этого выпрямлялся на своем канапе, хотя ему это было
тяжело, так как пурпурный салон качался и кружился вокруг него при каждом движении. В позе
примерного ученика, сжав колени и плотно сдвинув ступни, положив левую руку на левое бед-ро, – вот как пил маленький Гренуй драгоценнейший аромат из подвалов своего сердца, пил бокал за бокалом и при этом становился все печальнее. Он знал, что выпил слишком много. Он
знал, что такого количества удовольствий ему не перенести. И все же пил до дна. Он шел по
темному проходу с улицы во двор. Шел на свет. А в круге света сидела девушка и разрезала
сливы. Изредка доносился треск ракет и петард фейерверка…
Он отставлял бокал и оставался сидеть, словно окаменев от сентиментальности и опьянения, еще несколько минут, пока с его языка не исчезал последний привкус выпитого. Он непо-6 В свой угол (франц.)
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
54
движно глядел перед собой. В его мозгу вдруг становилось так же пусто, как в бутылках. Тогда