В то же время внешний Гренуй тоже засыпал на своей попоне. И сон его был столь же бездонно-глубоким, как сон внутреннего Гренуя, ибо геркулесовы подвиги и эксцессы одного не
менее изнуряли и другого – ведь оба они, в конце концов, были одним и тем же лицом.
Правда, когда он просыпался, он просыпался не в пурпурном салоне пурпурного замка за
семью стенами и даже не на весенних лугах своей души, а всего лишь в каменном убежище в
конце туннеля на жестком полу в кромешной тьме. И его мутило от голода и жажды, и мучил
озноб и похмелье, как запойного пьяницу после разгульной ночи. На карачках он выползал из
своей штольни.
Снаружи было какое-то время суток, начало или конец нчи, но даже в полночь свет звезд
резал ему глаза. Воздух казался пыльным, едким, сжигающим легкие, ландшафт – жестким, он
натыкался на камни. И даже нежнейшие запахи терзали и жалили его отвыкший от мира нос.
Гренуй, этот клещ, стал чувствительным как рак, который вылез из своего панциря и нагишом
странствует по морю.
Он шел к роднику, слизывал со скалы влагу – час, два часа подряд, это была мука, время не
кончалось, то время, когда его настигал реальный мир. Он срывал с камней несколько клочков
мха, давясь, впихивал их в себя, приседал на камни, испражнялся и пожирал одновременно – все
должно было совершаться быстро, быстро, быстро – и сломя голову, как маленький мягкотелый
зверь, над которым в небе уже кружат ястребы, бежал назад в свою пещеру, в конец туннеля, где
лежала попона. Здесь он наконец снова был в безопасности.
Он прислонялся спиной к груде щебня, вытягивал ноги и ждал. Теперь ему надо было
успокоить свое тело, совсем успокоить, как сосуд, который грозит расплескаться, если его
слишком сильно трясти. Постепенно ему удавалось усмирить дыхание. Его возбужденное сердце
начинало биться ровнее, шторм внутри него медленно стихал. И внезапно одиночество, как черная гладь штиля, падало на его душу. Он закрывал глаза. Темная дверь в его «я» открывалась, и
он входил. В театре гренуевой души начинался очередной спектакль.
28
Так проходил день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Так прошли целых семь
лет.
Тем временем во внешнем мире царила война. Дрались в Силезии и в Саксонии, в Ганно-вере и в Бельгии, в Богемии и Померании. Солдаты короля погибали в Гессене и Вестфалии, на
Балеарских островах, в Индии, на Миссисипи и в Канаде, если они не умирали от тифа еще по
пути туда. Миллиону человек война стоила жизни, королю Франции – его колониальных владе-ний, а всем странам, участвовавшим в ней – столько денег, что они наконец скрепя сердце решили ее окончить.
Однажды в это время, зимой, Гренуй чуть не замерз, сам не заметив этого. Пять дней он
пролежал в пурпурном салоне, а очнувшись в штольне, не мог шевельнуться от холода. Он сейчас же снова закрыл глаза, чтобы умереть во сне. Но тут наступила оттепель, разморозила его и
спасла.
Один раз навалило столько снегу, что у него не хватило сил прорыть его, чтобы докопаться
до лишайников. И он питался замерзшими летучими мышами.
Как-то перед пещерой он обнаружил и съел мертвого ворона. Это были единственные события, воспринятые им за эти семь лет из внешнего мира. В остальном он жил только в своей
крепости, только в самодержавном царстве своей души. И он оставался бы там до смерти (ведь
он ни в чем не испытывал недостатка), если бы не случилась катастрофа, которая прогнала его из
горы и выплюнула во внешний мир.
29
Эта катастрофа была не землетрясение, не лесной пожар, не горная лавина и не обвал
штольни. Она вообще была не внешней катастрофой, но внутренней, а потому особенно мучительной, так как она блокировала предпочитаемый Гренуем путь к бегству. Она произошла во
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
55
сне. Точнее сказать, в мечтах, во сне, в сердце, в его воображении.
Он возлежал на канапе в пурпурном салоне и спал. Вокруг него стояли пустые бутылки. Он
ужасно много выпил, под конец целые две бутылки аромата рыжеволосой девушки. Вероятно, это было слишком, потому что в его сон, хотя и глубокий, как смерть, на этот раз проникла рябь
каких-то призрачных сновидений. В этой ряби были явно различимы обрывки некого запаха.
Сначала они только тонкими волокнами проплывали мимо носа Гренуя, потом становились
плотнее, превращались в облако. И ему начинало казаться, что он стоит посреди гнилого болота, а из топи поднимается туман. Туман медленно поднимался все выше, вскоре он полностью оку-тал Гренуя, пропитал его насквозь, и среди туманного смрада больше не оставалось ни капли