Но однажды в марте Риши сидел в гостиной и видел, как Лаура вышла в сад. На ней было
синее платье, по которому рассыпались ее рыжие волосы, искрившиеся в солнечном свете, никогда он не видел ее такой красивой, Она скрылась за живой изгородью и появилась из-за нее, может быть, на два удара сердца позже, чем он ожидал, – и он смертельно испугался, ибо в течение двух ударов сердца думал, что потерял ее навсегда.
В ту же ночь он пробудился от ужасного сна, содержания которого не помнил, но сон был
связан с Лаурой, и он бросился в ее комнату, убежденный, что найдет ее в постели мертвой, убитой, оскверненной и остриженной, – но нашел невредимой.
Он вернулся в свою спальню, весь мокрый от пота и дрожащий от возбуждения, нет, не от
возбуждения, а от страха, теперь наконец он себе в этом признался, он успокоился и в голове у
него прояснилось. Если говорить честно, то он с самого начала не верил в действенность епи-скопской анафемы; не верил и в то, что теперь убийца орудует в Гренобле; и в то, что он вообще
покинул город. Нет, он еще жил здесь, среди жителей Граса, и когда-нибудь снова нанесет удар.
В августе и сентябре Риши осматривал некоторых убитых девушек. Зрелище это ужаснуло его и, признаться, одновременно восхитило, ибо все они, и каждая не свой лад, отличались изысканной
красотой. Никогда бы он не подумал, что в Грасе столько неоцененной красоты. Убийца раскрыл
ему глаза. Убийца отличался отменным вкусом. И действовал по системе. Мало того что все
убийства были выполнены одинаково аккуратно, сам выбор жертв выдавал почти математиче-ский расчет. Правда, Риши не знал, чего, собственно, убийца желал от своих жертв, ибо главное
их богатство – красоту и очарование юности – он ведь у них не похитил… или похитил? Во всяком случае, как ни абсурдно это звучит, казалось, что цель убийств не разрушение, а бережное
коллекционирование. Если например, рассуждал Риши, представить все жертвы не как отдельные индивиды, но как часть некоего высшего принципа и идеалистически помыслить их столь
различные свойства слитыми в единое целое, то картина, составленная из подобной мозаики, была бы в общем-то картиной красоты, и волшебство, исходящее от нее, имело бы не человеческую, но божественную власть. (Как мы видим, Риши был просвещенным и мыслящим человеком, который не шарахался в страхе даже от кощунственных выводов, и хотя он мыслил не в
обонятельных, но в оптических категориях, он все же был весьма близок к истине.)
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
82
Допустим, рассуждал далее Риши, убийца является таким коллекционером красоты и ра-ботает над портретом Совершенства, пусть даже это фантазия его больного мозга; допустим далее, что он человек высочайшего вкуса и скрупулезно методичный, что на самом деле весьма
вероятно, тогда нельзя думать, что он откажется от драгоценнейшего строительного камня для
этого портрета, какой только можно найти на земле, – от красоты Лауры. Вся пирамида убийств
ничего не стоит без нее. Она была камнем, венчающим его здание.
Выводя это ужасающее заключение, Риши сидел на своей постели в ночной рубашке и
изумлялся собственному спокойствию. Он больше не дрожал от озноба. Неопределенный страх, терзавший его несколько недель, исчез, уступив место осознанию конкретной опасности. Замысел убийцы был явно направлен на Лауру – с самого начала. А все остальные убийства – антураж
этого последнего завершающего убийства. Правда, оставалось неясным, какую материальную
цель преследуют эти убийства и вообще есть ли у них цель. Но основное, а именно систематический метод убийцы и его стремление к идеалу, Риши угадал верно. И чем дольше он над этим
раздумывал, тем больше нравилось ему и то и другое и тем больше уважение он испытывал к
убийце – впрочем, подобное уважение как в гладком зеркале отражало его отношение к себе, ведь не кто иной, как он, Риши, своим тонким, аналитическим умом проник в замысел противника.
Если бы он, Риши, был убийцей, одержимым теми же страстными идеями, он не мог бы
действовать иначе, чем до сих пор действовал тот, и он бы поставил на карту все, чтобы увен-чать свое безумное предприятие убийством царственной, не имеющей себе равных Лауры.
Эта последняя мысль ему особенно понравилась. То, что он оказался в состоянии мысленно стать на место будущего убийцы его дочери, давало ему, в сущности, огромное преимущество
над убийцей. Ибо убийца, разумеется при всей своей сообразительности, конечно, не был в состоянии поставить себя на место Риши – хотя бы потому, что он, конечно, не мог предполагать, что Риши давно поставил себя на его место – на место убийцы. По сути, здесь все обстояло так
же, как и в деловой жизни – mutatis mutandis8, а как же. Если ты разгадал замысел конкурента, преимущество на твоей стороне; он уже не положит тебя на лопатки; не положит, если твое имя
– Антуан Риши и ты прошел огонь, воду и медные трубы и не привык уступать в борьбе. В конце
концов, Антуану Риши принадлежит крупнейшая во Франции торговля ароматическими товарами, ни богатство, ни должность Второго Консула не свалились на него с неба, он завоевал их
упорством и хитростью, вовремя распознавая опасность, проницательно разгадывая планы конкурентов и сметая с пути противников. И своих будущих целей – власти и дворянского титула
для потомков – он достигнет точно так же. И точно так же он перечеркнет план убийцы – своего
конкурента в борьбе за обладание Лаурой, – хотя бы уже потому, что Лаура – венец в здании и
его, Риши, планов. Конечно он любил ее, но он и нуждался в ней. А того, в чем он нуждался для
осуществления своих высочайших амбиций, он не уступал никому, за это он цеплялся когтями и
зубами.
Теперь ему полегчало. После того как ему удалось свои ночные размышления касательно
борьбы с демоном спустить на уровень делового конфликта, он почувствовал, что снова полон
отваги и даже азарта. Улетучился последний остаток страха, исчезло ощущение подавленности и
гнетущей заботы, мучившее его как впавшего в маразм старика, развеялся туман мрачных предчувствий, в котором он несколько недель ощупью искал дорогу. Он находился на знакомой территории и был готов принять любой вызов.
43
Почувствовав облегчение, почти удовлетворение, он спрыгнул с кровати, потянул за шнур
звонка и приказал слуге, едва державшемуся на ногах спросонья, укладывать платье и провизию, поскольку он решил на рассвете в сопровождении своей дочери ехать в Гренобль. Затем он
оделся и поднял с постелей всю прочую челядь.