Антуана Риши в комнате напротив, он обонял мирную дрему хозяина и слуг, собак, животных в
стойлах, всего местечка и моря. Ветер улегся. Все было тихо. Ничто не нарушало мира.
Один раз он отодвинул ногу в сторону и очень мягко коснулся ноги Лауры. Собственно, не
ноги, а как раз полотна, которое ее укрывало, с тонким слоем жира на изнанке, который впитывал ее аромат, ее – его! – царственный аромат.
46
Когда запели птицы – то есть задолго до рассвета, – он поднялся и закончил работу. Он
развернул полотно и стащил его, как пластырь, с мертвой. Жир хорошо сходил с кожи. Только в
углубленных местах еще оставались небольшие сгустки, которые ему пришлось собирать шпателем. Остальные потеки помады он вытер нижней сорочкой Лауры, которой напоследок вытер
все тело с головы до ног так тщательно, что извлек мельчайшие капли жира даже из пор ее кожи
и вместе с ними последние ниточки и обрывочки ее аромата. Теперь она была для него действительно мертвой, увядшей, блеклой и дряблой, как цветочные отходы.
Он бросил нижнюю сорочку в большое ароматизированное полотно, в котором только она
и продолжала жить, положил туда же ночную рубашку с ее волосами и свернул все в маленький
тугой пакет, уместившийся у него под мышкой. Он не дал себе труда прикрыть труп на постели.
И хотя чернота ночи уже превратилась в серую синеву рассвета и вещи в комнате начали обретать контуры, он больше не взглянул на ее постель, чтобы хоть раз в жизни увидеть ее глазами.
Ее фигура не интересовала его. Она больше не существовала для него как тело, а только как не
имеющий тела аромат. А его он держал под мышкой и уносил с собой.
Он тихо вспрыгнул на подоконник и спустился по приставной лестнице вниз. На дворе
снова поднялся ветер, небо прояснилось и разливало над землей холодный темно-синий свет.
Через полчаса одна из служанок развела огонь в кухонном очаге. Выйдя во двор за дровами, она
заметила прислоненную лестницу, но не сделала никаких выводов, так как была еще слишком
сонной. Вскоре после шести взошло солнце. Огромное, цвета червонного золота, оно поднялось
из моря между обоими Леринскими островами. На небе не было ни облачка. Начинался сияющий весенний день.
Риши, чья комната выходила на запад, проснулся в семь. Впервые за много месяцев он от-лично выспался и, против обыкновения, еще четверть часа нежился в постели, потом блаженно
потянулся, и вздохнул, и прислушался к приятным звукам, доносившимся из кухни. Тогда он
встал, и настежь открыл окно, и увидел, что на дворе прекрасная погода, и вдохнул свежий пряный утренний воздух, и услышал шум прибоя, и его хорошее настроение стало совсем без-удержным, и он, сложив губы трубочкой, засвистел какой-то веселый мотив.
Одеваясь, он продолжал свистеть и все еще свистел, выходя из комнаты, и быстрым шагом
пересекая коридор, и проходя к двери комнаты своей дочери. Он постучал. И снова постучал, совсем тихо, чтобы не испугать ее. Ответа не было. Он улыбнулся. Он решил, что она еще спит.
Он осторожно вставил в скважину ключ и повернул ручку, тихо, совсем тихо, чтобы не
спугнуть ее, почти желая застать ее спящей, что бы разбудить ее поцелуем, еще раз, последний
раз, прежде чем придется отдать ее другому мужчине.
Дверь отворилась, он вошел, и солнечный свет ударил ему в лицо. Комната была словно
залита расплавленным серебром, все сияло, и от боли ему пришлось на мгновение прикрыть
глаза.
Открыв их снова, он увидел лежащую на постели Лауру – голую и мертвую, остриженную
наголо и ослепительно белую. Это было как в кошмарном сне, который он видел прошлой ночью
в Грасе – и забыл, а теперь этот кошмар, словно удар молнии, возник в его памяти. Все вдруг
стало в точности, как в том сне, только немного ярче.
47
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
89
Новость об убийстве Лауры Риши так быстро разнеслась по окрестностям Граса, словно
кто-то объявил: «Король умер!», или: «Война!», или: «Пираты высадились на берег!» – и вызва-ла подобный же или еще более панический ужас. В мгновение ока вернулся старательно забытый страх, столь же заразительный, как прошлой осенью, со всеми его побочными явлениями: паникой, возмущением, яростью, истерическими подозрениями, отчаянием. По ночам люди
оставались в домах, запирали своих дочерей, баррикадировались, не доверяли друг другу и ли-шались сна. Каждый думал, что теперь все повторится, как тогда: каждую неделю будет совершаться убийство. Казалось, время отодвинулось на полгода назад.
Страх был еще более парализующим, чем полгода назад, ибо внезапное возвращение
опасности, которую считали давно преодоленной, распространяло среди людей чувство беспомощности. Если не помогло проклятие самого епископа! Если Антуан Риши, всесильный Риши, самый богатый житель города, Второй Консул, влиятельный, рассудительный человек, распола-гавший всеми средствами самозащиты, не смог уберечь свое собственное дитя! Если рука
убийцы не дрогнула при виде небесной красоты Лауры – ибо она в самом деле казалась святой
всем, кто ее знал, особенно теперь, когда она была мертва. Как же после всего этого питать
надежду на избавление от убийцы? Он был ужаснее чумы, потому что от чумы можно было
убежать, а от этого убийцы – нельзя, как доказал пример Риши. Он явно обладал сверхъесте-ственными способностями. Он, конечно, состоял в союзе с дьяволом, если не был самим дьяволом. И многим, прежде всего людям попроще, недалекого ума, осталось только одно – идти в