под строгий надзор.
48
Сначала люди не поверили этому оповещению. Они считали, что это трюк, которым власти
пытаются прикрыть свою беспомощность, чтобы успокоить назревающее в народе волнение. Все
еще слишком хорошо помнили время, когда говорили, что убийца убрался в Гренобль. На этот
раз страх слишком глубоко въелся в души людей.
Только на следующий день, когда на соборной площади перед зданием суда были выстав-лены на всеобщее обозрение улики – жутко было глядеть на эти двадцать пять одеяний и двадцать пять пучков волос, насаженные, как пугала, на жерди и расставленные в ряд, – только тогда общественное мнение всколыхнулось.
Многие сотни людей медленно продефилировали мимо этой чудовищной галереи. Род-ственники жертв, узнававшие платья, с криками падали в обморок. Остальная толпа, частью из
любви к сенсациям, частью желая устранить сомнения, требовала показать убийцу. Вскоре вы-крики стали такими громкими, волнение на маленькой площади, заливаемой толпами людей, таким угрожающим, что председатель суда решился: он приказал вывести Гренуя из камеры и
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
91
показать его толпе из окна второго этажа.
Когда Гренуй подошел к окну, толпа умолкла. Внезапно стало совсем тихо, как тихо бывает в жаркий полдень, когда все уходят на работу в поля или забираются в тень домов. Не было
слышно ни шарканья ног, ни шороха, ни вдоха. Целую минуту толпа стояла раскрыв глаза и рот.
Никто не мог постичь, что этот хилый маленький, согбенный человек, стоявший там, в окне, что
этот червячок, эта горстка праха, это ничтожество совершило две дюжины убийств. Он просто
не был похож на убийцу. Правда, никто не мог бы сказать, как он, собственно, представлял себе
убийцу – этого дьявола, – но в одном все были единодушны: не так! И все же – хотя убийца совершенно не соответствовал представлениям людей и потому его наглядная демонстрация, казалось бы, должна была быть малоубедительной – уже само появление этого человека в окне и
то обстоятельство, что именно он, и никто другой был показан как убийца, парадоксальным образом оказалось убеждающее воздействие. Все подумали: не может быть, это неправда! – и в тот
же момент поняли, что это должно быть правдой.
Разумеется, как только сторожа оттащили человечка назад, в темноту комнаты, как только
он перестал быть присутствующим и видимым, но еще, пусть на кратчайшее время, продолжал
оставаться воспоминанием, чуть ли не символом мерзкого убийцы в мозгах людей – ошеломле-ние толпы схлынуло, уступив место подобающей случаю реакции: заработали языки, тысячи
глаз снова оживились. И тогда все крики слились в один-единственный громовой раскат гнева и
мести: «Отдайте его нам!» И они бросились штурмовать здание суда, чтобы собственными руками задушить его, разорвать, разодрать в клочки. Страже с огромным трудом удалось забарри-кадировать ворота и оттеснить беснующуюся толпу. Гренуя немедленно увели в его застенок.
Председатель подошел к окну и обещал, что суд будет скорым и беспощадным. Тем не менее
понадобилось еще несколько часов, чтобы разошлась толпа, и еще несколько дней, чтобы хоть
немного успокоился город.
Действительно, процесс против Гренуя продвигался чрезвычайно быстро, ибо в деле имелись неопровержимые улики, да и сам обвиняемый на допросах без обиняков признался в со-вершении убийств, в которых его обвиняли.
Только на вопрос о мотивах преступлений он не сумел дать удовлетворительного ответа.
Он лишь повторял, что девушки были ему нужны и поэтому он их убивал. Зачем они были ему
нужны и что это вообще значило, что они «были ему нужны», – об этом он молчал.
Тогда его подвергли пыткам, на несколько часов подвесили за ноги, влили в него семь пинт
воды, надели испанские сапоги – без малейшего успеха. Этот человек казался нечувствительным
к телесной боли, он не проронил ни звука и на повторный вопрос все так же отвечал: «Они мне
были нужны». Судьи сочли его умалишенным. Они прекратили пытки и решили как можно скорее, без дальнейших допросов, закончить процесс.
Единственная небольшая оттяжка была вызвана юридической перебранкой с мэрией Драгиньяна, в подчинении которой находилась Ла Напуль, и парламентом в Эксе, поскольку и Драгиньян и Экс желали присвоить процесс себе. Но грасские судьи не позволили отнять у себя это
дело. Они, и никто другой, схватили преступника, в сфере их юрисдикции было совершено пре-обладающее большинство убийств, и им угрожал взрыв народного гнева, если бы они передали
убийцу другому суду. Его кровь должна была пролиться в Грасе.
15 апреля 1766, года приговор был вынесен и зачитан обвиняемому в его камере. «Подмастерье парфюмера Жан-Батист Гренуй, – гласил приговор, – должен быть в течение сорока
восьми часов выведен за заставу Дю-Кур и там, лицом к небу, привязан к деревянному кресту и
ему будет нанесено двенадцать ударов железным прутом по живому телу, каковые удары раз-дробят ему суставы рук, ног, бедер и плечей, после чего он останется прикрученным к кресту до
его смерти». На этот раз палачу было категорически запрещено оказывать преступнику обычную
милость – удушение ниткой после раздробления суставов, – даже если предсмертные мучения
будут продолжаться несколько дней. Затем труп следовало закопать в живодерне, а место не от-мечать.
Гренуй никак не отреагировал на приговор. Служащий суда спросил, есть ли у него последнее желание. «Нет», – сказал Гренуй; у него было все что нужно.
В камеру вошел священник, чтобы исповедовать Гренуя, но уже через четверть часа вышел
оттуда, не выполнив своей миссии. Приговоренный при упоминании имени Господа взглянул на
него абсолютно отрешенно, словно только что услышал это имя впервые, а потом растянулся на