Многим это событие показалось столь жутким, столь необъяснимым и совершенно несов-местимым с их собственными моральными представлениями, что они буквально в тот момент, когда оно произошло, выключили его из памяти, а потому и позже в самом деле не могли о нем
вспомнить. Другие, не столь суверенно владевшие своим аппаратом восприятия, пытались не
видеть, не слышать и не думать, что было не так-то просто, ибо позор был слишком очевидным и
публичным. Те, кто нашел свои причиндалы и своих ближних, постарались как можно скорее
скрыться с места происшествия. К полудню площадь опустела, словно ее вымели метлой.
Только к вечеру люди в городе, и то далеко не все, вышли из домов по самым неотложным
делам. Встречаясь, они едва здоровались, говорили только о пустяках. О вчерашних событиях и
о прошедшей ночи не упоминалось ни слова. Если вчера все еще чувствовали себя непринуж-денными и здравомыслящими, то сегодня все были охвачены стыдом. Казалось, никогда между
жителями Граса не было лучшего взаимопонимания. Воцарились тишь и гладь.
Правда, некоторые были вынуждены по долгу службы более непосредственно заняться
тем, что произошло. Традиция публичной жизни, незыблемость права и порядка потребовали
принятия энергичных мер. Уже после полудня собрался Городской совет. Господа, в том числе и
Второй Консул, молча обнялись, словно этот заговорщицкий жест был призван заново учредить
почетное собрание. Затем без всякого упоминания о событиях, а уж тем более об имени Гренуя, было единодушно решено «незамедлительно снести трибуну и эшафот на площади у заставы
Дю-Кур и привести в первоначальный опрятный вид площадь и окружающие ее истоптанные
поля». На это было отпущено сто шестьдесят ливров.
Одновременно прошло заседание суда. Магистрат без обсуждения согласился считать
«инцидент Г.» исчерпанным, акты закрыть и не регистрируя сдать в архив и возбудить новое
дело против неизвестного Убийцы Двадцати Пяти Девиц в грасском округе. Лейтенанту полиции
был отдан приказ незамедлительно начать следствие.
Уже на следующий день он добился успеха. На основании явно подозрительных моментов
Патрик Зюскинд: «Парфюмер. История одного убийцы»
99
был арестован Доменик Дрюо, мастер-парфюмер с улицы де-ла-Лув, – ведь в конце концов хижина, где были найдены волосы и платья всех жертв, принадлежала ему. Сначала он отрицал
свою вину, но судьи не дали ввести себя в заблуждение. После четырнадцатичасовой пытки он
во всем признался и даже просил по возможности ускорить казнь, которую ему и назначили на
следующий день. На рассвете его вздернули – без большой помпы, без эшафота и трибун, просто
в присутствии палача, нескольких членов магистрата, врача и священника. После того как
наступила, была установлена и запротоколирована смерть, труп приказали немедленно предать
земле. Таким образом с делом было покончено.
Город и так уже забыл о нем – настолько, что приезжие, попавшие в город в следующие
дни и между прочим осведомлявшиеся о пресловутом грасском Убийцу Девушек, не находили
ни одного разумного человека, который смог бы поведать об этом. Только несколько дурачков
из богадельни, всем известные сумасшедшие, несли какую-то чушь о большом празднике на
площади Дю-Кур, из-за которого им пришлось освободить свои комнаты.
И скоро жизнь вошла в свою колею. Люди прилежно работали, и хорошо спали, и занимались своими делами, и вели себя благопристойно. Вода по-прежнему струилась из множества
родников и колодцев и разносила по переулкам ил и грязь. Скаредный город снова гордо высился на склонах холмов над плодородной долиной. Солнце пригревало. Вскоре наступил май.
Начался сбор роз.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
51
Гренуй шел пешком. Как и в начале своего путешествия, он обходил города, избегал дорог, на рассвете укладывался спать, вставал вечером и шел дальше. Он пожирал то, что находил по
пути: траву, грибы, цветы, мертвых птиц, червей. Он пересек Прованс, переплыл в украденном
челноке Рону южнее Оранжа, вдоль течения Ардеши углубился в Севенны и затем двинулся к
Аллье на север.
В Оверни он приблизился к Плон-Дю-Канталь. Вершина лежала к западу, высокая, сереб-ристо-серая в лунном свете, и он чуял запах доносящегося с нее холодного ветра. Но его не тянуло туда. У него больше не было страстной тоски по пещерному одиночеству. Этот опыт уже
был проделан и оказался непригодным для жизни. Точно так же, как и другой опыт, опыт жизни
среди людей. Задыхаешься и тут и там. Он вообще не хотел больше жить. Он хотел вернуться в
Париж и умереть. Этого он хотел.
Время от времени он лез в карман и сжимал в руке маленький стеклянный флакон со своими духами. Флакончик был еще почти полон. На выступление в Грасе он истратил всего одну