- Землетрясение-то было? - спросил он штурмана.
- Да покачало слегка...
- Черт! Не заметил. Обидно. Первый раз в подводное землетрясение попал.
А в общем, он ничего парень, наш доктор. Случилась беда, и сработал четко, сделал то, что от него требовалось...
Я невольно сравниваю его профессию со своей...
Ошеломительно трудна жизнь начинающего "зама". Истинный смысл такой простой и такой понятной формулы - "ты отвечаешь за все!" - постигается на второй или третий день вступления в должность заместителя командира по политической части. Оказывается, ты действительно отвечаешь за "все" - в самом что ни на есть бездонном смысле этого коротенького слова. За все, что может уместиться в корпусе и на корпусе подводной лодки, за само положение этого "корпуса" в пространстве, то есть над водой и под водой; за людей, населяющих стальную "сигару", за их дела, слова и поступки - как на корабле, так и на берегу; на суше и на море, в отсеке и в квартире, в отпуске и бою...
Ты отвечаешь за служебные документы и стрелковое оружие, за посуду "личного состава" и его эпидемиологическую безопасность, за своевременный просмотр кинофильмов и отправку писем, за теплые портянки и навигационные звезды.
Пункты обязанностей замполита простираются в корабельном уставе до двадцатой буквы алфавита, но к каждому из них можно дописать еще целый том комментариев и пояснений.
Поначалу это кажется неумным розыгрышем или сговором, когда каждый из вышестоящего над тобой великого множества командиров, начальников, флагманских специалистов, инструкторов, инспекторов, встретив тебя в городе или на причале, в Доме офицеров или в казарме, в штабе или на корабле, начинают выговаривать за твоих подчиненных и их дела, напоминать, указывать, предупреждать, требовать, стращать...
Флагманский штурман выпытывает у меня, почему не пришли на занятия по специальности рулевые-сигнальщики; флагврач сердится на нашего доктора, который все еще не заполнил слуховые паспорта на акустиков; посыльный из политотдела требует развернутый "анализ дисциплинарной практики" за прошедший месяц; проверяющий из флотской комиссии недоволен наглядной агитацией в кубрике; с кинобазы грозятся прекратить выдачу фильмов, если я не представлю выписку из вахтенного журнала "об утоплении" в прошлом году короба с кинокартиной "Афоня" при передаче с борта подводной лодки на плавбазу и выписку из приказа о наказании виновных; дежурный по соединению требует, чтобы выслали матросов очищать снег с закрепленного за нашей командой участка причального фронта,- попробуй ему скажи: "Обратитесь к старпому. Мне сейчас некогда: я выполняю указание комсомольского инструктора по подбору трех певцов для матросского хора"...
А тут еще ворох грязного белья - бывших белых сорочек, манжет, кашне, фуражечных чехлов... И все это надо стирать и гладить, а ты живешь в каюте плавучей казармы, куда вода подается по расписанию и именно тогда, когда ты находишься на занятиях.
Первые выводы приходят вместе с первыми "фитилями": ты вратарь, у которого сто ворот, и в каждые грозит влететь мяч. Но сказать "я не играю" невозможно. Тогда хочется сказать: "Ну дайте же мне хоть немного времени, чтобы войти в курс дел!" Но никто не даст. Его просто нет. Острейший дефицит. Море не ждет. Подводная лодка должна прийти в точку погружения точно в срок... Поначалу кажется невероятным и непостижимым - как это из всех этих завихрений, накладок, дел, помех, суеты сбивается плотный войлок службы. А служба правится.
В положенный час трещат малые барабаны и суточные наряды печатают шаг по причальной стенке. И заступают в караулы автоматчики в черных шинелях. И дымят трубы камбузов, невзирая ни на какие ураганы, тревоги, перешвартовки... И горнисты трубят поутру "повестку", и ровно в 8.00, едва отзвучат над гаванью позывные "Маяка", взлетают над острыми хвостами субмарин бело-синие флаги.
Чтобы такая сложная конструкция из металла, электроники и человеческих отношений, как военный корабль, действовала безукоризненно и эффективно, необходимо, чтобы каждый одушевленный ее элемент на время службы или дальнего похода сознательно был готов делать быстро и четко только то, что от него требует координирующая центральная система - ГКП - главный командный пост. Быть винтиком, не превращаясь в него, ибо жизнь может потребовать мгновенного превращения "винтика" в ведущее звено. Так случалось не раз, и когда в бою на "Щ-402" погибли командир, штурман и большая часть офицеров, лодку привел в базу матрос - штурманский электрик Александров, отвечающий лишь за исправность электронавигационных приборов, фактически он был мастером, знающим не толику, а все дело разом. В истории морских войн известен случай, когда командование подводной лодкой принял доктор.
На корабле каждый должен уметь заменить другого- и рядом, и выше, и ниже. Просто "винтику" это не под силу. Такое умение должно питать уважение к самому себе.
Чтобы внушить эту важнейшую истину хотя бы малому кругу лиц - членам своего экипажа, у замполита есть немало возможностей: партийное бюро корабля, комитет комсомола, советы, посты, группы, кружки... "Схема расстановки коммунистов в отсеках и по боевым сменам" так и останется схемой, если ты сам не подберешь людей, не объяснишь им новыми, незатертыми словами, как важно то, что они делают; короче, если их не зажжешь. И здесь мало гореть самому, тут надо быть психологом и командиром, дипломатом и воином, прокурором и исповедником. И Человеком. На должности замполитов нужно подбирать по самому строгому конкурсу, как на замещение профессорских вакансий. Тем более что профессор лишь учит, в лучшем случае еще и воспитывает, тогда как замполит призван делать и то, и другое, да еще готовить людей к бою - быть может, смертному...
...Сегодня понедельник - день политической подготовки.
Специальных мест для политзанятий на подводной лодке нет. Моя старшинская группа собирается в шестом отсеке. Старшины рассаживаются кто где может, втискиваясь в промежутки между агрегатами, устраивая на коленях свои просоленные и просоляренные разбухшие конспекты. Всего два часа в неделю отводит походный распорядок на лекционно-семинарские занятия. И чтобы успеть сказать самое главное, самое важное, что должно западать в душу и память без подкрепления записями в тетради, я стараюсь избегать казенных формулировок, затертых газетных фраз. Иногда это удается, иногда нет. Сегодня это явно не получилось. Старшина второй статьи Логунов даже прилег на койке за ходовой станцией гребного электромотора.
- В чем дело, Логунов?
Логунов нехотя откликается:
- Вахта сидячая - спина затекает. Разрешите лежа слушать, товарищ капитан-лейтенант?!
Проще простого одернуть старшину, приказать ему сесть. Но слушать и вникать не прикажешь. Вахта у Логунова и в самом деле напряженная, ответственная - четырехчасовое согбенное бдение на рулях глубины... Я разрешаю ему слушать лежа. Знаю: и командир, и Симбирцев назвали бы это "гнилым либерализмом", но у меня своя задача - более важная, чем соблюдение "уставного положения военнослужащего на занятиях".
В следующий раз я приношу на "рассказ-беседу" - так обозначена в учебном плане форма лекции - диапроектор и вешаю экран так, чтобы его не было видно с койки за ходовой станцией. Тема - "Подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны". Я вставляю в проектор первую рамочку с цветным слайдом, и в отсеке, под толщей воды Средиземного моря, вспыхивает утреннее солнце Бреста, едва приподнявшееся над щербатой красно-кирпичной стеной старой крепости...
Я родился на этой самой "западной границе" в первый послевоенный год, и все мое школьное детство прошло возле Бреста. Эти слайды я снимал сам, и мне есть что рассказать этим ребятам.
Койка за ходовой станцией заскрипела - Логунов сидел, смотрел и слушал, забыв о своей пояснице. С того раза я определял по Логунову, как по некоему индикатору, качество своих бесед и лекций: "стрелка" в горизонтальном положении - плохо, в вертикальном - хорошо...
Разумеется, политическое и патриотическое воспитание молодых подводников не определяется лишь двумя плановыми часами. У любого политработника найдется для того множество иных форм и методов - даже в самые напряженные дни плавания. И, пожалуй, чем труднее обстановка, тем благодатнее почва для такого воздействия.
* * *
Акустики устали. На лицах - полное безразличие. Иду к секретарю комитета ВЛКСМ старшине команды радиотелеграфистов мичману Бардину. У парня задатки хорошего радиожурналиста. Всю ночь готовим с ним выпуск радиогазеты специально для акустиков. Гвоздь программы - маленькая бобина с десятиминутным рассказом бывшего командира фронтовой подводной лодки "С-15" Георгия Константиновича Васильева. Рассказ о том, как в сорок втором "С-15" открыла свой боевой счет. У меня у самого побежали по спине мурашки, когда в отсеках раздался ровный хрипловатый голос:
- Четырнадцатого января в семь часов двадцать минут по пеленгу сорок градусов акустики услышали шум винтов немецкого транспорта...
Не знаю, о чем думали в эту минуту акустики: доклады их по-прежнему оставались уныло-однообразными - "горизонт чист",- но только появилась в них напряженность ожидания... Или мне это показалось? Может, и так. Куда как легко верится в то, во что хочется верить...
* * *
Мы возвращаемся под барабанный бой пишущих машинок. Отчеты, отчеты, отчеты... Старпом, командиры боевых частей, примостившись кто где, пишут пухлые тома отчетов о торпедных стрельбах, о маневрировании на учениях, о всем том, что случалось с нами в дальнем походе. Если бы пираты после каждого абордажа вынуждены были документировать свои действия, пиратство выродилось бы на корню.
На прокладочном столе скучная карта-сетка без глубин, без островов. Она означает некое условное пространство и пригодна для любого района Мирового океана на данной широте. Долгота проставляется карандашом под безымянными меридианами. Кажется, будто мы вообще вышли, выпали из реальных земных координат и превратились в абстрактное тело, такое же условное, как значок, символизирующий нас на карте Главного морского штаба. Мы случайно перескочили в двухмерное пространство и теперь обречены жить в плоскостном мире координатных сеток. От этого можно повредиться, если бы на штурманском пульте, висящем над столом автопрокладчика, не проплывали в окошечке лага цифры пройденных миль, а на шкалах счислителя не выскакивали градусы широты-долготы. Хотя вся эта штурманская цифирь так же неосязаема, как и пространство карты-сетки, тем не менее гудящий штурманский пульт с многочисленными окошечками, в которых пошевеливаются картушки гирокомпасов, вращаются цифровые барабанчики с узлами и милями, он, этот путепрядный станок, приободряет, к нему тянет, от него трудно оторваться...
"Когда усталая подлодка из глубины идет домой..." Хорошая песня. Слова бесхитростны, но очень точны. И музыка достоверна - в ритме крупной зыби и малого хода под электромоторами.
Если в ресторане оркестр исполняет ее семь раз подряд, за столиками сидят подводники, только что вернувшиеся из похода.
Усталая подлодка...
* * *
Парадокс судового времени: часы летят, как минуты, а сутки тянутся неделями. Подводник любит все, что напоминает ему о течении времени. И даже не потому, что так страстно рвется на берег. Просто под водой, в отсеке, где не ощутимы ни естественная смена дня и ночи, ни движение в пространстве, создается препротивная иллюзия застывшего времени. Она разрушается ростом цифровых столбцов, зачеркнутых в календарях, стопой исписанных страниц в вахтенных журналах, уровнем одеколона во флаконе для ежедневных протираний... Даже на разматывающуюся бобину кинопроектора посматриваешь с вожделением: на глазах уменьшается...
А тут как-то, перебирая гитарные струны, рыжие от ржавчины, минер пропел со значением:
Вот и январь накатил, нашумел,
Бешеный, как электричка...
- Как январь? - вздрогнул доктор, оторвавшись от "Челюстной хирургии".
- Так, Склифосовский. Через неделю Новый год. Ку-ку!
За сутки до Нового года в отсеках вырос целый ельник. Три самых могучих "дерева" были собраны из полиэтиленовых секций и подпирали теперь подволок в кормовом торпедном отсеке, в офицерской и мичманской кают-компании. Другие ростом в ладонь и меньше - произросли в каютах, рубках и даже трюме центрального поста. Елками гордились и ревниво следили, чья украшена лучше. Те, кто перед походом не запасся крохотными пластмассовыми елочками и блестящими микроигрушками, выпрашивали у доктора "зеленку" с марлей и обвешивали проволочные каркасики крашеной "хвоей". Игрушки делали из шоколадной фольги и разноцветных цилиндриков сопротивлений, лампочек, пестрых проводков, выклянченных у радистов и гидроакустиков.
Помощник Федя поразил всех сюрпризом: из рефкамеры была извлечена тушка куренка, припрятанная со времен последнего похода к плавбазе и замороженная до хрустального звона. К зажаренному куренку кок мичман Маврикин прикрепил бумажную гусиную шею, а в хвост вставил записку Руднева: "Назначаю жареным гусем. Помощник командира". "Гусь", водруженный на стол посреди салфеток, свернутых колпачками, и "стопок", наполненных сухим вином, имел шумный успех. Включили хирургические софиты, и механик, как заведующий столом, взялся за нож:
- Значит, так: командиру - шея, помощнику - крылышки, запчасти к Пегасу! Ножки - ходовую часть - командирам моторной и электротехнической групп. Ну, а "прочным корпусом" я займусь сам!
- Много хочешь, мало получишь,- вмешался старпом и отобрал нож.
За полчаса до праздничной полуночи доктор прицепил бороду Деда Мороза и скептически оглядел "Снегурочку", чей воздушный наряд никак не скрывал мощные бицепсы матроса-торпедиста Максимова.
- За мной! - сказал доктор-дед и взвалил мешок с подарками. И тут же над головой заверещал ревун - торопливо, тревожно, настырно...