Смерть делает человека уязвимым. Этот страшный урок Ульяна выучила три года назад и теперь, судорожно распихивая свой жалкий скарб по отделениям старой спортивной сумки, все пыталась и не могла успокоить бешено стучащее сердце.
Она спиной чувствовала, как за дверью медленно остывает окровавленное тело. Где сейчас бродит Наталья? Одинокая, сумасшедшая, несчастная. Когда Оксана наконец решится вызвать полицию и скорую? И решится ли? А может, с утра, как обычно, выйдет в коридор и, проклиная нерях-соседей, начнет прибираться? Схватит дядю Колю за окоченевшие ноги и потащит к мусорным бачкам. Вытрет кровь с линолеума, сбрызнет лимонным освежителем воздух, ругнется и уйдет к себе скандалить с мужем и раздавать подзатыльники сыну.
От этих мыслей Уля нервно хихикнула и тут же подавилась смешком. Слишком уж похож он был на первый всхлип истерики, которая уже вскипала в Уле ураганной волной. Но истерить было нельзя. Нельзя было плакать, вопить и бежать куда глаза глядят, пока жалкие пожитки не сложены в сумку. Пока не найден хотя бы один приемлемый вариант временного убежища. Потому что на улице ночь и первые морозы, потому что оставаться здесь никак нельзя. Потому что крик уже щекочет горло, потому что месяц игры перевалил за половину, а в кармане куртки лежит заветная вещица. Второй подарочек. Рюмка, измазанная в крови, несущая печать смерти Николая, выданной супругой за обидные слова.
«Как такое могло случиться? – металось в Улиной голове. – Как? Как?»
Ведь смерть, показанная полынью, была совсем иной. Это Наталья должна была зайтись рвотной пеной, отравленная коктейлем из коньяка и своих таблеточек. И смерть ее никак не вязалась с игрой Ульяны. Как же вышло спасти одну жизнь, подтолкнув к черте другую, если это и вовсе невозможно? Как сумела вдруг стать подарочком вещица, за которой Уля совсем не охотилась? Что это – немыслимая удача? Или еще одна ловушка Гуса, в которую она не раздумывая шагнула?
От страха стало трудно дышать. Уля попыталась сосредоточиться на простых движениях рук. Вот четыре потертых футболки сгинули в жадной пасти сумки, вот оранжевый свитер, растянутый, но теплый, последовал за ними. Еще одни джинсы – порванная коленка, капли машинного масла – поскользнулась у дороги и рухнула прямо в лужу. Легкие кеды, три пары носков, пакет с застиранным бельем.
Кто бы мог подумать, что у нее, шмоточницы, красотки с задатками шопоголика, станет так мало одежды?
Смертность делает человека уязвимым. Он, как воздушный шар на тонкой ниточке, носится между небом и землей одной ногой в жизни, второй – в смерти. И вещи, которыми все так старательно заполняют свой быт, должны доказывать нам самим, что мы еще есть. И наши желания, мечты, ощущения все еще существуют. А значит, ниточка никогда не порвется. Только это не так.
Уля знала наверняка. Страх смерти пахнет полынью, он делает человека уязвимым. И нет ни единого средства, чтобы это исправить. Ты можешь скупить целый торговый центр, но если тебе суждено оступиться на выходе и разбить голову о плитку, ты выйдешь, оступишься и разобьешь. Так есть ли смысл в вещах, которыми мы припорашиваем беззащитность нашей жизни, кроме как простое сокрытие наготы?
Уля покачала головой, прогоняя тяжелые размышления. Они мешали. Они сбивали с толку. И продолжали метаться в голове, играя в чехарду. Когда в чрево сумки была спрятана последняя скомканная майка, Уля чувствовала себя окончательно разбитой и обессиленной.
Оставалось еще одно, возможно, самое важное. Записки Артема скомканной грудой лежали на спинке дивана. Ульяна пыталась расправить их, собрать аккуратной стопочкой, но руки слишком дрожали и листочки постоянно падали, разлетаясь по полу, похожие на странных белых птиц с широкими исписанными крыльями.
Уля наклонилась, подхватила стопку, пригладила ее рукой и бережно положила поверх одежды. Прикрыла все это полосатым шарфом, осторожно застегнула молнию и наконец выдохнула. Сборы закончились. Но мыслей, куда податься, так и не появилось.
За окном медленно начинало светать. Еще час, ну два, и сыну Оксаны пора будет собираться в школу. Переступит ли он через мертвого дяденьку по пути в туалет? Моральное отупение ребенка, даже растущего в компании скандальной мамаши и туповатого отца, не могло достигнуть таких масштабов. Так что полиция приедет. И очень скоро.
Не хватало только потратить уйму времени в участке. Показания, свидетельства, разборки. Как объяснить, почему ее следы остались рядом с трупом? А если она видела расправу, то почему сразу не позвонила куда следует?
Уля потянулась к пакету, привезенному из квартиры отца, выудила хрустящее печенье и принялась грызть его, чтобы хоть чем-то занять трясущееся от страха тело. Выход оставался всего один – нужно возвращаться к Артему и прятаться там, в том числе и от матери, которая, конечно, поджидает ее у подъезда, разъяренная, как фурия.
Первая электричка отходила от станции через полчаса. Уля подхватила сумку, выбралась в коридорчик и потянула на себя дверь. Плотный, тошнотворный запах смерти мощной волной ударил в нос. В нем не было ни капли полынной горечи, одна лишь правда жизни. Человек, умерший в луже собственной крови, воняет отвратительно. И выглядит не лучше.
Стараясь не смотреть по сторонам, Уля проскользнула к выходу. Соседская дверь скрипнула.
– Эй! – Хриплый голос Оксаны заставил ее остановиться. – Что делать-то будем?
– Я уезжаю, – не оборачиваясь, ответила Уля. – Вызывайте полицию…
– Это же она его, да?
Ульяна не ответила и принялась возиться с замком.
– Всегда знала, что она того… Но мужик мерзкий был, да. Может… – Оксана запнулась, но продолжила: – Стащим его в коридор? Он бомжеватый, никто разбираться не будет. Решат, что в подъезде кто-то пырнул. А я тут как следует коридорчик помою… и не было ничего, а?
Она говорила просящим голосом, сама стесняясь своего предложения, будто речь шла о чем-то интимном, но приемлемом. А Уля и правда могла на такое согласиться.
Не произнося ни слова, Ульяна распахнула дверь и выбежала в коридор. Первый раз запах сырости и застарелой мочи на лестничной клетке показался ей таким желанным. Она пронеслась по ступеням вниз и выскочила наружу. Холодный рассветный воздух мигом освежил голову. Уле показалось, что она наконец вынырнула из болота, где через нос в легкие заливается грязь, а ребра ломаются в объятиях топи.
Она так и простояла бы до утра, задрав голову к морозному небу, если бы не услышала шаги. Со стороны соседнего подъезда приближалась какая-то девушка – черная шапка и торчащие из-под нее короткие волосы, темное пальто с кожаными рукавами. Ульяна подавила в себе желание припустить вдоль по улице и осталась на месте. Только сжала в кулаке увесистую связку ключей.
– Ты Ульяна, да? – спросила девушка, останавливаясь в паре шагов.
Уля кивнула.
– Отлично. Пойдем.
– Куда? – От незнакомки явственно пахло полынной горечью – прямо как от Рэма, прямо как от самой Ульяны, и это лишало вопрос всякого смысла.
– Вещицу отдавать. – Девушка кашлянула, вытерла нос рукавом. – Она у тебя?
Еще один кивок. Только пар от дыхания всколыхнулся в такт.
Девушка пожала плечами, развернулась и пошла по дорожке. До электрички оставалось двадцать минут. Но, кажется, на нее Ульяна уже не попадала.
Спящие дома изредка вспыхивали первыми пробудившимися окошками. Казалось, что многоглазые чудища, все состоящие из сонного камня и темноты, приоткрывали то один, то другой глаз, посматривая на идущих по улицам.
Больше незнакомка не произнесла ни слова. Так и шла, поскальзываясь на обледеневших лужах и не оборачиваясь на Ульяну, а та следовала за ней, чувствуя себя беспомощно и глупо. Тайное знание игры наделяло любого встречного особой властью, правом поманить рукой, уверенностью, что Уля послушается и пойдет.
Они немного поплутали, выбираясь в центральную часть спящего города. Здесь Уля бывала нечасто. Да и что делать ей, затворнице без денег, в районе магазинов и кафешек? Над ними высились новые многоэтажки, разительно отличавшиеся от приземистых коммуналок. Когда Уля искала комнаты, то жилье в подобных домах даже не рассматривалось как вариант.
В рассветной мгле темнело большое офисное здание. Полукруглое, состоящее из одних окон, оно примостилось напротив двухэтажного продуктового магазина. Именно туда и привела Ульяну молчаливая незнакомка.
Они поднялись по широкой лестнице и остановились перед стеклянными дверями. Офисы продолжали дремать, настороженно поглядывая на посетителей из-под опущенных век жалюзи. Девушка потянулась к домофону, нажала пару клавиш, дождалась, пока треск сменится писком, и толкнула дверь. Та нехотя ушла в сторону.
Коридор тонул во мраке. Уле совершенно не хотелось туда идти. В голову лезли полузабытые сюжеты дурацких ужастиков и тот бесконечный темный коридор, что завершился ослепительной белизной тату-салона. На спине выступил холодный пот. Рука сама потянулась к внутреннему карману куртки, где ждали своего часа полынные таблеточки, дарующие бесстрашное безразличие ко всему на свете.
Когда пальцы сжали крошащийся кругляшок, Уле показалось, что где-то рядом чуть слышно хмыкнул Рэм. Разочарованно, озабоченно, зло. Сразу вспомнился его равнодушно-пластмассовый вид, одурманенный блеск в глазах, расцветавшие на сломанных ребрах синяки, вернувшиеся в тот же миг, как полыни в крови стало меньше, чем нужно. Сразу вспомнился свихнувшийся на собственной упоительной силе отец, горстями засыпающий в рот детище белого прожорливого тумана. И стена, почти забытая, стертая из памяти, тоже вспоминалась.
Уля мучительно вздрогнула всем телом, но сумела разжать пальцы, отвести в сторону тяжелую руку. И та безвольно повисла, словно лишившись костей.
– Ты чего там топчешься? – Недовольный окрик незнакомки заставил Улю поторопиться.
Звук шагов гулко разносился по спящим коридорам. Единственным источником света оказалась тоненькая полоска, которая выбивалась из-под двери охранника. Сам он навстречу не вышел, только сделал погромче бубнящий телевизор.
Девушка уверенно привела Улю к лестнице, они поднялись на три пролета, прошлись мимо череды запертых кабинетов и наконец оказались перед нужным. Замок звонко щелкнул, дверь открылась, и незнакомка первой шагнула внутрь.
Маленькая комнатка с двумя компьютерными столами, плафон лампочки дневного света у потолка, пыльные мониторы и чахлый фикус на подоконнике – Уле показалось, что она вернулась в свое прошлое. Сколько дней подряд было проведено в таких кабинетах? Бездумное копошение в однотипных бумажках. Печати, таблицы, сводки. Ничего толкового. Ничего, способного хоть кому-нибудь помочь. Письма, обращения, жалобы. Листочки, файлы, папки. Деревья, погибшие ради этого, должны встречать людей в аду с распростертыми объятиями веток.
Девушка тем временем щелкнула выключателем. Лампочка зашумела, задергалась в конвульсиях, нагреваясь. Холодный мертвый свет разлился по кабинету, делая его еще более унылым и неживым. Уля осталась стоять в дверях, наблюдая, как незнакомка достает второй ключ, подходит к сейфу у стены и открывает его.
– Ну, можешь отдать, – сказала она, протягивая руку.
– Что отдать?
– Вещь, – через силу проговорила девушка, продолжая тянуться к Уле ладонью. – Подарок. Предмет. Давай сюда, мы оставим его в сейфе и уйдем.
– Прошлый я отдавала лично Гусу.
От прозвучавшего имени протянутая рука дрогнула и опустилась. Теперь девушка смотрела на Улю: чуть раскосые злые глаза блестели в свете лампы, как два пластмассовых шарика с ресницами на личике старой куклы. Незнакомке определенно нужна была доза полыни. Уж не потому ли она так спешит выполнить указание?
«Служка», – презрительно промелькнуло в Улиной голове, но она тут же одернула себя.
Никто, вступающий в игру с полынью, не застрахован от этого. Ни один не лучше другого. Все они уже проиграли. Так скрипучим голосом манекена сказала Ульяне тетка в пивной. И видит Бог, которого просто не может быть в этом сумасшедшем мире, стоило ее послушать.
– Радуйся, что не пришлось с ним встречаться, – прошипела девушка, приходя в себя. – Давай свою вещицу и вали отсюда. Поняла?
Она раздраженно тряхнула кистью, рукав пальто сбился, обнажая полынную метку. Татуировка была с трудом различима. Она выцвела, потеряла объем и расплылась контуром как еще один признак томительной нужды своей хозяйки.
Не желая больше мучить приговоренную пусть к отсроченной, но неизбежной встрече с полынным туманом, Уля нащупала в кармане рюмку и осторожно вложила ее в раскрытую ладонь. Девушка медленно перевела взгляд на вещицу, потом вскинула глаза на Улю.
Будто в замедленной съемке Ульяна увидела, как округляется рот незнакомки, – пересохшие тонкие губы, чешуйки простуды в уголках. Во взгляде мешались удивление, страх и злорадство, и они медленно пробивались через отупение полынной ломки.
– Это что? – наконец выдавила из себя девушка.
– Подарок Гусу. Ты же сама сказала…
– Что, совсем спятила? Ты что наделала? – Она вдруг коротко хохотнула и одним движением сбросила рюмку с ладони.
Та звякнула, но не разбилась, утонув в мягком паласе.
– Я нашла вещицу. Тебе поручили ее забрать? Ну так бери! – Понимание, что все пошло совсем не так, как планировалось, пробежало по Уле волной липкого страха.
– Нашла, говоришь? – Девушка презрительно скривилась. – Ты что, думаешь, самая умная? Даже я вижу, что никакой это подарочек… Решила Гуса обмануть? Идиотка. – И направилась к выходу. – В чехарду с полынью поиграть захотела, совсем тронулась…
Замершую у стола Улю она замечать перестала.
– Эй, ты куда?
Уля бросилась к ней, но девушка оказалась быстрее – выскочила в коридор и мигом захлопнула дверь. Раздался щелчок замка.
– Сиди теперь, – сказала она в тонкую щелочку. – Я за Гусом, он разберется…
Уля забарабанила по двери кулаками, навалилась на нее всем телом, подергала за ручку, но замок не поддавался.
– Постой! Выпусти меня! Выпусти!
– Не ори! – прикрикнула на нее служка. – Гус меня похвалит. Я же почувствовала! Я лучше этих безмозглых… Этих тупых… Чехарду разглядела… – горячо шептала она и скребла по двери ногтями. – Он даст мне еще один шанс! Я снова сыграю! Я смогу… Он возьмет меня к себе… – Голос стал ломким, неразборчивым и совсем стих.
Пока еще были слышны шаги, Уля все кричала им вслед:
– Постой! Постой! Отпусти меня! У меня есть таблетки, я поделюсь! Эй!
Воцарившаяся тишина ударила по ушам сильнее любого звука. Служка ушла за своим хозяином, чтобы наябедничать на Улю, которая нарушила неведомое ей правило.
– Черт! – ругнулась она, возвращаясь к столу.
Попросить ее не разбрасываться проклятиями было некому. Только слепой глаз монитора равнодушно смотрел прямо перед собой. Уля потянулась к нему рукой и пальцем вывела на пыльной глади коронное Рэмовское «Не черти!». Стало немного легче.
Лампа надсадно жужжала под потолком, у окна чах фикус, стол, заваленный входящей корреспонденцией, скрипел от каждого прикосновения. Уля села в массивное кресло, расшнуровала ботинки, стянула куртку и устроилась поудобнее. Ей оставалось только ждать, как висельнику часа казни. В том, что Гус не погладит ее по голове, Уля даже не сомневалась. Но и причинить ей вред, настоящий, такой, как Рэму, он еще не мог. Она ведь пока не стала служкой. Не проиграла полыни. Не исчерпала свой месяц. Напротив, принесла в подарок вторую вещицу, какой бы странной та ни была.
Успокаивая себя, Уля потянулась к сумке, приоткрыла молнию, заглянула внутрь и вытащила два листочка. Летопись полынника почти завершилась. Непрочитанными оставались с десяток записок да парочка совсем уж смятых клочков бумаги.
Ульяна глубоко вздохнула и принялась разбирать сбивчивые строки, которыми отец испещрил оборотную сторону рекламной листовки.
«Только что вернулся домой. Голова свежая, мысли четкие. Я уже не помню, когда рассуждал здраво, но сейчас ощущаю кристальную чистоту. Будто прошел курс лечения от наркотической зависимости.
Что, по сути, так и есть. Экспресс-курс неприятия себя и того, что мной стало. Если я желаю разобраться во всем происходящем, то должен владеть своим телом и разумом. Иначе Гус сломит меня. Он уже заметил мое отсутствие. Я чую это.
Пока шел от остановки до дома, постоянно ловил на себе взгляды служек. Мужчина старше пятидесяти за рулем бежевой иномарки. Очень худая, изможденная женщина с тонконогой собакой на поводке. Три подростка в темных куртках – они стояли в подворотне, один крикнул что-то мне вслед, остальные его удержали. Значит, им приказано наблюдать, но не вмешиваться. Возможно, уже сегодня за мной придут. Или завтра. И я должен буду подчиниться, сделать то, чего от меня ждут.
Я выйду на охоту, я принесу подарочек проклятому старику, но больше никаких таблеток. Никогда! Я знаю, откуда они берутся. Я видел, где растет трава, что оборачивается в упоительно горький, немыслимо нужный порошок. И я знаю, что властвует той землей. Туман, пожирающий таких, как я. Круг, который замыкается. Пищевая цепочка, которая вьется в руках старика.
Но если я узнаю, кто он… Тогда… Что будет тогда? Я сумею разорвать порочный круг смерти? Глупости! Я сумею вырваться? Мой шанс уже упущен. Я смогу кого-то спасти? Мне не позволят.
Но понять я обязан. А потом, когда наступит моя очередь уйти туда, где цветет полынь, и встать лицом к туману, я буду знать, почему это случилось со мной. И это уже немало.
Обратного пути нет. Его никогда и не было. Глупо успокаивать себя, надеяться, что впереди обязательно найдется съезд. Каждый сам тащит свою ношу, а моя такова. И я готов к ней. К тому же теперь у меня есть еще одна причина.
Я решил попрощаться. Отыскал старый номер тещи. Там-то Светлану и нашел. Вот же удивилась она, когда услышала, кто звонит. С того света ей весточку послали. А что, так и есть. Она даже не поняла, как близка была к истине. Долго не соглашалась увидеться. Но я настаивал. Сказал, что уеду скоро и, наверное, уже не вернусь. Мало ли, как ее жизнь сложится. Надо бы развестись по-человечески. Чтобы назад я ее не тянул.
Она подумала и согласилась. Место назвала самое людное. Прямо на вокзале. Я раньше приехал, встал в сторонке. Все старался на людей не смотреть, а внутри так пылало, так и звало глаза закрыть. Посмотреть во тьму. Смертность чужую разглядеть. Но нет. Стерпел.
Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает, как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла давно из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая.
Безденежье сразу меняет человека. Быстрее только смерть.
Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал, не считая, а я, не считая, брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся.
– Вот, – говорю. – Держи. Вам нужно.
Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня – глазки зеленые… полынные…
Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик.
– Не тронь! – вопит. – Не смей!
Я руку одернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает.
– Что, – спросила, – уже отсидеть успел? Или секта какая для сумасшедших?
Сразу я понял, почему рад был, когда она ушла. Чужая она мне. Всегда такой была. Я в полыни иду к смерти, вижу все, понимаю. А она слепая, на ощупь бредет. Прав был Гус, гори он в вечном пламени, разные мы, слепцы и меченые.
А Светлана в сумку руку засунула, копается там, второй дочку за плечо держит.
– Вот. – И бумажку мне тычет. – Распишись тут, я сама с разводом все устрою.
Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, красивая такая, настоящая, зрячая. Пусть сама того не знает. Так и стояли: мне Света про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, та на нее глазки подняла.
– Давай, Улечка, поздоровайся с дядей…
Я так и обмер. А Ульяна на меня так строго посмотрела и говорит:
– Здравствуйте, дядя!
Никаких больше сомнений не было. Полынью так и повеяло, так и пахнуло ею, не девочка, а дверь туда, на поле, в туман. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Если бы я мог ее уберечь! Но каждый сам несет свою смерть. Видит он путь или нет.
Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Света ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал Улечку прямо в лоб. Теплая, пахнет травушкой горькой. Родная моя, меченая.
Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно.
– Пойдем, доченька. – Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. – Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем.
– Не приедем, ма. – Покачала маленькой своей головой, только хвостики задрожали. – Дядя скоро уйдет. Совсем уйдет.
Тут-то у меня сердце и остановилось. Разучилось биться. Я воздух ртом поймать все пытался, но не мог. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»
Только сейчас Уля почувствовала, как кружится ее голова. Все тело покрывал липкий холодный пот. Горло пересохло, казалось, что у нее сильный жар, граничащий со смертельным. Может быть, так оно и было.
Может, она уже умерла? Может, никогда и не жила? Может, все это – ее жизнь, полынь, нескончаемые ужасы и мытарства – лишь плод воображения? Может, ее придумал чей-то сумасшедший разум? И если так, то горел бы он сам в этом вечном изнурительном пламени, в который поверг и Улю, и ее отца.
Ульяна сжала листок в ладони, будто это могло хоть что-то исправить. Но когда-то написанное было прочитано именно сейчас. И от знаний этих некуда было бежать. Маленькая кругленькая девчушка с двумя хвостиками увидела в незнакомом дяде смерть. И не испугалась. Чуть расстроилась только, видимо, дядя ей понравился.
Конечно, мать припустила к автобусу! Конечно, она испугалась! Когда растишь ребенка от буйного психа, волей-неволей начинаешь искать в подрастающем отпрыске черты родительского сумасшествия. Искать. И находить.
Сколько лет было Уле во время этой встречи? Как долго Артем жил на полынном поводке Гуса? Когда мать поняла, что она, ее Ульяночка, точь-в-точь такая же, что и маньяк-папаша? Что вообще происходит с ее странной, полынной жизнью?
Вопросы метались в голове подобно детям, играющим в чехарду. И так же, как дети рассыпаются по сторонам, услышав звонок, испарились и ее мысли, стоило только дверному замку щелкнуть, открываясь.