Северо-восток - ключ к решению многих якобы запутанных русских проблем. Не жадничать на земли, не свойственные нам, русским, или где не мы составляем большинство, но обратить наши силы, но воодушевить нашу молодость - к Северо-Востоку, вот дальновидное решение. Его пространства дают нам выход из мирового технологического кризиса. Его пространства дают нам место исправить все нелепости в построении городов, промышленности, электростанций, дорог. Его холодные, местами мерзлые пространства еще далеко не готовы к земледелию, потребуют необъятных вкладов энергии - но сами же недра Северо-востока и таят эту энергию, пока мы ее не разбазарили.
Северо-восток не мог оживиться лагерными вышками, криками конвойных, лаем человекоядных. Только свободные люди со свободным пониманием национальной задачи могут воскресить, разбудить, излечить и инженерно украсить эти пространства.
Северо-восток - более звучания своего и глубже географии, будет означать, что Россия предпримет решительный выбор САМООГРАНИЧЕНИЯ, выбор вглубь, а не вширь, внутрь, а не вовне; всё развитие своё - национальное, общественное, воспитательное, семейное и личное развитие граждан, направит к расцвету внутреннему, а не внешнему.
Это не значит, что мы закроемся в себе уже навек. То и не соответствовало бы общительному русскому характеру. Когда мы выздоровеем и устроим свой дом, мы несомненно еще сумеем и захотим помочь народам бедным и отсталым. Но - не по политической корысти: не для того, чтоб они жили по-нашему или служили нам.
Возразят: но как далеко могут нация, общество, государство зайти в самоограничении? Ведь роскошь произвольных и вполне самоотверженных решений, какая есть у отдельного человека, не может быть допущена целым народом. Если народ перешел к самоограничению, а соседи его - нет, - должен ли он быть готов противостоять насилию?
Да, разумеется. Силы защиты должны быть оставлены, но лишь подлинно защиты, но лишь соразмерно с непридуманною угрозою, не самодовлеющие, не самозатягивающие, не для роста и красы генералитета. Оставлены - в надежде, что начнет же меняться и вся атмосфера человечества.
А не начнет меняться, - так уже рассчитано: жизни нам всем осталось менее ста лет.
1973 г. Ноябрь.
А. Солженицын
НАПРАВЛЕНИЕ ПЕРЕМЕН
В начале этого века к недоумению (и негодованию) многих, считавших себя достаточно понимающими "дух времени", в русском обществе появилось широкое движение в сторону философского идеализма. Тогда же один киевский профессор заметил, что интерес и внимание к идеализму говорят скорее о личном доверии к тем писателям, которые его провозглашают, чем о серьезной готовности общества в целом изменить укоренившемуся у нас философскому позитивизму и разным формам философского материализма. Впечатление такое, говорит он, как будто перед обществом поставлен настоятельный вопрос - где истина, в идеализме или в позитивизме? Но общество не подготовлено к ответу: "Еще не распахана та нива, на которой семя идеализма могло бы принести обильные плоды. Этим воспользуется позитивизм для того, чтобы удержать за собой господство".
Слова эти, - сказанные семьдесят лет назад, - оказались прямо пророческими. Позитивизм, не стесняясь в средствах, удержал за собой власть еще почти на сто лет. Но сегодня тот же вопрос опять ставится перед русским обществом. Опять ответ на него настоятельно требуется. А общество, кажется, еще менее подготовлено к нему, еще более - застигнуто этим опросом врасплох. "Действительно, надо сознаться, что наша общественная жизнь грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циническое презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние". Это - Пушкин, но звучит так, будто сказано о наших днях. Так что на первый взгляд остается повторить слова о "нераспаханной ниве".
Однако история таинственна и не многое в ней поддается логическому расчислению. Путь рационально-познавательный, основанный на постепенном воспитании мысли и накоплении усвоенных рассудком выводов для общества как и для отдельного человека - не только не единственный, но и не главный путь. Есть еще путь жизненного духовного опыта, путь целостного интуитивного прозрения.
Сама наша история за истекшие семьдесят лет не научила ли нас чему-то? Это был период трудный и страшный. Не раз казалось за это время, что "Россия умерла", что "прежняя Россия не существует", что предпочтенье отдаваемое безличью перед лицом привело к полной потере себя целым народом. Но так ли это? Разве горстка русских поэтов и писателей не бодрствовала все эти годы? И неужели пережитые казни и мучения рождали только ничтожества? У нас были и мученики и герои, и, даже когда их никто не мог услышать и узнать, они возрождали общество к какой-то новой жизни.
Рано еще делать определенные выводы, но кажется на вопрос "где истина" уже дается ответ. Как в организме происходит отторжение чужеродного белка, так сейчас идет отторжение "позитивной философии" и всей с нею связанной официальной идеологии: в нашем обществе она покрывается корочкой скептического неприятия, она больше не прирастает к живой душе, как это было 100 или 70 лет назад, но выталкивается ею.
Но этого еще мало. Мы нуждаемся в новых духовных энергиях, в источнике положительного влияния. Решимся высказать осторожную надежду на то, что такое положительное влияние уже существует в нашем обществе. Таинственным и неприметным для суетящейся толпы образом к нам возвращается почти утраченное христианское сознание. Слово христианства как-то вдруг, чудесным образом, за последние годы стало находить отклик во многих сердцах, казалось бы всем воспитанием, образом жизни, модными идеями "отчуждения" и исторического пессимизма современного искусства, наглухо от него отгороженным. Как будто незаметно отворилась какая-то дверь.
Почему на фоне общего упадка веры и религиозного чувства во всем мире именно у нас, в нашей стране, где христианская религия подвергается особенно планомерным и жестоким нападкам, происходит это возрождение? Одну из причин можно увидеть опять в нашей истории за последние пятьдесят лет. Мы прошли через такие бездны, были так открыты всем колымским ветрам, пережили такое истощение всех человеческих сил, что научились видеть то "единое на потребу", чего нельзя отнять у человека, и научились ждать помощи не от своих человеческих сил. В прекрасной нищете, в полной незащищенности от страдания сердце наше согрелось внутренним духовным теплом, открылось новым неожиданным внушениям.
Сейчас, когда стены наших домов стали снова немножко теплей и надежней, смутное, но очень настойчивое ощущение наступающих исторических перемен не покидает нас. Оно вызвано общим чувством, что "так не может продолжаться", и пока не имеет еще никакой устоявшейся формы. Эта форма будущего развития, конечно, главный вопрос нашего времени. Она как-то определится, но от того, как она определится, все и зависит.
Два упомянутых фактора - возвращение христианского сознания и чувство перемен - знаменуют особенную ответственность наших дней.
Трудно не связать между собой эти два фактора. В действительности, несмотря на все заблуждения и отречения, мы живем в христианской культуре, в христианской эпохе, и именно христианство - то бродильное начало, те "дрожжи мира", на которых взошла и будет всходить, как тесто в квашне, история. По твердому нашему убеждению, одно только христианство и содержит в себе движущую энергию, постепенно одухотворяющую и преображающую наш мир. Поэтому вопрос состоит только в том, насколько глубоко это нам удается в нашей жизни, в наших днях понять и воплотить.
В свете этого сознания нам надлежит рассматривать вопрос о том, что мы должны делать и к чему стремиться. Христианство не есть просто система взглядов, но особая жизнь. Об этом много и очень хорошо написано и прожито, начиная с апостолов и кончая нашими современниками. Не годится сейчас наспех что-то выхватывать из этого огромного и бесценного живого опыта, чтобы задрапировать убожество наших дел и мыслей.
Можно только бегло осмотреть этот наш жалкий арсенал, чтобы убедиться в его полной негодности перед лицом этих задач.
Когда мы думаем о необходимости изменений, то по пробитому руслу мысль идет к "демократизации строя", к "борьбе за социальное переустройство". К такой борьбе тянутся самые динамические и решительные силы общества, уже не говоря о тех, кто всегда рад во внешней деятельности найти выход из внутренней пустоты. Но ведь мы уже хорошо знаем: ложь всех революций в том, что они сильны и конкретны в отрицательной и разрушительной части и вялы и абстрактны в части положительной и созидательной. Достоевский так определил причину этого: "Пчела знает формулу своего улья, и муравей - формулу своего муравейника, а человек не знает свой формулы". Но потому человек и не знает своей формулы, что в отличие от пчелы и муравья, которые не свободны, он свободен. Свобода это и есть формула человека и если он ее ищет в партиях и идеологиях, то никогда ее и не найдет, какими бы хорошими они ни были.
Но эта свобода не есть "естественное" достояние человека, а скорее цель его жизни и "сверхъестественный" дар. "Рабство греху" - так называет христианство обычное состояние человеческой души и к освобождению из этого рабства человека призывает.
Путь внутреннего духовного подвига это единственный путь, который приведет человека - и все общество - к освобождению. Об этом тоже писали 70 лет назад авторы сборника "Вехи", в особенности С. Булгаков и С. Франк, но тогда их мало кто понял.
Так не пора ли после почти двухсот лет одержимости "социальной идеей" обратиться к этому пути и заменить в нашем сознании идеал борца идеалом подвижника. Уже почти язык не поворачивается сказать такое. Еще бы, - как мы привыкли высокомерно отвергать этот идеал с высоты борьбы за "общее дело"! "Самосовершенствование", теория "малых дел" - это лучшие слова, которые мы находим в своем словаре для такой цели. Какая ошибка! Какое косное нежелание очнуться!
Дело не в том, что мы не должны стремиться к лучшему общественному устройству, но в том, что истина об этом устройстве принадлежит к числу таких, которые не добываются в рассуждении, но познаются жизнью и делом и доступны только уже просветленному сознанию. И до тех пор пока мы сами не изменимся, лучшим и честнейшим попыткам перестроить что-то "снаружи" декретным или насильственным порядком суждено в лучшем случае кончаться ничем, как "шумим, братец, шумим" Репетилова, а в худшем - "Бесами" Достоевского, со всеми логическими последствиями, такими знакомыми.
Мы переживаем сейчас важнейшую для нашей национальной жизни эпоху. Историческое действие происходит в определенные сроки и если время упущено, то оно откладывается надолго. Хочется спросить: "Как же времени сего не узнаете?" (Лк. 12, 56). Достанет ли у нас сознания и решимости вовремя выправить изнутри свою природу и через нее свою общую жизнь?
Как в отдельной личной жизни, так и в жизни общественной перенесенное страдание, горе - просветляет, если оно правильно понято и принято. Но если мы - как многим хочется из самых разных побуждений - не захотим признать свою ответственность перед этой страницей нашей истории, если мы попытаемся просто забыть эти страдания и, как бы вычеркнув их из нашей истории, жить по-прежнему - тогда мы обречены. Тогда опять будут идти два паралельных процесса: сверху выпалывание малейших движений живой души и мысли и снизу накопление бессильной ненависти и злобы. Так с обеих сторон доброе будет отталкиваться, пока мы не будем наказаны за свою жестокость "повторением пройденного".
Мы должны сохранить и осознать ту огромную духовную силу, которую мы, наша страна, купили дорогой ценой. Мы должны претворить ее во внутреннюю крепость сопротивления лжи и насилию вплоть до готовности на жертву. И этот процесс должен происходить в душах.
Это очень трудно. Особенно сейчас, потому что путь духовного подвига находится в вопиющем противоречии со всеми современными устремлениями человечества. Когда "возрастание материальных потребностей" (вдобавок искусственно подхлестываемое всякой рекламой) и способность их удовлетворить рассматриваются едва ли не как главный показатель высоты развития общества. Когда непрерывным глушением - телевизор, кинематограф, спорт, газеты - забивают внутренний голос. Доступностью путешествий и развлечений - постоянно отвлекают от внутреннего дела. Кажется, никогда еще в мире не было так шумно. Никогда индустрия развлечений, индустрия духовных полуфабрикатов "массовой информации" так полно не завладевали человечеством. Отсюда - страшный душевный хаос в каждом, отсюда - потеря чувства реальности и опасная релятивизация истины. Настоящая действительность, настоящая деятельность - затравлены, загнаны. Волны суетливого и поспешного внешнего раздражения мотают нас по поверхности житейского моря.
Есть такое понятие христианской жизни - "трезвение" Это очищение души, собранность духа, стремление к внутренней простоте и улаженности. Вот с этого и следует начинать. Потому что только трезвому духу открывается истина и только истина освобождает. Не надо искать в первую очередь внешних решений. Надо достигать такого внутреннего состояния, когда внешние решения диктуются изнутри непреложными законами сострадания и любви. Тайная внутренняя свобода, когда она достигнута, дает нам почувствовать связь со всеми, ответственность за всех. Поэтому если мы ее обретем не мечтательно, то все остальное приложится нам.
А без нее любое общественное устройство останется "железом и глиной, смешанными руками человеческими".
А мы растеряны. В поисках решения мы по укоренившейся привычке оглядываемся на Запад. Там "прогресс", там "демократия". Но ведь самые чуткие люди на Западе с той же тревогой и с надеждой стараются разглядеть что-то у нас. Им кажется и, вероятно, не без основания, что именно мы здесь в нашей трудной и угнетенной жизни знаем что-то такое, что можно противопоставить фальши и бездуховности в их мире, - то, что ими в суете потеряно.
Так может быть, если мы осознаем и как-то воплотим наш духовный опыт, он послужит и к восполнению европейского опыта. Тогда Россия избежит горького пророчества Чаадаева - быть зияющим пробелом, уроком народам.
От Нестора-летописца пошло сравнение нашего народа с "работниками одиннадцатого часа". Если мы, вместо того чтобы "праздно стоять на площади", откликнемся сейчас на призыв Хозяина Виноградника, то и нам не поздно к концу дня получить равную со всеми награду.
А.Б.
(* А. Б. - псевдоним Михаила Константиновича Поливанова *)
РУССКИЕ СУДЬБЫ
Памяти о. Павла Флоренского
Отец Павел Флоренский, убитый в одном из лагерей Севера, да так, что и до сих пор мир не знает о его могиле, писал шестьдесят лет назад в книге "Столп и утверждение Истины": "По мере приближения Конца Истории являются на маковках Святой Церкви новые, доселе почти невиданные, розовые лучи грядущего Дня Немеркнущего". Сказанное здесь о. Павлом, разумеется, не метафора и не образ, но свидетельство русского гения, запечатлевшего в своих творениях увиденную им реальность. Истину, поразительную даже для русской культуры напряженность мысли в исканиях о Христе.
Что ж, значат ли шестьдесят лет хоть что-нибудь для таких размышлений о Времени, и можно ли говорить о том, что Немеркнущий День стал еще ближе, ибо то, что пережила Россия в эти десятилетия, дает нам право реальнее, чем прежде, ощущать Его приближение и в чаемом огне ярче увидеть всю меру собственной вины? Значат ли хоть что-нибудь шесть десятилетий, когда для Бога тысяча лет, как один день, или то, что выпало на долю народа русского, качественно меняет меру времени, а душа народа вопиет о пределе страданий?
Несомненно, нужно отдавать себе отчет в соблазнительности таких размышлений, в преувеличении беды собственной, невнимании к двухтысячелетней истории человечества, забвении того, что "Господь, кого любит, того наказывает" (Евр. 12, 6). Но коль ты еще ничего не знаешь об этом, что делать, когда поругание святынь стало нормой, а всеобщее одичание и растление - лишь материал для политических или философских спекуляций? Что делать, когда пережитое тобой и твоим народом кажется уже предельным, а глухая стена, выросшая пред тобой, застит весь белый свет и не достучишься, как в вате тонет твой крик, и ты уже готов к своему концу, к смерти, хоть и знаешь отчетливо бессмысленность самосожжения?
Но вот однажды, в полном отчаянии и смятении, ты остановишься, увидев покой и свет на лице человека, встреченного тобой случайно. Пройдет много времени, прежде чем ты поймешь все промыслительное значение для тебя этой встречи, когда пред тобой одно за другим пройдут такие же лица людей, сопровождавшие всю твою жизнь с самого ее начала, и ты восстановишь каждую из этих встреч, вспомнишь солдатку, поделившуюся с тобой, голодным мальчишкой, куском хлеба и чашкой щей, старика в вагоне электрички, перекрестившегося на мелькнувшую в морозном окне церковь, черную старуху, протянувшую тебе потрескавшуюся грязную ладонь... Потом ты вспомнишь книги, которые всегда любил, не зная за что, с их покоем вечности и разрывающим душу криком о страданиях людей, ищущих Бога, боровшихся с Богом, живших в Его присутствии; потом перед тобой пройдут картины истории страны, в которой ты родился, вырос и будешь погребен... И все, что казалось прежде бессмысленным нагромождением событии и фактов, проявлением злой воли, роковым стечением обстоятельств или свидетельством честолюбия, жестокости и ничтожества власть имущих, тупости и одичания, неизвестно зачем существующих здесь людей, осветится внезапно высоким Предназначением, ты поймешь Его Смысл и в летящем снеге, покрывающем на полгода леса и пажити, города и реки, в золоте и роскошестве осени, в удивительном русском небе бледном, прохладном - умиренном. Ты восстановишь все это, соберешь по крупицам, извлечешь из тайников души потом, много спустя, но начнется эта нескончаемая работа, эта новая жизнь в тот момент, когда ты впервые, повинуясь безотчетному движению смятенной души, переступишь порог Храма, еще робко озираясь на тех, кто преклоняет здесь свои колена и пришел сюда уж совсем не случайно.
С чем ты пришел в этот Храм, что оставил за его порогом и смог ли, покаявшись и приобщившись Святых Тайн, отказаться от всего, что наполняло прежде твою жизнь с ее проблемами, с ее радостями и горестями, с ее непростым опытом, со сложившимися, дорогими тебе представлениями о добре и зле - с суетой, рожденной заботами века сего? Это один из самых сложных вопросов времени. Сегодня, когда процесс, шедший долгие годы под спудом, незаметно взламывает лед на всем протяжении огромного материка, называемого Россией, когда мода и любопытство сметаются жадной и истинной потребностью в Слове Божьем, когда священники сбиваются с ног, не в силах окормить свою паству, - сегодня в вопросе этом скрещиваются, выбаливаются наиболее тяжкие и трудные, традиционные и в то же время остросовременные проклятые русские вопросы.
Действенность Таинства покаяния предполагает непременное уничтожение притягательной силы преодоленного греха, вычеркивание и выскабливание его из раскаявшейся души. Все, что связано с самостью, все, что "не Отец Мой Небесный насадил" (Мф. 15, 13), должно быть искоренено, вырвано и оставлено навсегда, ибо всему этому все равно грозит вечное уничтожение, агония второй смерти.
Можно ли представить себе этот процесс выбаливания греха душой, проходящей очищение огнем еще здесь, в этой жизни, как однократный, завершившийся актом крещения или возвращения в Церковь, разве эгоистическая самость, прочно расположившаяся в твоей душе, уходит легко?
Плывет в колеблющемся свете свечей коленопреклоненный Храм, свет выхватывает отрешенные лица безумных во Христе людей, с которыми ты прожил бок о бок всю жизнь, их не видя; слова молитвы, которую ты не знаешь, скользят, не проникая в сердце, и в душе, еще полной нечистоты и себялюбия, зарождается глухой бунт...
Почему тебя, решившегося на такой невероятный подвиг, сломавшего всю предыдущую жизнь, преодолевшего брезгливое непонимание вчерашних товарищей по "делу", отказавшегося, как ты полагаешь, от мира со всеми его соблазнами, с открытой душой, как ты думаешь, пришедшего в Храм, - почему тебя не встречают радостно и благодарно, как блудного сына, почему не закалывают тельца, почему не приветствуют твоего мужества, почему не говорят с тобой внятным тебе языком, почему не учитывают твоей готовности жертвовать собой, не замечают твоих познаний, в которых и новейшие достижения естественных наук и современные философские системы, да и твою иронию, твой художественный вкус? Почему Церковь не хочет видеть различия меж тобой, так трагически пришедшим сюда, чтоб помочь и спасти Церковь, - и старушонкой, всего лишь традиционно и тупо в Церкви спасающейся? Быть может, Церковь боится власть имущих, склоняется перед мирской властью и в благодарность за то, что атеистический молох до поры терпит и не трогает ее, лицемерно закрывает глаза на то, что, по сути, ей нечего предложить человеку XX века, что она равнодушна к истинной боли времени, уходит в абстракции, всего лишь утешает и отвлекает, всего лишь настаивает на принципиальной лояльности своих прихожан? Да и кто такие все эти священники, архиереи, митрополиты - каковы их истинные отношения с режимом? Неспроста ж государство, преследующее либерализм, закрывает глаза на существование этого несомненно архаичного и чуждого ему института?