Если таков объективный итог, к которому ведет социализм, то какова же его субъективная цель: что вдохновляет все эти движения, дает им силы? Картина, возникшая в итоге наших рассуждений, очень похожа на противоречие: социалистическая идеология, полное воплощение которой ведет к гибели человечества, в течение тысячелетий вдохновляла великих философов и поднимала грандиозные народные движения. Почему же до сих пор не почувствовали финала, к которому ведет социализм, а почувствовав, не отшатнулись от него? Какая ошибка мысли, какая аберрация чувств может двигать людей по пути, в конце которого стоит - смерть?
Нам представляется, что здесь имеется не противоречие, но лишь его видимость. Такая ситуация часто возникает, когда в рассуждении незаметно делают предположение, выглядящее столь очевидным, что на него даже не обращают внимания, а именно оно и несет в себе противоречие. Этим, по видимости, очевидным элементом нашего рассуждения является предположение, что смертоносный для человечества характер социализма никогда не замечали, иначе все от него отшатнулись бы. Как это ни странно кажется сначала, но чем больше знакомишься с социалистическим мировоззрением, тем яснее становится, что здесь нет ни ошибки, ни аберрации: органическая связь социализма со смертью подсознательно или полусознательно ощущается его последователями, но отнюдь их не отпугивает: наоборот, именно она создает притягательность социалистических движений, является их движущей силой. Такой вывод, конечно, не может быть доказан при помощи логических дедукций, его можно проверить только сопоставлением с социалистической литературой, с психологией социалистических движений. Мы же здесь вынуждены ограничиться лишь несколькими разрозненными иллюстрациями.
Если, например, Нечаев, призывая молодежь в революцию, предупреждал ее, что "бесследная гибель большинства революционеров - такова перспектива" (редкое пророчество, полностью сбывшееся!), то чем же он мог ее привлечь? Ведь он-то не мог апеллировать ни к Богу, ни к бессмертной душе, ни к патриотизму, ни даже к чувству чести, так как именно от "чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести" он и предлагал отказаться, "чтобы стать хорошим социалистом". И в его и в бакунинских прокламациях ясно чувствуется, чтО притягивало их самих и заражало других: пафос гибели и "безудержного разрушения", "абсолютного и исключительного". В этом пожаре обречено было сгореть все поколение их современников-революционеров, зараженное "гнуснейшими условиями жизни", годное только на то, чтобы уничтожать и быть уничтоженными. Такова единственная цель, которую Бакунин ставил, любые положительные идеалы не только отсутствовали, о них запрещено было и думать: "Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий", "не хотим обманывать себя мечтой, что у нас хватит сил на созидание".
В СССР нашему поколению еще хорошо помнится, как мы в пионерских колоннах шагали и воодушевленно пели (а до нас - и молодежь гражданской войны, и красногвардейцы):
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!!!
И больше всего воодушевления, взлета общего чувства вызывало вот это КАК ОДИН УМРЕМ!
Или вот как трое наиболее известных социалистических писателей прошлого века представляют себе будущее человеческого рода: Сен-Симон предвидит гибель человечества от высыхания земного шара, Фурье - от того, что наступит "конец вращения оси и опрокидывание полюсов на экватор", а Энгельс - от охлаждения Земли.
Вряд ли можно видеть здесь плоды работы научного ума, вынужденного склониться перед истиной, как бы сурова она ни была; к тому же все эти три предсказания никак не могут быть верны одновременно (*).
(* Врочем, несмотря на различную систему аргументации, Энгельс высоко ценил мысль Фурье, "что все человечество обречено на исчезновение": "Эта идея Фурье заняла в исторической науке такое же место, какое заняла в естествознании идея Канта о конечном разрушении земного шара". *)
И религия предсказывает конец вашего мира, но лишь после достижения им его конечной цели, которая тем самым является смыслом его истории. Социализм же (по принципу сходства по полярной противоположности) выводит гибель человечества из некоторой случайной, внешней причины и тем самым лишает смысла всю его историю.
В ближайшем же будущем вожди социалистических движений с удивительным хладнокровием, а иногда и с явным удовлетворением предвидят гибель - если и не всего человечества, то большей его части. В наши дни председатель Мао высказал свое убеждение, что гибель половины населения земного шара была бы не слишком дорогой ценой за победу социализма во всем мире. И, например, в начале XIV века вождь движения патаренов в Италии - Дольчино, предсказывал скорую гибель всего человечества, ссылаясь на слова пророка Исайи: "и остаток будет очень малый и незначительный".
На то, что влечение к самоуничтожению не чуждо человечеству, указывают многие признаки: пессимистическая религия - буддизм, ставящая в качестве последней цели человечеству - слияние с Ничто, Нирваной; философия Лао-Цзе, для которой такой целью является разрешение в небытие; философская система Гартмана, предсказывающая сознательное самоуничтожение человечества; появление в разные эпохи научных и философских течений, стремящихся доказать, что человек - это машина, причем принципы доказательства у всех них совершенно различны, а общим (и, значит, отнюдь не научным) является стремление установить этот факт.
Да, наконец, на фундаментальную роль стремления к самоуничтожению уже давно обратили внимание в биологии. Так, Фрейд считал его (под названием инстинкта смерти или Танатоса) одной из двух основных сил, определяющих психическую жизнь человека.
И социализм, захватывающий и подчиняющий себе миллионы людей в движении, идеальной целью которого является смерть человечества, - конечно, не может быть понят, если не допустить, что те же идеи применимы и в области социальных явлений, то есть, что СРЕДИ ОСНОВНЫХ СИЛ, ПОД ДЕЙСТВИЕМ КОТОРЫХ РАЗВЕРТЫВАЕТСЯ ИСТОРИЯ, ИМЕЕТСЯ СТРЕМЛЕНИЕ К САМОУНИЧТОЖЕНИЮ, ИНСТИНКТ СМЕРТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Понимание этого стремления как силы, аналогичной ИНСТИНКТУ, также дает возможность объяснить некоторые особенности социализма. Проявления инстинкта всегда связаны с областью эмоций, выполнение инстинктивных действий вызывает чувство глубокого удовлетворения, эмоционального подъема, а у человека - ощущение воодушевления, счастья. Этим можно объяснить притягательность социалистического мировоззрения, то состояние горения, духовного подъема, тот неисчерпаемый запас сил, которые можно встретить у вождей и участников социалистических движений. В этих движениях проявляется и свойство заразительности, типичное для многих инстинктов.
Наоборот, понимание, способность к обучению, к интеллектуальной оценке ситуации - почти не совместимы с действием инстинкта. У человека влияние инстинкта, как правило, понижает критическую способность; аргументы, направленные против тех целей, которые стремится осуществить инстинкт, не только не рассматриваются, но воспринимаются как низменные, достойные презрения. Все эти черты мы встречаем в социалистическом мировоззрении.
В начале работы мы обратили внимание на то, что социализм как бы отталкивает от себя рациональное обсуждение. Не раз замечали, что указания на противоречия в социалистических учениях никак не уменьшают притягательной силы этих учений, да идеологи социализма и вообще не боятся противоречий.
Только в рамках социализма могло, например, возникнуть в XIX веке и найти многочисленных последователей такое учение, как система Фурье, в которой основную роль играет концепция половой жизни планет (северный полюс Земли, носитель мужского флюида, соединяется с южным - носителем женского) и предсказывается, что при будущем социалистическом строе вода в морях и океанах приобретет вкус лимонада, а на смену теперешним морским животным придут антикиты и антиакулы и станут с колоссальной скоростью перевозить грузы с континента на континент... (*) Впрочем, это обстоятельство не будет казаться столь удивительным, если мы вспомним, что лишь немногим больше двухсот лет прошло с тех пор, как социалистическая идеология приняла рационалистическую внешность. И уж совсем недавно (в масштабе всей истории) социализм в форме марксизма сменил эту внешность на научную. Краткий период "научного социализма" заканчивается на наших глазах, научная оболочка не увеличивает уже притягательности социалистических идей, и социализм ее сбрасывает. Так, Герберт Маркузе (в работе "Das Ende der Utopie") говорит, что для современных "авангардистских левых" Фурье актуальнее Маркса именно ввиду его большей утопичности. Он призывает заменить развитие социализма "от утопии к науке" его развитием "от науки к утопии".
(* Как сказал Энгельс, здесь "чисто французское остроумие сочетается с большой глубиной анализа". *)
Все это показывает, что та сила, которая проявляется в социализме, действует не через разум, что она подобна инстинкту. Тем же объясняется неспособность социалистической идеологии реагировать на результаты опыта или, как говорят этологи, неспособность к обучению. Паук, строящий кокон, будет совершать все 6400 нужных для этого движений, даже если от жары его железы высохли и не производят никакой паутины. Но куда драматичнее пример социалистов, с таким же автоматизмом в который раз строящих по своим рецептам общество равенства и справедливости: для них как будто и не существуют многочисленные и многообразные прецеденты, всегда приводившие к одному и тому же результату. Многотысячелетний опыт отбрасывается и заменяется штампами, находящимися по ту сторону разума: что все предшествующие образцы социализма или осуществленные в другой части планеты были не подлинные, что в наших, особых условиях все будет по-другому и т. д. и т. д.
Таково же объяснение живучести той массы предрассудков и ходячих мнений, которые окружают социализм: вроде отождествления социализма с социальной справедливостью или веры в его научный характер. Они принимаются безо всякой проверки и укореняются в умах как абсолютные истины.
Именно в наш переломный век все яснее становится глубина и сложность проблемы, с которой столкнулось человечество: ему противостоит мощная сила, грозящая его существованию и парализующая одновременно его самое надежное орудие - разум.
Август 1974
И. Шафаревич
СОВРЕМЕННЫЕ ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ И ИХ ПЕРСПЕКТИВЫ
Многие считают, что существуют лишь две альтернативные общественно-экономические системы: капиталистическая, в западных странах, и социалистическая, в коммунистических странах, так что весь конфликт современности сводится к противоречию между ними. Такая точка зрения ошибочна.
Существующие системы имеют между собой принципиального сходства, быть может, больше, чем различий. Причиной этого является само существование крупной индустрии, являющейся экономической основой обеих систем.
Будучи создана, крупная индустрия при любой форме управления ею превращается в самостоятельный фактор, активно влияющий на общество. В особенности это касается таких отраслей массового производства, как автомобильная, легкая строительная, электронная промышленность.
Такая промышленность, как автомобильная, в начале занята удовлетворением первичного спроса на автомобили. Как только спрос этот насыщается, отрасль оказывается перед угрозой спада, что, естественно, катастрофично, ибо отсутствие заказов ведет к остановке производства. Для выживания автомобильная промышленность должна обеспечить себя заказами. Перейти на выпуск изделия, отличающегося от автомобиля, она не может. Во-первых, имеющееся в ее распоряжении специальное оборудование ориентировано на узкую номенклатуру изделий, и его замена потребовала бы огромных капиталовложений, не говоря уже о необходимости перепланировки завода. Во-вторых, производственный персонал имеет определенный опыт, и ему следовало бы полностью переучиваться. Очевидно, что попытка перейти от выпуска одного изделия к другому, сильно отличающемуся, была бы практически неосуществимой. Для этого потребовалось бы затратить огромные средства, что сделало бы производство нерентабельным на длительный срок, а с другой стороны, такому предприятию не удалось бы конкурировать с теми, кто имеет уже опыт выпуска подобных изделий. Вовсе свертывать производство автомобилей было бы также неразумным, поскольку какой-то спрос на них все равно сохранится и уж во всяком случае возобновится в достаточном объеме после износа приобретенных автомобилей. Все это приводит к иному решению вопроса, а именно к стимулированию спроса.
Для этого за счет рекламы создается психологическая обстановка, заставляющая менять автомобили задолго до их износа. Наличие новой модели автомобиля в США и других странах является существенным признаком престижа. Благодаря рекламе автомобильная промышленность достигла огромных масштабов, способствуя также росту сопряженных отраслей: металлургической, приборостроительной и т. д. Поэтому стимулирование спроса становится не только условием существования автомобильной промышленности, но и народного хозяйства в целом, поскольку ее спад вызвал бы общий экономический кризис.
А. Тоффлер в своей книге "Future shock", неумеренно восторгаясь, приводит другие примеры стимулирования спроса в легкой промышленности, промышленности культтоваров и хобби путем расширения выпуска предметов одноразового пользования: одежды, авторучек, пеленок, тары для продовольственных товаров и т. д. Он приводит примеры сокращения долговечности жилых зданий с тем, чтобы увеличить загрузку строительной индустрии. Существенно сокращается долговечность игрушек. Фармацевтическая промышленность намеренно сокращает срок годности лекарств, заменяя их новыми. Создана особая отрасль, выпускающая развлекательные товары, например, жетоны с порнографическими шутками, рассчитанные лишь на несколько дней.
В коммунистических странах происходят точно те же процессы стимулирования потребления, что и в западных странах, хотя это делается намного медленнее и менее эффективно. Так, исключительно интенсивно втягивается в сферу потребления СССР. Хотя потребность в автомобилях здесь еще далеко не насыщена, строительство предприятий, приобретенных за рубежом, позволяет предположить, что такое насыщение (особенно - при слабой сети дорог и сети обслуживания) произойдет в ближайшем будущем. За последние годы в СССР произошла жилищная и мебельная революция, меняется третье поколение телевизоров и т. п. Возрастающее значение в экономике СССР приобретает мода, являющаяся мощным средством загрузки легкой промышленности. Но положение этой отрасли в условиях СССР оказывается очень затруднительным, поскольку вкусы здесь с давних пор определяются Западом. Негибкая советская промышленность не может достаточно быстро следовать за западной модой, ибо не является ее законодательницей. В результате возникают огромные товарные излишки, не пользующиеся спросом как вышедшие из моды.
Так же, как и на Западе, в экономике коммунистических стран важное значение приобретают различного рода культтовары и хобби, стимулирующие потребление и требующие развитой индустрии. Так же, как и на Западе, искусственно снижается долговечность многих товаров. Широкое распространение и здесь получают товары одноразового пользования.
Системы обоих типов ставят целью постоянный рост выпуска национального продукта, а также повышение потребления. Вся экономическая, а тем самым и социальная устойчивость обеих систем становится зависимой от постоянной загрузки промышленности, а стимулирование спроса превращается в условие их существования.
Вместе с тем обе системы имеют и существенные отличительные черты. Прежде всего, экономика коммунистических стран, в особенности СССР, крайне неэффективна по сравнению с западной экономикой. Причиной этого является отсутствие непосредственной заинтересованности членов правящей государственно-монополистической корпорации в результатах производства, ибо их материальное положение сохраняется независимо от общего состояния экономики. Эта тенденция проявляется уже в техноструктурах Д. Гэлбрейта (так он называет крупнейшие монополистические объединения, действующие в условиях западной экономики). В самом деле, отрицательные черты экономики коммунистических стран уже угадываются в этих монополистических объединениях. Д. Гэлбрейт утверждает, что их целью является лишь выживание. Но в условиях свободной конкуренции выживание таких объединений связано в основном с экономическими факторами, а это не может не влиять на благосостояние их членов. Именно на это справедливо указывал П. Сузи, критиковавший Д. Гэлбрейта (см. New York review of books, 1973, No 18).
В то же время в условиях коммунистической экономики выживание даже такого члена правящей корпорации, как директор завода, может целиком обуславливаться неэкономическими причинами, поскольку его назначение на пост и сохранение на нем зависят главным образом от его отношений с правящим партийным аппаратом. При круговой порук даже неуспевающий или некомпетентный директор способен сохранять свой статус, если, например, оказывает какие-либо услуги, в т. ч. личные, вышестоящим членам корпорации. Этому способствует и кастовость корпорации, поскольку даже неудачный ее член не исключается из ее состава, но, как правило, переводится на другой ответственный пост.
Отсутствие надлежащего стимула у всех звеньев этой корпорации и обуславливает неизбежную техническою отсталость коммунистических стран. Но как можно согласовать подобное утверждение с явными успехами СССР в военной технике? Дело в том, что эти успехи объясняются не экономическими, а политическими факторами и вытекающими отсюда огромными затратами на военную промышленность, а также чрезвычайно строгой приемкой военной продукции, осуществляемой независимыми от промышленности военными. Если бы условия, существующие в военной промышленности, были бы распространены и на гражданскую, советский бюджет не выдержал бы бремени дополнительных расходов. Наконец, военная промышленность находится под строжайшим контролем самого правительства.
Вторым существенным различием двух систем является роль в них конкуренции. Хотя в коммунистических странах не существует свободной конкуренции между предприятиями, поскольку сбыт их гарантирован, конкуренция и здесь играет первостепенную роль. Во-первых, существует личная конкуренция между членами правящей корпорации за повышение статуса, которая может быть весьма жестокой. Во-вторых, для коммунистической экономики главную регулирующую роль играет не внутренняя, а международная конкуренция, обусловленная стремлением к выживанию и экспансии, поддержанию международного престижа и т. д. Без такой конкуренции коммунистические страны были бы обречены на полный экономический застой.
Существует и еще одно важное различие между обеими системами. Если на Западе цены на товары снижаются по мере повышения на них спроса, то в коммунистических странах цены на такие товары сразу повышаются. Повышение цен во втором случае объясняется абсолютной монополизацией торговли. Это является, по существу, одним из законов экономики коммунистических стран, приводя к тому, что их жизненный уровень всегда ниже жизненного уровня западных стран (хотя это не единственный фактор, способствующий снижению жизненного уровня).
Экономика коммунистических стран отличается и тем, что, не допуская безработицы, обеспечивает минимальный прожиточный минимум всем и в этом смысле делает людей более уверенными в будущем, хотя минимум этот намного ниже того, что существует в передовых западных странах.
Несмотря на различия обе системы тесно взаимосвязаны в рамках единой мировой экономики. Поскольку из-за низкого качества продукции коммунистическим странам, и главным образом СССР и Китаю, трудно конкурировать на мировом рынке, они превратились в экспортеров сырья, ввозя взамен с Запада средства производства, потребительские товары и даже продовольствие. Кроме того взаимная конкуренция обеих систем превратилась в один из важнейших стимулов роста потребления. Страх перед революцией заставил Запад помимо прочего как можно шире стимулировать потребление всего населения и повысить его жизненный уровень. В то же время коммунистические страны стремятся повысить потребление и своего населения, руководствуясь соображениями престижа, необходимого им для экспансии.
Можно сделать вывод о том, что экономика коммунистических стран является лишь последовательной стадией развития экономической системы Запада, стадией предельной концентрации производства в руках государства.
Обе системы глубоко порочны и стремительно увлекают человечество к катастрофе, если только не будет найдено средство ее предотвратить.
Прежде всего, они осуществляют хищническую эксплуатацию природных ресурсов, за счет которых только и может осуществляться чудовищный рост потребления, наблюдаемый ныне. Эти ресурсы недавно еще казались неисчерпаемыми, но сейчас, в особенности под влиянием энергетического кризиса, эта наивная точка зрения изменилась. И раньше становилось все более очевидным, что природные ресурсы, в особенности такие, как почва, вода, топливо, воздух и т. д., далеко не беспредельны, и что ничем не ограниченный рост потребления приведет к их неизбежному истощению в гораздо большей мере, чем естественные потребности растущего населения. При этом для катастрофы достаточен дефицит хотя бы одного жизненно необходимого ресурса, даже если все остальные ресурсы будут в изобилии, ибо они не взаимозаменяемы.
Про западные страны, а в особенности про США говорят, что они потребляют природные ресурсы, как "пьяный моряк", но это в еще большей мере относится к СССР, где огромное количество ресурсов расходуется совершенно бесцельно из-за царящей здесь бесхозяйственности. Так, очень много выплавленного металла либо выбрасывается на улицу и ржавеет, либо расходуется на более тяжелые, чем необходимо, конструкции. Ежегодно портится большое количество сельскохозяйственных продуктов. Бесцельно сжигается множество топлива. Бессмысленные потери ресурсов в СССР не только продолжаются, но все возрастают, став привычными в жизни страны.
Но ресурсы СССР исчерпываются быстро не только в силу указанных выше причин, но и вследствие того, что он превратился в крупнейшую сырьевую базу других стран. Именно наличие огромных ресурсов, - которые СССР в состоянии обменивать на средства производства, потребительские товары, продовольствие, - позволяет конкурировать с Западом и вообще поддерживать обширную, но неэффективную экономику.