Печатается по изд.: Куваев О. М. Дневник прибрежного плавания. М., 1988.
привязывать тряпочкой, порох я добывал из железнодорожных петард, а петарды мы с товарищами воровали у путевых обходчиков.
Первую потрясшую меня книгу помню отлично, хотя она была без заглавия и без автора. Это был рассказ о нескольких поморах, застрявших на острове Малый Берун. Северная робинзонада. Да, я великолепно помню эту книгу, ибо перечел ее несколько раз, но по неизвестным мне причинам до сих пор не могу ее отыскать.
Уже не знаю, по какому случаю, в пятом классе у меня завелись карманные деньги, и я купил первую свою книгу в районном книжном магазине на станции Свеча: "Путешествия по южной Африке" Ливингстона. Я бережно ее храню и сейчас. О каком то предопределении судьбы говорить смешно, но любимыми книгами были и остаются книги о путешествиях. Первым юношеским героем был, разумеется, Николай Михайлович Пржевальский. Я чер. товски жалел тогда, что не родился в его время. Красные пустыни Тибета, подошвы верблюдов, стертые на черной габийской щебенке. Книги Николая Михайловича Пржевальского и его последователей Козлова, Роборовского читал самозабвенно (с таким же увлечением перечитываю их и теперь). В результате где то к седьмому классу я уже твердо знал, "куда мне жить": решил стать географом. Но сведущие люди вовремя объяснили, что профессия географа путешественника давно отмерла или отмирает, и я, не растерявшись, решил стать геологом.
Десятилетку я закончил в интернате для детей железнодорожников в городе Котельниче на Вятке. Котельнич — старинный город, но" он много, раз выгорал, из старины там разве что остались купеческие лабазы на Советской и сам дух старого уездного города. На правобережье Вятки, на огромных глинистых обрывах, можно было гонять на лыжах вплоть до полной возможности сломить себе шею; на левом берегу был затон для речных судов, где зимой шел ремонт колесных пароходов. Школа была хорошая, с традициями, выход же агрессивным ученическим настроениям мы находили в извечной войне интерната с окраинбй Котельнича, отделявшейся от интерната оврагом.
Окончив школу, я отправился в Москву поступать в институт. Ниодного города, кроме Котельнича, я до этого в жизни не видел, Отец(настаивал на физико техническом институте, отчасти справедливо представляя жизнь
ч
геолога как бесприютную и безалаберную. Кроме того, в школе у меня обнаружились математические способности. Я внял советам отца, подал документы в физико технический, прошел отбор, а потом с легким сердцем отнес доку менты в геологоразведочный, куда и был принят на геофизический факультет. В институте у нас сколотился великолепный дружный коллектив ребят. Как ни странно, в этом оказался "повинен" преподаватель физкультуры; тре нерчпо лыжам, чемпион Союза 1940 года Иван Иванович Николаев. Этот отличный тренер и замечательный педагог как никто умел внушить нам дух товарищества.
Ни о какой литературной деятельности я в ту пору не думал. Готовился стать правоверным геологоразведчиком и, кроме спорта и учебы, ничего не хотел признавать. Правда, "книжные интересы" несколько расширились, я стал. собирать книгнпо Северу, и появился новый кумир — Нансен. Все-таки после третьего курса, когда нам разрешили на лето устраиваться в штат геологических партий, я отправился в "Пржевальские" места на Тянь Шань. Был коллектором в Партии, которая работала на Таласском хребте. Вьючные верховые лошади, долины горных рек Аспа ры и Мерке, перевалы, вершины. Начальник партии нашел для меня наиболее пригодное, по его мнению, амплуа: я снабжал партию дичью, разыскивал пропавших лошадей, водил вьючные караваны при перебазировке. Благодаря этому неплохо изучил этот район Тянь Шаня: то по нескольку суток пропадал с киргизами на горных охотах, а однажды вдвоем с проводником мы три недели искали пропавших лошадей, объездили всю Киргизию и нашли лошадей в десяти километрах от базы. Тянь Шань меня очаровал. Желтые холмы предгорий, равнинная степь, тишина высокогорных ледников. Кроме того, я прямо сжился с лошадьми и, ей богу, ощутил в себе кровинку монгольского происхождения. Поклялся, что после института вернусь сюда.
Зимой случилось "событие" — я как-то незаметно написал рассказ "За козерогами". Типичный охотничий и очень слабый рассказ. Но его опубликовали, я не придал этому никакого значения.
Позднее работал в верховьях Амура. Это был старый золотоносный район, с почти выработанными рудниками, основанный и заселенный. А в 1957 году поехГал на Чукотку — просто хотелось ступить ка коричневый угол карты,
о котором даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно.
Наша экспедиция базировалась в бухте Провидения, позднее мы рейнским речным лароходиком — остатки репараций, невесть как попавшие на Север, — проплыли в бухту Преображения и оттуда на двух тракторах отправились сработой к заливу Креста.
Ещё в бухте Преображения я понял, что погиб. Ничего похожего мне видеть не приходилось, как не приходилось раньше ходить на вельботах за моржами с чукчами, охотиться с резиновых лодок в море. Позднее начались нечеловеческие "десанты", когда все г от спальных мешков и палаток до примуса и керосина — люди несли на себе. Мы разбивали стоянки в молчаливых горных долинах, встречали пастухов, и всюду была тундра, очарование которой, кажется, еще никому не удалось передать. Я вырос в вятских лесах, но меня тянуло именно в безлесные пространства вроде тянь шаньских предгорий или чукотской тундры. Экспедиция окончилась довольно неудачно: погибли оба трактора, нам пришлось пешком выбираться на берег залива Креста, где ждали вельботы, потом в течение двух недель пережидать шторм, питаясь моржатиной. Над заливом каждый вечер повисали ужасные марсианские закаты на полнеба. Все это меня окончательно доконало, и на обратной дороге я залетел в Магадан — договориться о заявке в институт. Я был уже студентом шестого курса и через полгода должен был защищать диплом. В Магадане охотно пошли навстречу, заявка была послана, но, чтобы попасть на Чукотку, еще долго пришлось обивать пороги в министерстве: нашу группу готовили к несколько иному профилю.
Но на Чукотку я попал. И в феврале 1958 года оказался в Певеке на берегу Чаунской губы в должности начальника партии. Певек частенько называют чукотским Клондайком. Незадолго до моего приезда здесь открыли хорошее промышленное золото, в геологическом управлений и в пбселке жизнь била ключом. Но система работы крепко отличалась от системы столичных экспедиций. Тундра здесь не была экзотикой, люди просто жили в ней обычной и привычной жизнью. Материальная база управления была слабой, и всякий начальник партии и сотрудники ее в значительной степени стояли в зависимости от собственной энергии, энтузиазма и. физической выносливости.
Я прожил там почти три года, даже научился ездить на собачьих упряжках — вое это послужило отличной школой. В управлении царил здоровый дух легкого полярного суперменства, что только помогало работе. Работа, собственно, была основным занятием, и просидеть до 12 ночи в управлений не считалось чем то необычным, особенно когда подходил срок сдачи отчета.
Изобилие впечатлений требовало какого то выхода, и я вспомнил о своем единственном опубликованном рассказе. Меня перевели к этому времени в Магадан, в Центральное геологическое управление Северо Востока. К этой новой руководящей должности я, видимо, не был приспособлен — затосковал и неожиданно для самого себя уехал в Москву. "Вокруг света" напечатал в 1962 году несколько моих рассказов. Я пытался как-то взвесить все, что произошло. В общем то это были, пожалуй, стандартные размышления о смысле жизни. В результате я самостоятельно, додумался до апробированного поколениями вывода, что главное — это работа, вернее, степень ее янтересности. Все остальное — сопутствующие явления. Работа может быть разной, и всякая клановость или кастовость не делает чести уму апологета какой либо профессиональной замкнутости. Главное — работать с азартом.
К тому времени, когда меня посетили эти благие мысли, в Магадане организовался Северо-восточный комплексный научно исследовательский институт, и меня пригласили туда. Институт был хорошо организован и давал большой простор инициативе. Я руководилтруппой, которой удалось провести исследования на острове Вранге 4 ля. На легких самолетах Ан 2 мы делали съемку по дрейфующим льдам Чукотского и Восточно Сибирского морей. Здесь тоже приходилось изворачиваться любыми способами подешевле: собаки вместо вездехода, фанерная лодка вместо катера, байдара и резиновая лодка вместо вертолета. За три года я сдружился с летчиками полярной авиации, с байдарными капитанами, каюрами.
Занятие литературой становилось чем то вроде второй профессии. Вышла книга, готовилась к печати вторая, и потребность писать забирала все большую власть. 4
Вероятно, занятия литературой могут увлечь человека даже сугубо научного скдада ума, не только врожденных гуманитарЩиков. Человек как объект — самое сложное из всего, что выдумано природой, и процесс создания, допу
стим, рассказа, который заранее рассчитанным образом подействует на читателя, задача неизмеримой сложности и увлекательности. Идеал ее недостижим, и именно отсюда, мне кажется, идут рассуждения о литературе как "проклятом" ремесле, которое невозможно бросить.
В калейдоскопе людей, встречающихся на Севере (а контингент их там, видимо, более калейдоскопичен, чем в других местах, ибо сюда приезжают люди с Определенным потенциалом энергии), меня всегда интересовали так называемые чудаки. Чудаки в жизни необходимы — это общеизвестно. Это люди, которые руководствуются нестандартными соображениями и, во всяком случае, не житейской целесообразностью поступков. В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надежен в этом смысле. К тому же; знакомые призывы к молодежи — "на освоение" — изобилуют сплошь и рядом истертыми фразами, которые потеряли способность эмоционального воздействия. Я убежден, что человек очень долго (по крайней мере, до того возраста, до которого мне удалось пока дожить) остается мальчишкой, который запоем читает о приключениях на какой ни-будь Амазонке и склонен к авантюрам, в хорошем смысле этого слова! И не надо скуч нить жизнь, дорогу — мечте и фантазии! Однако и всячеА ские розовые коллизий, надуманная чепуха — лишь бы попышнее — там, где сам повседневный труд схож с приключением, — такая трактовка "жизни" граничит с беспре цедентностью обдуманной лжи. Я, в частности, говорю о литературе о геологах, ибо вееь мой жизненный опыт пока связан с геологией. Геология ныне — наука и производство, она все более становится четким промышленным комплексом и дальше будет развиваться именно по этому пути. Надуманные истории про последнюю спичку, трехпудовый рюкзак, закаты и "ахи" над месторождением: "здесь будет город" — звучат чаще всего оскорбительно для геологии. Все случается в силу жесткой необходимости, но это Нельзя возводить в ранг сугубо типичного. Вот именно в этом я вижу на ближайшее время свой долг пишущего человека. Это долг перед товарищами по профессии, с которыми вместе приходилось работать, радоваться, рисковать и просто жить. А
171 59 г. Поездка в Хасын.
Тацпиты — воинственные коряки из времен войны с чукчами.
Пурга бывает оттого, что где то в тундре сидит сердитый старик и каюгуном (каменным топором) долбит снег. Ветер его подхватывает.
Тухтан — моржовый окорок.
Во время хода рыбы нельзя разжигать огонь в яранге, чтобы не отпугнуть рыбу.
Землянка Тумлука
Гым тванляркен каметвак— есть хочу". Муриэн квалове каматвак — "садись к нему". Чим уйка валёрымкын "я не понимаю". Валёрмырконе — "понимать".
Скоро встанут строгие сентябрские ночи, и легкий звон замерзающего по ночам льда будет резать ночную тишину. Первые робкие отсветы северного сияния и невиданная осенняя яркость звезд. (Записано осенью на Ичувее ме.)
Собаки характер
С о г о с — добродушный хитрец, белый, пушистый, очень ласков и деликатен.
Шаман — черный с белым, мохнатый нахал и обжора, лентяй.
Пират — мрачный колымчанин, сильный, рослый пес. Стар. Работяга. ""
Таракан — рыжая дворняжка. Очень предан и работает изо всех сил. Передовик.
Иннаклы — белый, не особенно приметный пес. Передовик, очень самолюбив. Всегда тянет в свою сторону и старается везти упряжку с собой куда хочет.
Печатается по изд.: Куваев О. М. Дневник прибрежного плавания. М., 1988; Сов. Россия. 1988. 12 июня.
12УУ1. Странное совпадение. Ровно 25 лет назад, 12 июня 1934 г., С. Обручев, тоже на моторной, шел вверх по Чауну. Ветер в низовьях. Наша шаланда качалась и прыгала, а в довершение всего заглох мотор. Пристали, 2 часа заводили.
2УП. 2 часа ночи. Перемеряли продукты. 37 кружек гречки, 15 заварок макарон. Хлеб кончился. С самого начала по 0,5 лепешки на человека. Сахар кончается. При экономии можем протянуть 10 дней. За это время должны пройти всё, в том числе и поперечный профиль. Необходимо разрядить и упростить сеть наблюдений.
Плыву по Чауну на байдарке в светло зеленых извивах омутов. Стремительно течет река. Кусты, протоки, каменистые мели. Белыми головками пушицы набегает тундра. Синеют овальные глыбы сопок вдали. Чукотка."
Дождь. Ветер.!. Ребята — в маршруте. 30У был памятный день: перевернулась лодка с продуктами. За день перед этим и так все вымокло. Расползается сахар, кисель. Спальные мешки пропитались водой — не поднять. Сушимся — и снова в путь. Со дня выхода не было ни одного дня с сухими ногами.
Норма п р о д у к т о в: 3 галеты, кусок сахара на два дня. Мясо гагары тоже ели. Отдает трупом, и даже изголодавшиеся люди не хотят есть этих птиц. Восьмые сутки. Увидели в бинокль палатки. Переплыли взбесившийся рукав. Снова мутный проточный участок. Шли и отдыхали через каждые 400 метров. За ночь перед этим съели последние продукты. Спали 4 часа, укрывшись за лодкой.
У палаток на той стороне никого нет. Стремительное течение. Решили идти вброд, держась за лодку. То одного, то другого сбивает с ног ледяная вода. Отупели до того, что, зайдя в сравнительно спокойное место, где не сваливает с ног, стояли минуту другую, не чувствуя сводящего холода в коленях.
Снова рывок, снева уходит из под ног галька. Конец.
Все молча, уже не радуясь окончанию перехода, вытаскивают лодку на берег. Палатка. Кто то стреляет вверх, и из палатки вылазит заспанный бородатый товарищ…
5УП. Ходили в маршрут на озеро Птичье. Июль — месяц птенцов. То и дело из кустов бросается под ноги, с диким трепетом бьется испуганная мама. Пуховички. Одинокий лебедь. ч
Могила чукчи. Куча рогов да сломанная нарта — вот и все, что осталось от оленевода.
На Чаанае среди кучи могил обнаружили интересную вещь. Маленький холмик со всех сторон обложен сланцевыми плитками. Сверху приросший кусок дерна. Под дерном яма. В нрй угли, зола, обгоревшие кости и странные камни с эксцентрической дыркой. Камней штук 8, и среди Них — два яйцевидных сидеритовых желвака. Узнать.
Кругом много разбитых кварцевых камней (явно принесенных издалека, так как поблизости кварца нет) и кучи мелко растолченных костей (животных? — узнать).