Олег Попов создан для своей профессии — посмотрите на него без грима: крупный нос, огромные голубые выразительные глаза…
У Олега Попова как-то спросили: в чем уникальность его профессии? — «Да в том хотя бы, что хороших клоунов меньше, чем космонавтов» (а космонавтов, замечу, в ту пору было наперечет… Гагарин, Титов…).
Когда Попова во время съемок фильма про Олега знакомили с Иннокентием Смоктуновским, клоун с простодушно-пугливой улыбкой ребенка спросил: «А ты — не важный?» При этом сам-то Олег Константинович умел бывать очень и очень важным. И, как никто, дистанцировался от рядовых коллег. Считал, например, естественным, когда к нему обращались на «вы», а сам, не взирая на года и лица, всем «тыкал».
Правда, Олег очень рано был признан гением — и, может быть, слишком в это поверил, что для артиста опасно. Он стал с шестидесятых годов работать несколько «через губу», дарить себя публике, неизбежно теряя при этом юмор. И обаяние, и глаз лучистый сделались дежурными.
Но Олег — человек умный. И если захочет, может быть самокритичным. Где-то в восьмидесятые годы он поехал в Монте-Карло на престижный цирковой конкурс. И я буквально обалдел, увидев по телевизору, как Олег, забыв в тот вечер, что он гений, работал в надежде получить первую премию. Он работал на всю катушку, словно двадцать лет назад. И был таким, как в молодости. Приз «Золотой клоун» он заслужил.
Олег — мастеровой по натуре. Все делает своими руками. Про Юру Никулина не скажешь, пожалуй, что он фанат — в нем всегда была очаровывающая (как и очень многое в этом всенародно любимом артисте) ленца. А у Олега Попова нет ничего, кроме цирка. Он не уходит из цирка целый день — что-то мастерит, выдумывает. Люди, которые с ним работают, мучаются без роздыху, как рабочие на заводе: в девять они должны приходить на службу, брать в руки стамески и вместе с ним пилить, строгать, строить. Зато вместе с Поповым они объездили весь мир.
Олег Попов — самый известный русский цирковой артист во всем мире даже сейчас, когда ему под семьдесят.
Он живет теперь в основном в Германии, где женился на немке. Ездит с цирком шапито, со своей труппой, и всюду его гастроли вызывают ажиотаж. Он по-прежнему представляет Московский цирк, оставаясь российским гражданином.
Олег моложе Никулина, прошедшего войну. Но дебютировали они примерно в одно время. Сложные отношения между большими артистами — не редкость. И я никогда не вдавался в подробности такого рода отношений у Никулина с Поповым.
Однако не скрою: мне непонятны были мотивы, по которым Юра, как директор, категорически отказал Олегу в проведении шестидесятилетнего юбилея на манеже Цирка на Цветном. И неприятно было об этом услышать…
Боюсь, что вызову своим высказыванием волну негодования. Но я ведь не на день рождения или какой-либо другой праздник пришел, чтобы произносить здравицы и тосты с грузинским преувеличением достоинств «тостуемого» (поверьте мне на слово, что я владею искусством подобных спичей и за свою жизнь произнес их больше чем достаточно)… Я работаю над книгой, в которой стараюсь разобраться в себе, в своем деле, в характерах и предназначении людей, с коими свела или столкнула жизнь. И судьба… Тема судьбы в актерских биографиях — самое, на мой взгляд, интригующее.
И, задумываясь о природе славы, успеха или, наоборот, безвестности одаренных и любимых мною людей, могу ли не сказать я и о ВОЛЕ СЛУЧАЯ?
Не знаю, до какой степени бы счастливо сложилась карьера в цирке Юрия Владимировича Никулина, не послушайся он Владимира Соломоновича Полякова (точнее, супруги своей Тани, чисто женской интуицией угадавшей перспективу в поляковском предложении) и откажись от роли в фильме «Девушка с гитарой», как он поначалу собирался сделать.
Роль — это даже слишком громко сказано. Эпизодик. Но пиротехника в эпизодике Юра изобразил блестяще, приоткрыв киношникам индивидуальность, недостающую большому отечественному экрану. В «Девушке с гитарой» его и увидел выдающийся режиссер-комедиограф Леонид Гайдай, угадавший народный тип, который один лишь Юра с его внешностью, обаянием, чувством смешного, искренностью и смелостью мог нам представить.
И уже очень скоро полковник-пенсионер, друживший с заместительницей директора Цирка на Цветном, спросил у нее с неподдельной тревогой: «Что, Юрий Никулин совсем уже допился?» — «С чего вы взяли, побойтесь Бога!» — «А что же ТАКОЙ артист в опилках валяется?!»
В клоунской работе полковнику почудилось нечто недостойное для артиста с громким уже киношным именем (я думаю, что к тому моменту появился и кулиджановский фильм «Когда деревья были большими…», где Никулин снялся в главной драматической роли вместе с Инной Гулая).
Кино сделало Никулина обожаемым страной человеком, каким он остался и посмертно. Хотя последние пятнадцать лет не снимался. Его любили и большевики, и демократы. Никого так не провожали в последний путь, как Никулина, — три дня. Народ все шел и шел на Цветной к гробу своего любимца.
Сам Никулин очень спокойно и здраво относился к своему успеху в жизни. Мы с ним полгода работали в Америке и каждодневно тесно общались, и он мне тогда откровенно сказал: «Я ведь понимаю, что если бы не кино, то в цирке я бы был, в лучшем случае, кандидатом на заслуженного…» Конечно, это уж чересчур скромная самооценка. Но, в общем, доля правды в ней есть. В кино Юрий Никулин был значительнее, чем в цирке, на мой взгляд. Лучшей репризой замечательного артиста осталась та, с которой он когда-то начинал. Когда Никулина еще никто не знал в Московском цирке, он работал сценку на лошади. На его работу обязательно выходили посмотреть все занятые в программе артисты. И мне она никогда не приедалась — сколько бы ни смотрел. Никулин, в сапогах, в телогрейке, вместе с женой Таней и Шуйдиным играли подсадку. На арене работали джигиты — и затем инспектор манежа спрашивал: «Может, кто-нибудь из зрителей хочет попробовать прокатиться на лошади?» Никулин вставал со своего места, снедаемый желанием немедленно воспользоваться приглашением. То, что он никогда и близко к лошади не подходил, всем становилось очевидным раньше, чем он делал первый шаг. Жена хватала его за руку, не пускала — он вырывался. Зрители падали от хохота. Однако недотепа в своих кирзачах попадал-таки на манеж. Сапоги он, кстати, терял, взгромоздившись на лошадь, конечно, задом наперед. Никулин был совершенно органичен и обаятелен в своей репризе. Публика любила в этом нелепейшем человеке что-то очень себе родственное. И явно сочувствовала, когда возвратившемуся на место Никулину жена влепляла звонкую пощечину.
Слава Юрия Никулина с каждым очередным фильмом возрастала в геометрической прогрессии, в связи с чем его постоянный партнер Михаил Шуйдин обречен был оставаться на втором плане. Но на втором — а никак, однако, не в тени. Талант Шуйдина не вызывал ни у кого из нас сомнений, и публика его любила. Михаил Иванович тонко дополнял Никулина — по контрасту…
У меня есть очень известный номер — сожжение женщины. А в Америке, как нигде, боятся пожаров. И поэтому разрешение в каждом городе на исполнение этого номера надо получать особо. Приезжали к нам представители от пожарных — целая бригада, — форма у них прямо генеральская, да и есть у них свои генералы… Они тщательно проверяли, что будет за огонь, что за фейерверк, где будет находиться эта женщина. И каждому из проверяющих я объяснял, что все пропитано противопожарными средствами и нет никакого риска.
В одном из городов Никулин решил мне помочь — и по обыкновению свести эти проблемы к шутке. «Мистер, — обратился он к начальнику пожарных, — вы не волнуйтесь, мы работаем уже в восемнадцатом городе Соединенных Штатов, и только в двух сгорели дворцы спорта». Начальник оказался без чувства юмора — и мне пришлось потом еще два часа его уговаривать, что Никулин — клоун и слова его нельзя принимать всерьез.
Мы были в Америке в годы самой активной «холодной войны». И война во Вьетнаме все не заканчивалась. Поэтому все пресс-конференции и встречи превращались в политический диспут. Американцы задавали нам, привыкшим молчать, не говорить откровенно и отвечать шаблонно, всякие неожиданные, каверзные вопросы. Один вопрос, другой, третий. Уходим от них, как можем. А они никак не угомонятся: «Скажите, пожалуйста, у вас в коллективе семьдесят человек, неужели ни у кого не нашелся какой-нибудь родственник в Америке, какой-нибудь, так сказать, эмигрант по материнской или отцовской линии? Неужели нет ни у кого из вас здесь родственников?» И тут Никулин говорит: «Вы знаете, да! Есть! Выяснилось…» Все замолкли, интересно, потому что отвечали до этого все какими-то официальными фразами… отнекиванием. Никулин уточняет: «Совершенно случайно выяснилось, что лев из «Метро-Голден-Майер» двоюродный дядя льва, который работает у Кио». И это имело большой успех.
Замечательный журналист Арт Бухвальд написал фельетон в виде открытого письма президенту США Джонсону. Он рекомендовал президенту взять в ВВС самолет и немедленно прилететь в Нью-Йорк — и прийти на представление советского цирка в «Медисон-сквер-гарден». Там выступает трехметровый русский медведь Гоша, который вам весьма пригодится — он ходит на задних лапах, как Никсон, на передних не хуже, чем Хемфри, ездит на велосипеде и мотоцикле, как американская молодежь, а вам нужна поддержка молодежи на выборах. Словом, вы можете сделать этого медведя вице-президентом… На следующий день дрессировщику Ивану Кудрявцеву задали вопрос: как вы смотрите на то, что вашего Гошу прочат в президенты? Он сказал, что ему это не нравится: «У вас президентов убивают, а Гоша мне еще нужен».
Мы вместе пробыли шесть месяцев на гастролях в Канаде и США и четыре — во Франции и Бельгии. Ни в одной из многих стран, где я работал, не удалось мне столь подробно узнать каждый город, как в двух этих поездках. И все благодаря Юрию Владимировичу: работники советских посольств, консульств, представительств — все мечтали познакомиться с Никулиным и стать для него гидом. А он на экскурсии брал с собою и меня…
У публики американской Никулин проходил хорошо. Но такого события, как выступление Олега Попова в Европе, где имя «солнечного клоуна» было известно почти как дома, не случалось. По-моему, Юра и не претендовал ни на что подобное. Помню: мы ехали поездом в Париж, и в Варшаве стоянка длилась полчаса — он радовался, что можно выйти из вагона и не быть кем-то узнанным. Но его тут же обступила толпа — советские туристы…
Никулин никогда не претендовал и на положение «командира». Вообще не был властным человеком. Мы с Поповым становились худруками, руководителями своих программ. А он никаким администратором, организатором и не старался быть. Его уговорили стать сначала главным режиссером, а потом директором цирка. К чему у него — никаких данных и склонностей. Я не слышал никогда, чтобы он с кем-то ссорился, на кого-то голос повысил. Потом у меня сложилось впечатление, что он вошел во вкус, когда новый цирк построили. И влиянию бывал подвержен — особенно женскому. Особенно старалась одна дама, выдававшая себя за экстрасенса… Но уж чего теперь об этом вспоминать.
В постройке нового здания Цирка на Цветном Юре помог тогдашний премьер-министр Николай Иванович Рыжков — тоже его поклонник. Если наши строители по контракту сносили старый дом около четырех лет, то финнам для возведения нового потребовались год и восемь месяцев.
Мне кажется, что феномен Юрия Никулина еще долго будет изучаться. Он не был великим клоуном, великим киноартистом, по-моему, тоже не был. Но вот недавно состоялся опрос читателей самой многотиражной нашей газеты «Аргументы и факты» — и они назвали его самым великим комиком, а Чаплин остался на пятом месте…
Ни секунды не сомневаюсь, что, если бы не подорванное здоровье, если бы не советская власть с ее фокусами и, главное, если бы ему времени хватило, у Леонида Енгибарова было бы имя никак не менее громкое, чем у Олега Попова или Юрия Никулина.
Впрочем, Леня, наверняка страшно бы обиделся на меня за само сравнение.
После первого триумфа в Москве к Енгибарову подошел улыбающийся Олег Попов — уже суперзвезда. Протянул дебютанту руку: «Молодец, молодец». Енгибаров пожимает руку: «Спасибо». И вдруг чопорно представляется: «Енгибаров! А вы, простите, кто?»
А еще до этой громкой премьеры на Цветном мы гуляли с ним по Баку. Только что посмотрели на экранном просмотре фильм Чаплина — и вот два часа подряд, отдавая должное легендарному артисту, Енгибаров тем не менее доказывал мне, что вот здесь гений пережал, а в другом эпизоде, наоборот, недотянул.
Когда у Лени просили автограф, он писал: «Енгибаров, XX век».
У Лени были близкие друзья в артистическом мире — например, Олег Стриженов. Но в цирке он, по-моему, не дружил ни с кем. Я бы не торопился называть его одиноким человеком в жизни — к нему, несмотря на фанаберию, отчасти наигранную, люди тянулись, да и сам он бывал порой очень открытым, открытым, я бы сказал, до беззащитности, при всей своей ершистости, колючести, и выпить любил без ограничений. И все же именно ОДИНОЧЕСТВО он чувствовал, как никто другой, и уж точно, как никто другой в цирке, умел передать его на манеже. Маленький человек Енгибарова, казалось бы, так народно, по-свойски смешон, как тип Никулина в комедиях Гайдая. И на манеже цирка он не был неуместен, хотя по жанру Леня, несомненно, тяготел к трагикомедии, которая в другом исполнении вряд ли стала бы близкой публике, привыкшей к более элементарному зрелищу… На представлениях Енгибарова никто и не ржал, как сумасшедший. С него начиналась новая генерация клоунов. Эксцентрик, жонглер, мим… В дальнейшем Марчевский, Майхровский, Антон Пилосян, Грачик Кещан и другие шли уже от Лени. Енгибаров почти не пользовался гримом, создав тем не менее свою маску.
В 1958 году я был вместе с отцом на премьере армянского циркового коллектива в Москве. Аттракцион «Экзотические животные Степана Исаакяна» — удавы, бегемоты и так далее, а клоун — никому не известный выпускник училища Енгибаров. Обычно для того, чтобы показаться в Москве, каждый клоун должен «обкататься» на периферии, опробовать репризы, клоунады. Это было правилом для всех, кроме Леонида Енгибарова. Потому что, как я уже говорил, Леня был более чем уверенным в себе человеком, имел на то все основания. И вскоре после училища — премьера в Москве на Цветном бульваре. И оглушительный, сумасшедший успех. Концертного успеха, как я уже говорил, практически не бывает в цирке. Когда артисту публика не дает уйти за кулисы — вызывает и вызывает. На той премьере, которую я сейчас вспоминаю, после последней репризы Енгибарова минут пятнадцать публика стоя аплодировала, а он выходил на поклоны. Программу пришлось перестроить: обычно ее заканчивает аттракцион, а теперь вместо Исаакяна — Енгибаров.
Енгибаров с успехом отработал в нескольких социалистических странах, где-то получил какую-то премию на каком-то фестивале. И первой его «западной» премьерой должна была стать Федеративная Республика Германии. Немецкие импресарио ставили на Леню и уже позаботились о широкой рекламе. Я уверен, что, случись эта премьера, успех бы его ждал по масштабу не меньший, чем у Олега Попова в пятидесятые годы. Звезда Енгибарова взошла бы на международном небосклоне. Но время было кошмарное. Программа для гастролей в ФРГ формировалась в каком-то городе, где некий завистник написал анонимку: мол, подвыпивший Енгибаров сказал, что еще не знает, вернется из ФРГ или нет. Этого оказалось достаточно для того, чтобы соврать немцам, будто Енгибаров болен, приехать не сможет, несмотря на все затраченные на рекламу деньги. На Запад его так никогда и не пустили.
Енгибаров уходил из цирка, создал театр пантомимы. Марсель Марсо называл Леню одним из лучших своих последователей. Потом Енгибаров все-таки вернулся на манеж и работал с успехом.
Умер он внезапно, в тридцать семь лет, от тромба в сердце.
Карандаш работал, пожалуй, даже чуть дольше, чем следовало, — его образ вечного в чем-то ребенка хуже сочетался с артистом уже заметно в годах (кстати, и Чаплин, отойдя с возрастом от маски Чарли, не имел в поздних своих фильмах прежнего успеха).
Олег Попов, говорят, и в семьдесят интересен.
Облик Юры Никулина наверняка позволил бы ему выступать в цирке до глубокой старости (снимался же Фернандель). Но он положил себе рубеж — шестьдесят лет. И в том цирке, где дебютировал — в Калинине, — дал прощальное представление.
А Леня ушел совсем уж безвременно, превратившись, однако, в легенду цирка…
До выдающихся коверных, о которых я рассказываю, в цирке в основном господствовали буффонадные клоуны. Из всех традиционных буффонадных клоунов, которых я застал, самое большое впечатление на меня произвели в 1959 году французские клоуны — братья Фрателлини. Их было трое — один Белый, два Рыжих. Работали они тридцать минут. Казалось бы, тридцать минут они только и били друг друга по морде. Но как преподносилась любая из оплеух! На одно из представлений пришел Аркадий Исаакович Райкин, который в жизни был довольно мрачным человеком. И я видел, что творилось с ним. Райкин едва не падал со стула, был в таком состоянии, что еще чуть-чуть — и ему станет плохо. До того талантливо, смешно работали братья Фрателлини. Редчайший случай, когда и Белый клоун тоже был уморительно смешным.
Огромный успех Фрателлини говорит, по-моему, о том, что мода (в разные годы на тех или на других) не властна над масштабом дарования. И в нашем цирке можно назвать неплохих буффонадных клоунов, например, Демаш и Мозель, Валя Костеренко.
Я все-таки не представляю себе и наш цирк, и вообще цирк без коверных, хотя недавно мне пришлось работать в международной программе немецкого цирка в городе Фрайбурге с французами, немцами и китайцами, но без клоунов вовсе. Причем программа пользовалась определенным успехом. Но я считаю, что цирк без смеха — это уже не цирк. Хотя подобные действа любят именовать сегодня авангардным цирком.
После Никулина и Енгибарова только один клоун — Юра Куклачев — завоевал настоящее имя. Замечательный артист стал еще и работать с кошками. В образе Куклачева, на мой взгляд, есть что-то радостное, идущее от Олега Попова, хотя похож Юра только на самого себя.
Геннадий Маковский и Генрих Ротман, по-моему, лучший клоунский дуэт во все времена. Гена и Гена[2] очень дополняли друг друга. Но Гену Маковского я бы все же выделил. Он обладал даром, о котором я говорил, когда рассказывал о Карандаше и Мусине, — Гена мог тоже ничего не делать, а все равно быть убийственно комичным.
Я работал с Маковским и Ротманом в Югославии в семьдесят девятом году. Они пользовались большим успехом. На одном из представлений Маковский не работал — приболел. Помню, наш импресарио тогда сказал: «Этого нельзя допускать — без Маковского программа теряет пятьдесят процентов своего успеха».
Перед последним представлением в городе Сплит Маковскому вдруг стало плохо, вызвали «скорую помощь», он потерял сознание и через несколько часов скончался в больнице. Ему было сорок с небольшим. И замечательная пара клоунов превратилась в историю нашего цирка. Хотя Гена Ротман и продолжает работать в США, но равноценного партнера ему, естественно, найти не удалось и не удастся, увы, никогда.