«А вот и Старый Крэб пожаловал», – заслышав звонкие шаги по мраморной плитке вокзала, подумал Кертис, уже поджидавший его появления с минуты на минуту. Старый Крэб поравнялся с чернокожим юношей, толкавшим багажную тележку, и несколько секунд они шли бок о бок, сохраняя молчание.
– Остановись-ка, сынок, – наконец произнес Старый Крэб. При звуке резкого голоса, звучавшего словно из могилы времен, Кертис Уотэрфорд Мэйхью застыл как вкопанный.
– Посмотри на меня, – велел ему спутник.
Кертис взглянул на морщинистое лицо уроженца Африки. Старый Крэб казался парню высоким и огромным, хотя на самом деле худой как щепка старик взирал на него снизу вверх.
– Что за бардак ты устроил? Куда смотрел? Зачем столкнулся с тем джентльменом?
– Сэй, все было не так… Я просто…
– Ты столкнулся с тем джентльменом… – перебил его Старый Крэб, и Кертис заметил, как глаза с желтоватыми белками беспокойно поглядывают в сторону конторки на втором этаже. За зеленоватым стеклом, уперев руки в широченные бока и настороженно склонив лысую голову набок, стоял начальник вокзала. – И устроил бардак, – сурово закончил чернокожий старик. – В моем доме бардак не нужен. Ясно?
– Ясно, сэй. Бардак не нужен, – повторил за ним Кертис.
– А теперь извинись.
– Простите, пожалуйста…
– Перед моим домом извинись. Перед этим величественным зданием.
– Прошу прощения, – произнес Кертис, обращаясь к вентиляторам у него над головой.
Старый Крэб кивнул, приложил морщинистую ладонь к уху и сказал:
– Слышишь? Вокзал говорит: «Хорошенько смотри по сторонам, и тогда ни один белый разиня не налетит на тебя и не выставит дураком». – Он глянул на конторку и просветлел лицом: начальник скрылся, удовлетворенный тем, что незадачливого носильщика отчитали; теперь жизнь может продолжаться дальше.
– Чуть живот не надорвал, глядя на ваше представление! – воскликнул проходивший мимо молоденький носильщик по прозвищу Умник и захохотал, толкая тележку, груженную двумя чемоданами. Рядом шествовал их владелец, мужчина в синем полосатом костюме из льняной ткани.
Под жужжание вентиляторов Старый Крэб и Кертис двинулись дальше, шагая по черно-белой мраморной плитке и не обращая никакого внимания на пассажиров, дожидавшихся своих поездов.
– Сколько выручил за сегодня? – спросил Старый Крэб.
– Доллар и двадцать центов. Один сэй дал мне аж тридцать центов!
– Неплохой улов. Смотри, не спусти все зараз на музыкальных автоматах.
– Ни в коем случае, сэй.
Старый Крэб, или мистер Уэнделл Крэйбл, всегда наставлял подчиненных, как оставаться вежливыми в любой ситуации. Это он научил Кертиса произносить «сэй» вместо «сэр»: не дай бог белому почудится неуважительное рычание. «Всегда говорите мягко и почтительно, – внушал носильщикам Старый Крэб. – Не разевайте лишний раз рта и не лезьте не в свое дело. А если кто-то вас и оскорбит, притворитесь, что не услышали. Понятно?» «Да, сэй. Понятно, сэй», – хором отвечали носильщики.
– Забудь ты этого белого задиру, – сказал Старый Крэб и посмотрел на настенные часы над билетными кассами: поезд из Иллинойса прибывал через час и сорок семь минут.
Вообще-то, эти двое вполне могли бы обходиться без часов. Проработав на вокзале два года, Кертис выучил расписание назубок. А Старый Крэб трудился тут аж с марта 1911 года, начав со скромной должности уборщика. За это время он успел вдоль и поперек изучить все волокна дубовых панелей на стенах, все трещины в мраморной плитке под ногами и все камни между железнодорожными путями, вплоть до пересечения с Южной Рампарт-стрит. Его белые начальники приходили и уходили, нанимали и увольняли уборщиков, носильщиков и кассиров – если те, конечно же, не умирали раньше, – а Старый Крэб бессменно оставался на своем посту. И если кто и мог по праву называть вокзал домом, так это был именно он, мистер Крэйбл.
После удара чемоданом в груди побаливало. Но такой пустяк не мог омрачить Кертису настроение: сегодня была суббота, и весь мир лежал у его ног. Юноша был счастлив вдвойне, потому что Старый Крэб поинтересовался его планами:
– Придумал, чем заняться нынче вечером?
– О да, сэй! Еще как придумал!
– Звучит так, будто у тебя все на мази, сынок.
Обычно Старому Крэбу не было никакого дела до того, чем его подчиненные занимаются в выходные и куда тратят заработанные деньги, но сегодня, по-видимому, был особенный день. Мистер Крэйбл настоятельно посоветовал юноше держаться подальше от музыкальных автоматов и не пропускать воскресную службу. Внезапное внимание к нему Старого Крэба изумило Кертиса, весь день мечтавшего хоть с кем-нибудь поделиться замечательной новостью. Он хотел рассказать о своем успехе другим носильщикам: Умнику, Сверчку, Нытику или новенькому Прэнтису – ему кличку еще не придумали, – но все они работали не покладая рук. Ни времени, ни желания слушать Кертиса ни у кого из парней не было. Поэтому Кертис выложил Старому Крэбу все как на духу.
– Сразу после смены я иду на день рождения, – с гордостью сказал он. – Эйве Гордон исполняется восемнадцать.
– Ого, так, значит, у нашего Кертиса появилась девушка?
– Ну, пока еще не совсем так… но я пытаюсь направить это дело в нужное русло, – просияв, ответил юноша. – Вы бы только ее видели! Очень хорошенькая! Я думаю, она…
– Рад за тебя, сынок, – прервал его излияния Старый Крэб и положил ему на плечо тяжелую ладонь. Кертис с сожалением понял, что дальше мистер Крэйбл слушать не хочет. – Ты впредь поостерегись этих белых, ладно? Смотри по сторонам… – Вдруг он увидел кого-то у входа и осекся. Лицо старика скривилось, а глаза превратились в узкие щелки: – Ох, сынок, кажется, это по твою душу пришли. Там твой бедовый дружок заявился.
Кертис обернулся и увидел Роуди Паттерсона: оранжевая рубашка в полоску, узкий черный галстук, светло-коричневые брюки-дудочки и двухцветные туфли с невероятно острыми мысками. Заметив Кертиса, Роуди расплылся в широкой улыбке, снял федору с оранжевым пером и развязной походкой направился прямо к другу, не спуская с него светло-карих глаз.
«О господи, – подумал Кертис, – только этого мне еще не хватало!» Он прекрасно знал, что Роуди пришел не на поезде прокатиться.
– Дурная слава бежит впереди парня, обгоняя его на десять шагов, – словно прочитав мысли подчиненного, скривил губы Старый Крэб. – Гони ты его отсюда в шею!
– Ну, как жизнь? – поприветствовал Роуди приятеля, а затем обратился к мистеру Крэйблу и тихо произнес: – Здрасте, можно вашего работничка на пару слов?
– Он сам себе хозяин, – ответил Старый Крэб и уставился на острые мыски двухцветных туфель. – Господи, парень, где ты только раздобыл этакое безобразие? Вырядился, как сутенер!
– Ну что за допотопные взгляды, – вздернув подбородок, возразил уязвленный Роуди. – Нельзя же быть таким старомодным. Новое поколение – новые стандарты, мистер Крэйбл.
– Я слыхал, стругать новые поколения – как раз твой конек. По мне, так шел бы ты лучше работать, сынок. Глядишь, и наряжаться некогда станет, да и у девчушек неприятностей поубавится.
– Танго – танец для двоих, мистер Крэйбл.
– С такими танцами недолго однажды ночью и пулю схлопотать, – парировал Старый Крэб и решил, что разговор пора заканчивать: дела Роуди Паттерсона и Кертиса Мэйхью его совершенно не интересовали. – Даю тебе пять минут. – Он показал Роуди пять пальцев. – У нас тут вокзал, а не танцплощадка. А ты держи ухо востро, Кертис, и не забудь завтра сходить на воскресную службу: после общения с Роуди тебе не помешает послушать проповедь. – Мистер Крэйбл с презрением глянул на главного гуляку Тримея[4], по-военному развернулся на каблуках начищенных туфель и величаво удалился.
– Ну уж настолько-то я его не испорчу! – воскликнул Роуди с каким-то злобным ликованием.
Но Старый Крэб, у которого было полным-полно других забот, уже забыл о нем.
Между тем Роуди переключил все внимание на Кертиса. Красивое лицо его перекосила гримаса отчаяния, а на глаза навернулись слезы.
– Кертис, я попал в адскую западню, – прохрипел он.
– Очередная западня для нашего Роуди, – скептически отозвался Кертис и вздохнул. – И разумеется, снова «адская».
– На этот раз все и впрямь хуже некуда, честное слово! Элли вытурила меня, даже замок на двери сменила! Короче, Кертис, она вышвырнула меня на улицу. Клянусь, я люблю эту девчонку! Не могу без нее!
– Так о чем же ты раньше думал? С кем спутался теперь?
– С Сэйди Монэтт. Она работает в ночном клубе «Десять баксов», но это не важно. Кертис, Элли знает меня как облупленного. Она в курсе, что я люблю приударить. Черт подери, но ведь не один же я такой: все мужики ходят налево!
– Нет, – отрезал Кертис, – не все. Ты просто так говоришь, чтобы оправдать себя.
В ответ Роуди то ли всхлипнул, то ли шмыгнул носом, а может, и то и другое одновременно. Словно пытаясь сдержать переполнявшие его эмоции, донжуан местного разлива прикрыл рот ладонью, и серебряные кольца на его пальцах сверкнули в солнечных лучах, пробивавшихся через грязные окна под потолком вокзала.
– Боженькой клянусь тебе, – убрав ладонь от лица, сказал Роуди, – я хочу жениться на Элли: сделать все по-правильному, сечешь? Но против природы не попрешь, Кертис. По-твоему, как мне быть, когда девчуля сама волочится за мной, да еще и улыбается во все тридцать два зуба? Бежать от нее, что ли?
– Не говори ерунду. Надо хранить верность одной девушке. Может, все дело в том, что ты еще не встретил ту самую, единственную.
– Еще как встретил! Эта девушка – Элли! Каждая встреча с ней для меня праздник! И для нее тоже! Пойми: это любовь всей моей жизни! Но сейчас Элли меня и видеть не хочет. Этот ублюдок Байард настучал на меня! Из-за него весь сыр-бор разгорелся! Пожалуйста, Кертис, умоляю тебя, сделай одолжение… сходи поговори с Элли. Неужто ты откажешь старому другу?
Со «старым другом» он познакомился три месяца назад. Роуди переехал сюда из Сент-Луиса и поселился на той же улице, что и Элли, всего в паре домов от нее. За эти три месяца Кертис уже дважды спасал отношения Роуди с Элеонорой Колдуэлл – таково было полное имя красавицы.
– На этот раз она вряд ли меня послушает, – усомнился Кертис.
– Да ты себя недооцениваешь, дружище! – воскликнул Роуди и принялся поправлять приятелю галстук, и без того идеально лежавший на белоснежной рубашке благодаря зажиму в виде паровозика. – Про тебя такое рассказывают, Кертис! Ты бы только слышал, как все тобой восхищаются: клянусь, я не гоню! Есть в тебе нечто… э-э-э… в общем, что-то такое, чего у других нет. Ты зришь в корень, приятель! Найти золото в грязи Миссисипи для тебя – как два пальца!
– Ну все, хорош мне лапшу на уши вешать!
– Не, ну а чё сразу лапшу-то? Ты и без меня прекрасно знаешь, что это правда! Вспомни, как ты меня выручал!
– Дважды за три месяца, между прочим, – вставил Кертис.
– Дважды, дважды, кто же спорит? И оба раза все прошло как по маслу! Элли, когда разозлится, прямо с катушек слетает. Но стоит появиться тебе… – Тут Роуди улыбнулся и с восхищенным видом покачал головой.
«Поди его разбери, – думал Кертис, – то ли он и в самом деле искренне мною восхищается, то ли искусно притворяется».
А Роуди буквально соловьем разливался:
– Что бы ты ей ни посоветовал, Элли с радостью послушается тебя. Да еще и поблагодарит! Дружище, твоя слава гремит по всему району! Все в Тримее знают: Кертис своих корешей в беде не бросает.
– Да брось, я не делаю ничего особенного.
– Как это «ничего особенного»? А помнишь, как в прошлом месяце братья Уотерс из скобяной лавки так пособачились, что чуть друг друга не поубивали? Их мамаша до смерти перепугалась и тут же примчалась к тебе за подмогой! Так что, дружище, не скромничай и не отнекивайся!
– Я всегда рад помочь, если могу, – сказал Кертис и пожал плечами.
– У тебя настоящий талант, парень. Именно поэтому люди постоянно обращаются к тебе за помощью. Ты решаешь любые проблемы на раз-два. «Дуй к Кертису, пока не поздно! – так все местные говорят. – Этому малому по плечу любой спор и ссора!» Может, для тебя это настолько пустячное дело, что ты даже и не замечаешь, а вот остальные… о, остальные просто боготворят тебя!
– Ну, всё! Бросай меня на сковороду! – сказал Кертис.
– Ты про чё толкуешь?
– Да про то, что ты меня уже достаточно умаслил!
По вокзалу, отражаясь от стен, эхом прокатился заливистый хохот Роуди. Несколько пассажиров оглянулись на них.
«Небось начальник вокзала уже воззрился на нас через зеленоватое стекло, – подумал Кертис. – А Старый Крэб сейчас прибежит отчитывать меня за бардак в доме».
– Ладно, я поговорю с Элли, – поспешно сказал Кертис, чтобы поскорее отвязаться от приятеля. – Какую сказку ты выдумал на этот раз?
– Объяснишь Элли, что этот лживый ублюдок Джип Байард попросту оклеветал меня, а я ни в чем не виноват.
– Элли не поверит. По мне, так лучше уж честно во всем сознаться – и будь что будет.
Улыбки на лице Роуди как не бывало. Две глубокие морщины прорезали лоб. Главному гуляке Тримея этот совет явно не понравился.
– Ладно, положись на меня, – добавил Кертис и подумал, что если бы он получал по десять центов каждый раз, когда произносил эти слова, то обеспечил бы себя на всю жизнь.
– Вот это другой разговор, – сразу повеселел Роуди.
– Но только я зайду к Элли завтра, сегодня у меня важная встреча.
– Да ладно! Неужели свидание с девушкой?
– Ну… Я иду на день рождения к Эйве Гордон. Она пригласила меня еще в прошлую среду. Я очень обрадовался! Это было так неожиданно!
– Зажги там, как следует, – хлопнув Кертиса по плечу, сказал Роуди и двинулся к выходу. Вдруг он обернулся, ухмыльнулся и крикнул: – Бери пример с меня, и все у тебя получится! Хотя… лучше будь собой, у тебя же есть дар убеждения! Спасибо, что выслушал! Ты умеешь слушать лучше всех!
С этими словами Паттерсон нахлобучил федору с оранжевым пером и выскочил на Рампарт-стрит с такой скоростью, как будто опаздывал на экспресс под названием «Жизнь».
– Эй, парень, чемоданы сами себя не отнесут! – Молодой джентльмен в небесно-голубом костюме возник так неожиданно, что Кертис чуть было не наехал тележкой на его отполированные двухцветные туфли. – Вещи там, у входа! – прибавил пассажир и полностью переключил свое внимание на изящную спутницу, озиравшуюся по сторонам и с безразличным видом потягивавшую сигарету через перламутровый мундштук.
– Да, сэй, будет сделано, – сказал человек, который лучше всех умел слушать, и отправился за чемоданами.
«Положись на меня».
В сгущающихся сумерках Кертис Мэйхью, вцепившись в черные ручки серебристого велосипеда, мчался на день рождения к Эйве Гордон. Пытаясь настроиться на праздничный лад, он гнал навязчивые мысли прочь, но безуспешно.
«Положись на меня» – эти три слова, сказанные Роуди Паттерсону, не давали Кертису покоя.
«Как же так? Почему я помогаю Роуди, а не Элли Колдуэлл, которую знаю гораздо дольше, чем его? – размышлял Кертис. – Элли – хорошая и честная девушка… Так зачем же уговаривать ее простить неверного возлюбленного? Роуди неисправим и при первой же возможности вновь обманет бедняжку, и я это прекрасно понимаю… Что же делать?»
Кертис двигался по Южной Рампарт-стрит на восток. Скорость пришлось сбросить: на дороге, как это обычно и бывало вечером в субботу, творилась полнейшая неразбериха. Путь то и дело преграждали автомобили, запряженные лошадьми повозки и велосипеды. Но менять свой обычный маршрут Кертис не собирался: лавировал по улице, пока не добрался до перекрестка с Кэнэл-стрит. Двигаясь вдоль Северной Рампарт-стрит по задворкам Французского квартала, он доехал до Гавэрнор-Николс-стрит и свернул в Тримей.
Разгоняя сумерки, зажигались уличные фонари. Здания вспыхивали бесчисленными глазницами окон. Красными, голубыми и зелеными огнями воспламенялись неоновые вывески увеселительных заведений. Время от времени волной набегал влажный ветерок и приносил знакомые с детства запахи Нового Орлеана. Проезжая мимо цветочного магазинчика Симонетти на углу Рампарт и Гравьер-стрит, Кертис обычно наслаждался благоуханьем роз и душистых цветов. На Рампарт-стрит ветерок доносил до него сладкие ароматы только что испеченного печенья, глазированных пирожных и тортов из кондитерской миссис Делафосс. По пути домой Кертис частенько там останавливался и покупал что-нибудь матери к чаю, но в тот день он спешил. На Кэнэл-стрит всегда пахло крепким кофе из «Центральной кофейни». За трамвайными путями Кэнэл-стрит поджидали горько-сладкие благовония Французского квартала, вобравшие в себя все многообразие новоорлеанской жизни. К этим ароматам примешивались бензиновые выхлопы автомобилей и автобусов, а также запах раскаленного на солнце металла. Неизменной составляющей города был душок конского навоза. Наконец, венчали этот букет запахов нотки болотного зловония, доносившиеся с Миссисипи, раскаленной августовским зноем. Эти болотные испарения поднимались от поверхности реки желтыми облачками и оседали золотистой паутиной на кронах столетних дубов.
Таким был Новый Орлеан, таким был мир Кертиса. Он знал и любил каждое здание от железнодорожного вокзала на Южной Рампарт-стрит до своего дома на Северной Дэрбини-стрит. Молодой человек чувствовал себя неотъемлемой частью Нового Орлеана, и эта роль определенно ему нравилась. Даже работа носильщика была Кертису по душе.
«Я присматриваю за багажом и тем самым помогаю людям путешествовать, – думал он. – Очень хорошее и полезное занятие, разве нет?»
За велосипедом Кертиса тряслась маленькая деревянная тележка на трех колесах. На дне ее лежал аккуратно сложенный темно-синий пиджак, обернутый коричневой бумагой, а сверху белела коробочка, перехваченная золотистой лентой. В этой бережно упакованной коробочке дожидался своего часа подарок для Эйвы Гордон.
Сдав смену, Кертис как ошпаренный влетел в раздевалку, где под бдительным надзором Старого Крэба хранилась униформа носильщиков. Он встал под душ, отмылся от сажи поездов и достал принесенную заранее праздничную одежду.
Кертис надел накрахмаленную белую рубашку, отглаженные темно-синие брюки и обулся в блестящие туфли, такие же черные, как и он сам. Завязывая перед большим квадратным зеркалом купленный в четверг бело-голубой галстук-бабочку, молодой человек мысленно поблагодарил соседа Хармона Атли, который объяснил ему, как это делается. Без него Кертис точно не справился бы, потому что мать, безуспешно пытаясь разобраться с «бабочкой», сильно разнервничалась и опять слегла в постель.
Поправляя галстук, Кертис внимательно изучил отражение в зеркале: на него смотрел юноша двадцати лет от роду. Не такой красавчик, как Роуди Паттерсон, но и не урод, каким слыл Бигджо Кумбс по прозвищу Беззубик, на чьем лице, как говорится, черти горох молотили. Кертис записал себя в крепкие середнячки. Он не раз слышал от окружающих, что у него большие ясные глаза и обаятельная улыбка: в отличие от многих сверстников, зубы у него были хорошие. «В общем, грех жаловаться на судьбу», – подумал Кертис. Мать всегда говорила, что интересный человек, привлекательный как личность, будет красив и внешне. А еще она повторяла, что Кертис очень похож на своего отца, Джо Мэйхью. Это печалило Орхидею, и она снова ложилась в постель.
Кертис, прихватив штанины прищепками, чтобы промасленная цепь не запачкала брюки, уверенно крутил педали, курсируя по улицам мимо разноцветных неоновых вывесок ночных клубов, из распахнутых дверей которых ревела джазовая музыка. Сердце его билось часто, но не от физической нагрузки, а в предвкушении встречи с именинницей.
«Подумать только! Сама Эйва Гордон пригласила меня на день рождения! – ликовал Кертис. – А мне казалось, что она совсем забыла про мое существование».
Каждое утро со дня их знакомства Кертис, проезжая под окнами Гордонов, сбавлял ход в надежде заговорить с Эйвой еще раз. Молодой человек хорошо помнил, как они познакомились: Эйва только-только вышла из дома, а он как раз ехал мимо. Кертис набрался храбрости, остановился и вежливо поздоровался. Девушка смерила его высокомерным взглядом. Несмотря на то что юношу прошиб холодный пот, он все же представился ей. Услышав имя, Эйва оттаяла: «Кертис Мэйхью? Как будто я слышала о тебе. Ты, кажется, местная знаменитость?» На что он улыбнулся, пожал плечами и ответил: «Я – это просто я».
«Она такая хорошенькая! И так вкусно пахнет! Словно смесь корицы с гвоздикой, нагретая лучами летнего солнца, – думал Кертис. – А уж какие она носит шляпки! И всегда в белых перчатках! Никогда не видел Эйву без перчаток!»
Справедливости ради надо сказать, что со дня их знакомства Эйва вообще попадалась на глаза Кертису исключительно редко. Лишь иногда ему удавалось издалека приметить девушку в компании подруг, попивающих лимонад в саду, или увидеть край ее платья, вдруг мелькнувший за кованой решеткой дома, – на этом, пожалуй, и всё.
Но в среду утром Эйва окликнула Кертиса из-за ворот и пригласила на вечеринку в честь своего дня рождения. «Должно быть, она поджидала меня, – подумал Кертис, и мысль эта согрела ему душу. – Не зря, получается, я кружил тут каждое утро!» И он ответил: «Конечно же, я приду, мисс Эйва! В субботу, в семь вечера, как штык! Ни за что в жизни не пропущу ваш день рождения!»
Что подарить имениннице, он придумал с легкостью. В первую встречу над ними кружила желтая бабочка, будто фея из сказки, опутывая их невидимыми нитями все крепче и крепче. Бабочка сперва села на шляпку Эйвы, а затем перепорхнула на плечо Кертису. «Ты никак подслушивать собралась?» – спросил он бабочку и развеселил этим девушку. Смех ее переливался, точно вода в садовом фонтанчике. В подарок Эйве Кертис купил брошку. В четверг после работы он проехался по магазинчикам вдоль Кэнэл-стрит и в одном из них наткнулся на маленькую лакированную желтую бабочку с золотистыми камушками на крыльях. Брошка обошлась ему дорого, но она того стоила. Эйва того стоила.
Увидев впереди поворот на Гавэрнор-Николс-стрит, Кертис, желая поскорее оказаться рядом с Эйвой, прибавил скорости и понесся во весь опор. В поворот он вошел так, что тележка за ним чуть не перевернулась. Кертис проскочил между автомобилей и под пронзительные гудки клаксонов помчался на север. Вдоль Гавэрнор-Николс-стрит располагались дома богатых и уважаемых людей, укрывавшихся от посторонних взглядов либо за каменными стенами, либо за коваными железными заборами.
Отец Эйвы Гордон владел в Тримее двумя продуктовыми магазинами. Мистер Гордон был честным малым и на такие продукты, как репа, стручковая фасоль и свиные щеки, цены не заламывал. Дела у него шли хорошо, и он быстро добился успеха.
Впереди замаячили роскошные черные автомобили, один за другим останавливающиеся у особняка Гордонов.
«Столько уважаемых семей, все сливки Тримея собрались! Разве мне тут место? – засомневался было Кертис и сразу же успокоил себя: – Да брось, тебя же пригласила сама виновница торжества!»
Он спрыгнул с велосипеда, надел пиджак, снял со штанин прищепки и, толкая велосипед, двинулся к дому размеренной поступью джентльмена.
Весь двухэтажный особняк Гордонов буквально пылал разноцветными огнями. Великое множество свечей в светильниках освещало высокий кованый забор и крыльцо. Сад украшали фиолетовые, оранжевые и зеленые бумажные фонарики. У распахнутых ворот Кертис занял очередь: перед ним стояли разодетые в пух и прах молодые люди. Никого из них Кертис прежде не видел. Они показывали швейцару в смокинге пригласительные открытки с красивым тиснением и один за другим проходили внутрь. Наконец очередь дошла и до Кертиса. Швейцар глянул на велосипед с таким презрением, словно это был гигантский протухший сом, выловленный с грязного илистого дна Миссисипи.
– Пригласительный есть? – нахмурив густые седые брови, строго спросил он.
– Мм… Нет, сэй, у меня нет ничего такого. Эйва Гордон пригласила меня лично.
– Имя?
– Кертис Мэйхью.
– А, – отозвался швейцар, – тогда вам туда, за угол. Проходите через кухню, пожалуйста. – И затянутой в белую перчатку рукой указал Кертису на мощеную дорожку, терявшуюся где-то в кустах. Сказав это, он тут же переключился на других гостей, уже протягивавших ему пригласительные.
«Почему через кухню?» – хотел было уточнить Кертис, но люди в очереди в нетерпении напирали, и он ретировался. Молодой человек покатил велосипед по дорожке, обошел дом и обнаружил в кустах еще одни ворота. С заднего дворика слышались болтовня и веселый смех. На лужайке дворика он увидел гостей. Лужайку, точно так же, как и дом, освещали разноцветные бумажные фонарики. Их свет отражался от медных духовых инструментов, начищенных до ослепительного блеска. На сцене, украшенной фиолетовыми и зелеными ленточками и шарами, готовились к выступлению музыканты маленького джаз-бэнда. Кертис уже собирался было присоединиться к гостям, как вдруг из дверей подле кованых ворот ему навстречу вышла стройная мулатка в красном платье. Ее совершенный, по скромному мнению Кертиса, образ завершала драгоценная тиара в волосах. Мулатка глянула на велосипед, на юношу и спросила:
– Ты артист?
– Нет, мэм… Я Кертис Мэйхью. Меня пригласила…
– Велосипед – под дерево, а сам ступай вон туда, – скомандовала она, указала на дверь и поспешно скрылась, оставляя за собой ароматный шлейф лимонных духов.
Кертис поставил велосипед, поправил галстук, одернул рубашку и достал из тележки подарок. Он прошел в дверь и оказался на кухне. На бесконечно длинной плите стояли полчища кастрюль. В клубах пара над ними колдовали три повара, а руководила ими, по-военному отдавая приказы, полная женщина в белом фартуке и бирюзовой шапочке. Кертиса вдруг бросило в жар, и он весь как-то сник.
– Ты кто такой? – Женщина так зыркнула на него, что бедняге захотелось провалиться сквозь землю.
– Кертис Мэйхью.
– А… Ты тот самый… – Она увидела коробку и поинтересовалась: – А это еще что?
– Это мой подарок мисс Эйве.
– Не стоило, – сказала толстуха и забрала коробку. – Я прослежу, чтобы она получила подарок. Твой столик уже на заднем дворике. – Тут что-то загремело и зашипело, и женщина заорала: – Эй, Руфус, что-то я не поняла, ты чем собрался гостей кормить: супом из бамии или пригоревшей грязью?
– Мой столик? – переспросил Кертис. – Вы, кажется, что-то…
– Да хватит уже спорить! – прикрикнула толстуха, и юноша понял: еще чуть-чуть, и эта женщина, как боевой корабль, выстрелит из всех орудий. – У меня нет времени все тут тебе разжевывать, понял? Там в саду шестьдесят голодных ртов, и эти голодаи с минуты на минуту завоют: «Дайте нам еще супа, еще раков, еще цыплят, еще едальянских фрикаделек!» Так что вытряхивайся уже отсюдова за свой столик!
Кертис отшатнулся. Что-то явно пошло не так, но что именно, он никак не мог взять в толк. Толстуха развернулась и водрузила его подарок на самую верхнюю полку, подальше от пышущих жаром кастрюль. Кертис открыл было рот, чтобы возразить командирше, но слов не нашлось.
«Разыщу Эйву во дворике, и тогда это недоразумение разрешится само собой», – подумал он и поспешил к выходу.
А грозная женщина между тем переключилась на повара и поносила его на чем свет стоит за пережаренные кукурузные клецки.
Посреди лужайки Кертис увидел пестрого, в яблоках, пони, привязанного фиолетовой лентой к колышку. Вокруг пони за столиками сидели нарядные гости. Внимание молодого человека привлек огромный торт. Ничего подобного он в жизни не видел. Торт высился, точно кафедральный собор, облитый сиреневой и зеленой глазурью. Три необъятных коржа один за другим тянулись к небу, а венчали все это великолепие восемнадцать пока еще не зажженных белых свечей. Торт стоял в центре платформы, в окружении больших металлических ведер с кубиками льда. Двое слуг в смокингах без передышки обмахивали его гигантскими веерами из тростника, поддерживая вокруг торта прохладу и отгоняя мух. Третий слуга, стоявший возле хрустальной чаши для пунша, разливал по стаканам пенистую зеленую жидкость. Трубач на сцене отер мундштук платком и облизал губы. Барабанщик, проверив парой ударов бас-бочку – на ней красовалось название «Вэнгуардс» – и сыграв дробь по малому барабану, дал понять гостям, что музыканты готовы к выступлению.
Между сценой и пони Кертис разглядел столик, накрытый белой скатертью, и три стула. На столике блестел хрустальный шар, а рядом виднелась написанная от руки табличка: «Узнай свою судьбу».
«Неужели этот столик и в самом деле для меня? – изумился молодой человек. – Что за ерунда? Это какая-то ошибка… Наверное, меня с кем-то перепутали… Не может быть!»
Гости – поглощенные кто едой, кто выпивкой и веселой болтовней – расступались перед ним, как перед призраком, пропуская к хрустальному шару. Кертис, словно в тумане, пересек дворик и остановился у столика. Тут перед ним возникло улыбающееся, светящееся от счастья лицо Эйвы. Золотистого цвета платье и тиара с драгоценными камнями то и дело переливались и вспыхивали на свету. Со времени их последней встречи Эйва ничуть не изменилась. «Все такая же премиленькая», – подумал юноша.
– Привет, Кертис! – сказала именинница. – Для тебя уже все готово!
– Здравствуйте, мисс Эйва, – ответил Кертис. Во рту у него пересохло. Кровь стучала в висках, словно бас-бочка «Вэнгуардс», и заглушала все мысли. – Послушайте, – сказал он наконец.
– Да? – отозвалась девушка и тут же отвернулась, озираясь в поисках гостей, с кем она еще не успела поболтать. В ее глазах блестела радость, но Кертис понимал: это не от встречи с ним.
– Мне кажется…
– А вот и Престон! Кертис, садись уже за столик, пора начинать!
Эйва двинулась к Престону, а бедный Кертис застыл, как парализованный.
«Не могу же я сидеть тут и притворяться предсказателем! Не место мне за этим столиком! Украшенный лентами пони, джаз-бэнд, немыслимых размеров торт – нет, на вечеринке в честь дня рождения Эйвы Гордон мне точно не место», – решил он.
– Мисс Эйва! – окликнул юноша хозяйку, и на фоне общей веселой болтовни его голос прозвучал как вопль утопающего.
Эйва недовольно обернулась, и выглядела она теперь уже не такой премиленькой.
– Что еще? – резко спросила она, и слова эти ножом полоснули по сердцу Кертиса.
– Видите ли… я не предсказатель. Я хочу сказать… мне кажется… вы меня с кем-то перепутали, – выдавил молодой человек. Эйва медленно сморгнула, продолжая бессмысленно улыбаться. – Я не умею гадать и предсказывать судьбу, – объяснил он.
Девушка ничего не отвечала, а просто смотрела на него непонимающим взглядом и улыбалась.
– Я не предсказатель, – повторил Кертис. – Произошла ошибка.
– Ой, – только и сказала Эйва. Улыбка ее потухла. Изящными пальцами она прикрыла губы, как будто съела что-то невкусное. – Я просто думала… Вернее, я слышала… что ты, ну этот… из тех… кто может предсказывать судьбу.
– Нет, мисс. Я просто Кертис.
– Ой, – снова произнесла Эйва, и Кертис понял, что вечеринка для него закончена. Ее и без того темные глаза сделались совсем непроницаемыми, и, конечно же, никакой радости в них больше не светилось. – Ну, что ж поделаешь, – сказала она и быстро отвернулась, чтобы поприветствовать приближающегося молодого человека. Улыбка мгновенно озарила ее лицо, как будто кто-то щелкнул выключателем. – Престон, я так рада тебя видеть! Пойдем танцевать! – Девушка положила руку ему на плечо, и они унеслись, подхваченные вихрем танца.
Некоторое время Кертис так и стоял, тупо глядя на то место, где только что была Эйва, едва замечая снующих вокруг него, точно призрачные тени, гостей.
Как долго он проторчал вот так, оттираемый со всех сторон равнодушными людьми, Кертис не знал. Ясно было только одно: на этой вечеринке ему места нет и быть не может. Вдруг музыканты грянули тутти, и Кертис встрепенулся. Долговязый солист с набриолиненными волосами и в расшитом серебристыми блестками костюме шагнул к микрофонной стойке и сказал, что хотел бы от лица всей группы поздравить очаровательную мисс Эйву Гордон с днем рождения. Толпа поддержала его гиканьем и улюлюканьем.
Прежде чем они заиграли песню, чья-то рука схватила Кертиса за предплечье. Он оглянулся и увидел того самого сурового швейцара.
– Я получил указания, – невозмутимо произнес швейцар, – вернуть вас на кухню.
Опечаленный Кертис поплелся к дому. За спиной грянула музыка, и когда нестройный хор голосов подхватил мелодию «Happy Birthday», казалось, вздрогнули даже многовековые дубы, нависавшие над сияющим разноцветными огнями особняком Гордонов.
На кухне Кертиса оставили на милость энергичной толстухи, которая, как боевой корабль, по-прежнему палила из всех орудий по несчастным поварам, погибавшим над кастрюлями. Прежде чем уйти, швейцар что-то шепнул женщине – видимо, про Кертиса, – но та даже не удостоила «предсказателя судеб» внимания. Бедняга, не зная, куда деваться, лишь молча взирал на нее. Наконец, посмотрев в лицо Кертиса тяжелым взглядом, женщина спросила:
– Подарочек, наверное, свой хочешь забрать, да, сынок?
– Не, – промямлил Кертис. Он вдохнул и повторил тверже: – Нет, мэм.
Повариха не ответила. Она проплыла вдоль исходивших паром кастрюль сначала вперед, затем назад и, убедившись, что все в порядке, снова переключилась на Кертиса.
– Ну-ка, сынок, подойди сюда и отведай праздничного торта, – скомандовала женщина и поманила его пальцем.
Едва переставляя ослабевшие ноги по кафельному полу в шашечку, Кертис добрел до толстухи, поджидавшей у квадратного столика. Она указала на тростниковый стул, и юноша послушно сел. Через мгновение повариха сунула под нос Кертису желтое блюдце с куском белого торта, украшенного сиреневой и зеленой глазурью. А рядом поставила кружку зеленого пунша со льдом и подала вилку. Какой только едой от этой женщины не пахло: супом из бамии, речными раками, жареными цыплятами, итальянскими фрикадельками и кукурузными оладьями.
– Это кусок от первого торта, – ответила она на немой вопрос Кертиса. – Его испекли утром, но он обвалился и превратился в коровью лепешку – образно говоря, конечно же. Так что, съев этот кусок, ты нам очень подсобишь.
Кертис поблагодарил ее и приступил к торту, но удовольствия от угощения не получил.
– Мэйхью, – задумчиво протянула повариха, – знавала я в былые времена одного Мэйхью. Его звали Джо.
– Так ведь это мой отец.
– А-а-а, вот оно что! Не признала: ты на папашу совсем не похож. Слушай, сынок, тебя дома-то вообще кормят? Есть худые, есть тощие, а есть доходяги, – так вот, по сравнению с тобой они еще о-го-го! Твой отец сроду не был таким скелетом.
– Да я, видать, в маму уродился.
– Помню, Джо и взглядом не охватишь с первого раза – здоровенный, как медведь! Широченные мускулистые плечи и точно такая же могучая спина. Да-а, когда-то мы работали вместе на хлопковой фабрике. На той, что находилась у причалов на Хармони-стрит. Теперь-то ее уже нет: сгорела дотла. Чернокожим парням все было нипочем: целый день таскают туда-сюда тяжести, а потом как ни в чем не бывало завалятся к нам, девчатам, и давай балагурить да суматоху наводить. И твой папаша в том числе!
– Я плохо помню отца, – сказал Кертис, уминая торт.
– Хм-м, – отозвалась повариха, – неудачная у него судьба. Жалко мужика.
– Спасибо, торт очень вкусный, – поблагодарил Кертис и глотнул пунша, который оказался смесью подслащенного лаймового сока с содовой. – И пунш тоже, – прибавил он.
– Да-а, – задумчиво произнесла толстуха, то ли отвечая на похвалу, то ли все еще вспоминая Джо Мэйхью. Она смотрела на юношу отсутствующим взглядом, словно перенеслась куда-то далеко. Наконец она сказала: – Доешь и ступай. И передай мамаше, что тебя ветром унесет, если не начнет кормить как следует. Налегай на бобы и кукурузный хлеб – и мигом поправишься! – И с этими словами женщина вернулась к своим делам на кухне.
«Наверняка она и домом управляет, – подумал Кертис. – Все, хватит с меня унижений, надо убираться отсюда!»
Швейцар открыл ворота. Кертис выкатил велосипед, снял пиджак, свернул его и положил в тележку. Снова защипнув брюки, он сел на велосипед и медленно, не оглядываясь, поехал к Марэ-стрит, прочь от смеха и веселья. Дом Гордонов для Кертиса больше не существовал.
Кертиса всегда удивляли контрасты Нового Орлеана. Вот и сейчас он повернул направо, проехал всего пару кварталов и тут же оказался в совершенно другом мире. Роскошные особняки сменились невзрачными домами: Кертис приближался к восточному Тримею. Дом Гордонов остался далеко позади: уже виднелась Эспланейд-авеню. На душе у юноши было по-прежнему паршиво от постигшего его разочарования.
Жавшиеся друг к другу жилища выглядели плачевно. У многих домов отсутствовали подъездные дорожки: крылечки выходили прямо на растрескавшуюся и утопавшую в грязи дорогу. Краска на стенах давным-давно облупилась от жары. Если и попадались свежевыкрашенные лачуги, то цвет у них непременно был ядовитый и глаз, прямо скажем, не радовал. Встречались и совсем уж развалюхи: либо заброшенные, либо после пожара. Ясно было, что в один прекрасный день природа возьмет верх и руины эти зарастут травой и кустарниками.
Решив, что домой он пока возвращаться не хочет, Кертис затормозил у парикмахерской Принса Парди. На витрине, пестреющей рекламными наклейками шампуней и средств для укладки волос, висела вывеска «Поскорее к нам зайди, себя в порядок приведи!».
В субботу вечером здесь обычно играли в покер. Когда Кертис вошел, его окутал плотный табачный дым: игра была в самом разгаре. Из четверых мужчин, сидевших за столом, при его появлении оторвался от карт только Принс Парди.
– О, Кертис, привет! – воскликнул он, и его продолговатое лицо, обрамленное копной седых волос, растянулось в улыбке. – Устраивайся поудобнее и угощайся колой!
Кертис, недолго думая, прошел в дальний угол и взял из ведерка с подтаявшим льдом бутылку колы. Воспользовавшись открывалкой, привязанной к ведру бечевкой, он открыл бутылку, жадно глотнул, сел на один из красных виниловых стульев и обвел взглядом игроков: Принс Парди, Сэм Раско, Реджис Маллахенни и Филипп Лё Саван напряженно всматривались в свои карты. Помимо Кертиса, за игрой в покер следили еще двое: Джеральд Гаттис и Терк Томлинсон. Оба дымили сигарами и без умолку трещали, обсуждая темы, не интересовавшие никого, кроме них.
– Поднимаю ставки на десять центов, – объявил Реджис.
– И я тоже, – отозвался Сэм.
– Парни, у вас же на руках ничего нет, – сказал Принс и с грохотом развернул свой стул к Кертису. – Эй, а чего это ты так вырядился? – спросил он, явно стараясь потянуть время. – А ну колись, куда намылился?
Кертис поколебался. С одной стороны, ему очень хотелось поделиться с Принсом, поведать ему о своих невзгодах, а с другой, – было стыдно за то, что он осмелился думать, будто бы приглянулся Эйве Гордон. Теперь-то Кертис понимал, что по наивности строил воздушные замки. Богачи, обитавшие на Гавэрнор-Николс-стрит, всегда чурались простого люда с Эспланейд-авеню, и предполагать иное было попросту глупо.
– Вообще-то, я кое-откуда возвращаюсь, – нерешительно произнес он.
– И откуда же именно? – спросил Парди с живым интересом.
«Может, полегчает, если выговорюсь?» – подумал Кертис.
– Мне показалось, что меня пригласили…
– Двадцать центов! – вдруг выкрикнул Принс и подтолкнул к центру стола две монетки. – Что ж, – снова обратился он к Кертису, пока Филипп изучал карты, – выглядишь ты просто шикарно. Как говорится, гуляй, пока молодой. А лучшего времени для гулянок, чем субботний вечер, и не найти. Слушай, Филипп, долго ты еще будешь мусолить свои картонки? Советую сожрать карты, пока никто не увидел, как дешево ты блефуешь. Может, тебе их поперчить или посолить?
– Сам ешь это дерьмо! – выкрикнул Филипп и сбросил карты рубашками вверх.
Кертис откинулся на спинку стула и глотнул еще колы. Началась новая раздача.
– Эй, Принс! – вдруг произнес Терк и положил сигару в пепельницу под локтем. – Скажи-ка мне, какого ты цвета?
– Какого я цвета? Что за фигню ты несешь?
– Знаешь Дину Фонтейн, которая работает служанкой в Гардене? Так вот, она рассказала Эрмин Янси, как на днях с ней произошел забавный случай. Пока Дина застилала постель, к ней подошел белый мальчуган, хозяйский сынок, и спросил: «Неужели ты и в самом деле шоколадная?»
– Да ладно!
– Прямо так и спросил! Хозяйка дома жутко смутилась и умоляла Дину не принимать слова мальчика близко к сердцу, но та лишь рассмеялась и сказала, что совсем не обиделась. И вот тут-то я и призадумался: цветные, такие, сякие – как только белые нас не называют. Мы с Джеральдом даже поспорили! Вот глянь в зеркало, Принс, и скажи мне, какого ты цвета?
– Хм-м, – протянул Парди, задумчиво рассматривая себя в отражении большого зеркала в золотой раме. – Смуглый, наверное. С красноватым отливом.
– Смуглый, но выгоревший до рыжины, – пошутил Филипп, и все, кроме Кертиса, засмеялись.
Мысли юноши витали вокруг Эйвы Гордон. Раз за разом прокручивая в голове события сегодняшнего вечер, он все не мог взять в толк, как же так вышло.
– Вот о чем я и толкую, – продолжал Терк.
– Да о чем именно? – спросил Реджис. – Я, признаться, так еще и не понял, к чему ты клонишь.
– Ну вот взгляните, например, на меня, – не унимался Терк. Он так резко наклонился к столу, что пружины стула жалобно взвизгнули. – У меня кожа с примесью желтизны. Реджис – коричневый, с оливковым оттенком. У Филиппа как будто добавили чуток серой краски. А Сэм, он…
– Цвета заварного крема – так мне все говорят, – отозвался Сэм.
– О чем и речь, – закивал Терк. – Вот у Джеральда кожа благородного светло-коричневого цвета, как у дорогого воскресного костюма. А у Кертиса, наоборот, смахивает на крепкий утренний кофе. Все мы разных цветов, я бы даже сказал – весьма разных. – Он на мгновение замолк, выпустил дым в потолок и продолжил: – Называть нас черными – это неправильно, понимаете? А Уэстон Уивер? Все знают Уэстона: он черный, но на солнце отливает синевой. Вот со Стоувпайпом другая история: этот парень чернее ночи! В общем, ежу ясно: наша кожа самых разных оттенков – от цвета кофе с молоком до траурного черного. Да еще вдобавок она может оказаться матовой или блестящей, с красным, желтым, оливковым отливом или же просто непроницаемо черной. И так можно продолжать до бесконечности…
– Ты и так уже вещаешь нам тут целую вечность, – хмыкнул Реджис. – К чему клонишь-то?
Терк не ответил. Он откинулся на спинку стула и принялся этак лениво потягивать сигару, будто бы вовсе и не собирался продолжать. Затем он хитро улыбнулся и сказал:
– А теперь опишите-ка мне кожу белых.
Все примолкли. Реджис почесал голову, Сэм – седеющую бороду, а Кертис глотнул кока-колы. Принс прочистил горло и произнес:
– Ну, наверное, она скорее розовая, чем белая.
– Не! У некоторых бывает настолько белой, что аж глаза слепит! – отозвался Филипп.
– А я видел и красных, – вставил Сэм. – Таких, что сгорели на солнце. Ох, ну и больно же им, наверное было!
– Вот и я о том же толкую! – воскликнул Терк.
– Да о чем же? Может, я невнимательно слушаю, но, по-моему, по делу ты еще так ничего и не сказал, – заметил ему Реджис.
– Я говорю о том, что ниггеры классные, – ответил Терк и ухмыльнулся. – У каждого из нас кожа уникального цвета, а у белых что? Да у них кожа вообще никакая! Вы только представьте: они смотрят на руки и видят свои синие вены! А ведь по ним, черт побери, бежит кровь! Жуть! Меня каждый раз всего аж передергивает, как представлю. А у некоторых кожа настолько светлая, что они сразу сгорают на солнце: беднягам постоянно приходится прятаться в тени. Иногда я даже им сочувствую.
– При случае обязательно помолюсь за белых, – нетерпеливо перебил его Реджис. – А теперь можно, с вашего позволения, продолжить игру? Я хочу отыграть свои семьдесят центов!
– Спасибо Богу за то, что в слове «цветной» так много оттенков, – заключил Терк и выпустил очередное облачко дыма.
Несколько мгновений все молча следили за тем, как Принс тасует колоду для раздачи.
– Спасибо Богу за то, что создал шоколадных красоток, – вдруг тихо произнес Парди.
– Ха! Прямо в точку! – чуть не упав со стула, горячо воскликнул Сэм. – Ох, слышала бы это моя Джуди! Она бы живьем содрала с меня кожу цвета заварного крема!
Просмеявшись, все взялись за карты. Кертис допил кока-колу и решил, что ему пора. Он встал, прошел в угол зала и поставил пустую бутылку в ящик, стоявший за ведром со льдом.
– Пойду домой, – сказал Кертис. – Спасибо, мистер Парди.
– Заходи еще! И не вешай нос, Кертис, что бы у тебя там ни случилось! Все непременно образуется, только наберись терпения. Слышишь?
– Да, сэр.
– Маме привет!
– Передам обязательно!
– Надеюсь, все у тебя наладится, – сказал Джеральд и быстро, но выразительно глянул на молодого человека. Взгляд этот означал, что Джеральд не хочет, чтобы Кертис проговорился о его долгах. На прошлой неделе Кертис спас его шкуру от Майлза Уилсона, содержавшего ремонтную мастерскую вверх по Эспланейд-авеню. Долги для Майлза собирали ну очень здоровенные детины, и в этот раз дамоклов меч навис над Джеральдом. Кертису, чей отец одно время работал вместе с Майлзом в доках, удалось убедить кредитора отсрочить уплату долга, составлявшего целых пять долларов, еще на неделю.
– Советую поменьше смолить эти десятицентовые сигары, – многозначительно произнес Кертис и прибавил: – Доброй ночи, джентльмены.
После чего вышел из парикмахерской так быстро, что никто даже не успел спросить, к чему он это сказал. Однако Джеральд прекрасно все понял и живо представил себе, как в грядущее воскресенье, если он не отдаст Уилсону пять купюр с портретом Джорджа Вашингтона, его пальцы будет жечь не дотлевающая сигара, а раскаленный утюг.
Кертис забрался на велосипед, доехал до конца Марэ-стрит и повернул налево на Эспланейд-авеню, все дальше углубляясь в Тримей.
Проезжая вдоль Эспланейд-авеню, он миновал расположившееся под сенью старых дубов кафе «У Мэнди». Несмотря на поздний час, заведение работало, а внутри сидело несколько человек. Чуть дальше по улице ревели в ночных клубах медные духовые инструменты. Там же располагались и доходные дома, где квартиры сдавались внаем. Все матери в Тримее – и мама Кертиса в том числе – в один голос называли эти места злачными и не раз наказывали сыновьям туда не соваться. По левую руку находился ночной клуб «Изысканный акр», занимавший, конечно же, далеко не акр, даже с учетом скромной автомобильной стоянки рядом. Ничего изысканного там тоже не было: обыкновенный бар, подсвеченный резким голубым неоновым светом. Другой ночной клуб, под названием «Десять баксов», словно бы неуклюже пытаясь отобрать у конкурента пальму первенства, заливал улицу красным светом с противоположной стороны. Из открытых дверей доносились пение женщины и протяжный вой саксофона. Кертис миновал обувную мастерскую, магазинчик подержанной одежды, и перед ним возник третий ночной клуб на Эспланейд-авеню – «Дан Дидит». Низкое кирпичное здание подсвечивалось желтыми и зелеными огнями, мерцавшими в такт музыке. Услышав раскатистые и гулкие удары большого барабана, Кертис невольно подумал, что звукам как будто бы тесно в стенах здания, и, словно в подтверждение его мыслям, двери клуба распахнулись, и оттуда, чуть ли не кубарем, выкатилась пьяная компания. Едва стоявшие на ногах взъерошенные люди кричали, смеялись и помогали друг другу совладать с земным притяжением. Кертис, вильнув рулем, едва увернулся от столкновения. В толпе гуляк он разглядел Роуди Паттерсона и Женеву Барраконе. Девица висела у кавалера на шее, не спуская с него влюбленных глаз. В пьяном угаре Роуди ухмылялся, потряхивал бутылкой дешевого пойла и угрожал небу, просвечивающему сквозь кроны сурово взиравших на него дубов.
Кертис решил, что Элеонора Колдуэлл заслуживает того, чтобы знать всю правду о Роуди Паттерсоне. «Нечего ей понапрасну страдать и тратить время на парня, не пропускающего ни одной юбки. Хотя Элли может мне и не поверить, – размышлял Кертис, – но попытаться поговорить с ней все же стоит. Если убедить Элли не удастся, то мои благие намерения лишь сыграют на руку Роуди. Палка о двух концах, но ничего не поделаешь».
Оставив шумную Эспланейд-авеню позади, Кертис свернул на Северную Дэрбини-стрит. По обе стороны улицы теснились знакомые с детства дома. Ночной мрак разгоняли лишь редкий фонарь на крыльце, мерцающая свеча в окне или лампочка – у тех немногих, кто мог позволить себе платить за электричество.
Кертис направил велосипед к домику кремового цвета с темно-коричневой крышей, видневшемуся в центре квартала на углу Дюмейн и Сент-Энн-стрит.
«Наконец-то я дома», – подумал он и отметил, что через шторы тускло пробивается свет.
Кертис прицепил велосипед к коричневым перилам маленького крыльца, достал из тележки пиджак, перекинул его через руку и уже хотел было открыть входную дверь, как вдруг та отворилась сама. В прихожей на обитом вельветом стуле его поджидала мать.
– А вот и он, – объявила Орхидея, словно в комнате Кертиса ждал кто-то еще, и с облегчением выдохнула.
Молодой человек закрыл дверь и задвинул защелку. Они вошли внутрь.
– Ты выглядишь просто замечательно, – восхитилась Орхидея. – Этот костюм тебе очень к лицу!
– Спасибо, мам, – сказал Кертис и кивнул. – Мне очень приятно это слышать.
Света от лампочки, приглушенной темно-зеленым абажуром, едва хватало, чтобы разглядеть цветы и виноградные лозы на обоях, которыми была оклеена комната.
– Что-то пошло не так? – спросила Орхидея. – Ты выглядишь расстроенным.
– Все нормально, мамуль, – ответил Кертис.
Орхидея Мэйхью помолчала и внимательно посмотрела на сына. Хотя в углу негромко гудел вентилятор, в помещении все равно стояла невыносимая духота. Однако, несмотря на жару, мать Кертиса куталась в любимое старое одеяло, ниспадавшее многочисленными складками до пола. На голове Орхидеи был повязан серый шарф. Из-под всего этого тряпья виднелись только коричневый овал ее лица, исхудавшие руки да потертые кожаные тапочки.
– Зря ты меня не послушался: нельзя дарить девушке ничего острого, – сказала Орхидея.
– Мам, о чем ты? – не понял Кертис.
– Ничего острого, – повторила она, с осторожностью вдыхая воздух, будто слово «острый» своим звучанием могло уколоть ее легкие. – Дарить девушке острые предметы – очень плохая примета. Я ведь тебя предупреждала.
– Но ты мне ничего такого не говорила, – возразил Кертис.
– Что ж, – не стала спорить Орхидея, – но ты и сам уже должен знать такие вещи. Все это знают. Когда я увидела эту булавку, то сразу подумала, что добром дело не кончится.
Мать поморщилась, и глубокие морщины еще сильнее прорезали ее лицо. Она выглядела маленькой и хрупкой. Острые скулы натягивали кожу лица так, что в темных глазницах едва угадывались ввалившиеся глаза. В свои тридцать семь лет Орхидея выглядела много старше.
– Да что же это за наказание такое! – воскликнула она. – Спина сегодня болит просто невыносимо. За что мне это? Сынок, наслаждайся молодостью, пока можешь. Годы пролетят, и оглянуться не успеешь.
– Хорошо, мам, – кивнул Кертис, слышавший эти наставления сотни тысяч раз и столько же раз отвечавший одной и той же фразой.
– Ты небось голодный?
– Нет, я съел кусок праздничного торта.
– Значит, все не так уж и плохо, раз тебя угостили тортом на дне рождения богатенькой девчушки.
Кертис тяжело вздохнул, спертый воздух наполнил легкие, и слова невольно сорвались у него с языка:
– Я туда шел в полной уверенности, что… Я думал, что иду в гости, а оказалось…
– Оказалось, что ты не их поля ягода, – закончила Орхидея. – В глубине души ты всегда знал это. Ну а теперь убедился на собственном опыте. – Подняв тонкую черную руку, казавшуюся призрачной тенью, она помассировала себе шею. – Что-то я засиделась. Мне давно пора в постель.
Кертис кивнул и подумал: «Она права. Что тут еще скажешь?»
– Помоги-ка мне подняться, – попросила Орхидея и попыталась встать самостоятельно. – Я хочу лечь. Я переволновалась, пока тебя ждала.
Кертис помог матери. Когда Орхидея встала, все кости и суставы ее громко захрустели, точно разгорающийся хворост в камине. Одеяло и выцветший розовый халат болтались на худых плечах, как на вешалке. Ноги в потертых кожаных тапочках с превеликой осторожностью ступали по вытертому коричневому ковру. Казалось, каждый шаг доставлял Орхидее невероятную боль: бедняжка вздрагивала и дрожала всем телом.
– Потихоньку, – произнесла она, опираясь на сына, – полегоньку.
Как это обычно и бывало, все закончилось тем, что в спальню Кертис заносил мать почти на руках. В комнате Орхидеи царил все тот же полумрак, а по стенам плясали причудливые тени.
Кертис помог матери лечь в постель и взбил подушки.
– На кухне остались куриные желудочки, поешь. А еще я заварила чай, – сказала она, натягивая одеяло.
– Да, мам.
– Поцелуй меня.
Кертис поцеловал ее в щеку. Орхидея пробежала рукой по волосам сына и погладила его по плечу. Затем она глубоко вздохнула и уставилась на трещины в потолке, как будто это были звезды на ночном небосклоне.
Кертис пожелал ей спокойной ночи и уже хотел уходить, как вдруг мать спросила:
– Что, сильно расстроился?
– Нет, торт был очень вкусный, – отозвался Кертис и грустно улыбнулся.
– Весь в отца, в Железноголового Джо: гремучая змея укусит, а ты и виду не подашь.
– Спокойной ночи, мам, – сказал Кертис и повернулся к двери, но Орхидея еще не закончила:
– Даже не знаю, смогу ли я завтра пойти в церковь. Спина болит жутко.
– Тебе не помешало бы проветриться.
– По такой-то жаре? Мне кажется, я растаю. Но ты сходи обязательно и скажи всем, что в следующее воскресенье я приду во что бы то ни стало.
– Хорошо, мамуль, – отозвался сын заученной фразой: каждую субботу повторялось одно и то же.
Орхидея выключила светильник, Кертис прикрыл дверь, и спальня погрузилась в тишину и непроницаемый мрак.
Молодой человек отправился к себе, плотно затворил дверь, зажег лампочку под потолком, включил прикроватный светильник, и комната засияла теплым желтым светом. Осмотрев пиджак, Кертис прошелся по нему одежной щеткой и повесил в шкаф. У Кертиса царил безупречный порядок: кровать заправлена, а все вещи на своих местах. Наверняка Старый Крэб, ненавидевший бардак в доме, похвалил бы его.
Кертис начал раздеваться, собираясь лечь в кровать. И вдруг что-то в нем словно бы надломилось, и он как подкошенный упал на стул у окна. Юношу охватила неимоверная слабость. «Как будто бы сидевший во мне Кертис Мэйхью, полный сил и энергии, взял и покинул мое тело», – подумал он.
Кертис вслушался в ночь за окном. В доме Обри, находившемся через дорогу, лаял пес Топпер. Где-то звучала труба: звук то нарастал, то затухал, будто музыка доносилась из плохо ловившего сигнал радиоприемника. Кертис знал, что это музицирует Джордж Мэйсон. Их сосед по-прежнему работал в доках, где в 1920 году с Джо Мэйхью произошел несчастный случай – Кертису тогда было шесть лет. Мейсон этой ночью грустил: звук его плачущей трубы трогал за душу.
«Господи, ну какой же я дурак! – закрыв лицо руками, подумал Кертис. – Это же надо было еще догадаться: убедить себя, будто бы меня действительно пригласили на вечеринку к Гордонам как равного!.. Мне бы не мешало выговориться. Немного поддержки – вот и все, что мне требуется. Мне нужен кто-нибудь, кто выслушает меня», – решил молодой человек и мысленно отправил сигнал на своей особенной волне, такой же таинственной для него самого, как и любая другая радиочастота.
:Привет.:
Кертис подождал, но ответа не последовало.
:Привет, – сосредоточившись, повторил он.
И снова ничего. «Спит, наверное, – подумал Кертис. – Она и до этого, бывало, не откликалась…»
:Привет, – наконец отозвалась его собеседница. Вернее, ее послание произнес внутренний голос Кертиса. Спутать голос чужака со своим внутренним голосом было можно – отличия весьма незначительные, – но Кертису каким-то образом все же удавалось их различать: благодаря то ли интонации, то ли манере строить фразы.
:Ты еще не спишь?:
:Нет, просто лежу, – ответила она мгновение спустя.
:Я тебя точно не разбудил?:
:Нет-нет, все нормально. Я не сплю.:
:И я тоже. Как прошел день? Все хорошо?:
На несколько секунд повисла тишина, а затем она сказала:
:Мой младший брат получил сегодня ремня за то, что он перебежал улицу, когда увидал мороженщика.:
:Что за улица?:
Девочка замолкла, не желая отвечать на вопрос. Кертис улыбнулся: невидимая подруга боялась рассказывать о себе. Он знал только, что его собеседнице было десять лет, большего ему до сих пор добиться не удалось. Кертис предполагал, что девочка живет в Новом Орлеане.
«Вряд ли я могу принимать сигналы издалека, – рассудил он. – Иначе я слышал бы голоса и днем и ночью. Если бы мой ментальный радиоприемник был настолько мощным, то, вполне вероятно, я мог бы слышать тех, кто даже не подозревает о своих способностях». О том, что он особенный, Кертис сам узнал не сразу: способность начала созревать с девяти лет. «Девочке нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что она отличается от других», – подумал Кертис. Они общались вот уже четыре месяца: не каждую ночь, но раз или два в неделю точно. Говорили перед сном о том о сем, не желая отпускать уходящий день. Иногда Кертис слышал ее и днем: обычно это были непроизвольно прорывавшиеся в эфир «Ай!», «Ой!» или «Вот черт!», когда она спотыкалась, или роняла учебники, или еще что-нибудь в этом роде. Не желая вторгаться в чужой мир, молодой человек тактично оставлял эти возгласы без ответа. Кертис никогда не звал девочку больше двух раз подряд, если она не отзывалась, но на ее «Привет» сам он откликался всегда.
:Просто улица, – наконец ответила его таинственная десятилетняя собеседница.
«Она достаточно умна, чтобы не болтать лишнего, – заключил Кертис. – А свой удивительный дар она, вероятно, обнаружила совсем недавно и еще толком не умеет его контролировать».
:Я надеюсь, ты понимаешь, что я настоящий?: – спросил Кертис.
:Мой папа говорит, что нет. Он считает, будто я выдумала тебя и никакого Кертиса на самом деле не существует:.
:Пусть он заглянет в телефонную книгу. Там есть фамилия и имя моей матери…:
:Папа запретил мне говорить о тебе, – ответила девочка.
Ее мысли, отправленные Кертису, звучали в его голове ясно и четко.
«Для десяти лет сигнал у нее очень чистый и сильный, совсем как у меня!» – удивленно подумал он. Кертис вспомнил, как перепугался, когда в один прекрасный день его внутренним голосом вдруг начал вещать мистер Хлебовски, работавший в мясной лавке. Кертис сперва даже решил, что сошел с ума. Он далеко не сразу привык к этим то возникавшим в голове, то вновь исчезавшим мыслям незнакомцев. Но в конце концов справился со всеми страхами и переживаниями. «Ничего, и она тоже справится, – утешил себя Кертис. – А я ей помогу, хоть будет и нелегко. Я просто обязан помочь, потому что от чужих мыслей, постоянно лезущих в голову, можно в два счета спятить!»
:От этого нельзя вот так просто взять и отказаться. Ты точно такая же, как и я.:
:Я не хочу больше слышать чужие мысли, – отозвалась девочка, и голос ее дрогнул.
«Плохо, что она думает, будто это какое-то заболевание, – подумал Кертис, – или даже проклятие. А ведь это и в самом деле может стать для нее проклятием на всю оставшуюся жизнь, если вовремя не убедить ее в обратном».
Он выждал, пока его собеседница успокоится, и произнес:
:Меня тоже сегодня, можно сказать, выпороли.:
Девочка не ответила.
«Ушла, – подумал Кертис. – Вряд ли тому виной мои размышления о проклятии. Их она слышать не могла: это я знаю наверняка. За трансляцию мыслей, судя по всему, отвечает другая часть мозга. Как будто на своем ментальном радиоприемнике я слушаю две частоты одновременно: внешнюю и внутреннюю».
«Телепатия» – так называлась книга, которую Кертис обнаружил в библиотеке. Он тогда еще подумал, что таким термином могла запросто именоваться какая-нибудь страшная болезнь.
«Не буду ее беспокоить, – решил Кертис. – Может, она ушла спать, а может, ушла навсегда. Пора и мне ложиться, а то не высплюсь перед воскресной службой…»
:Что случилось? – вдруг спросила девочка. – Кто тебя обидел?:
Кертис перевел дыхание, расслабился и приготовился транслировать мысли.
:Если честно, то я сам во всем виноват. Меня пригласила на день рождения одна девушка, которая мне очень нравится. Точнее, раньше нравилась. Я наивно полагал, что буду почетным гостем, а может, даже больше, чем просто гостем. Но оказалось, что меня позвали туда в качестве шута, поэтому я сбежал.:
:Ого! Ты небось и подарок приготовил?:
:Приготовил.:
:Хороший?:
:Самый лучший, какой я только мог себе позволить.:
:А ты отдал ей подарок? – спросила девочка. Кертис промолчал, и она сама ответила за него: – Ясно, отдал.:
:Ага.:
:Я недавно была на дне рождения у Райана Бакнера и тоже принесла ему хороший подарок. А потом в школе он вел себя со мной так отвратительно, что я пригрозила забрать подарок обратно. Дурацкий Райан! Да и день рождения у него был дурацкий, не хотела ведь идти! Это я рассказала тебе, чтобы ты имел в виду…:
:Имел в виду что?: — уточнил Кертис.
:Что не все люди заслуживают хороших подарков, – пояснила девочка. – Некоторым даже невдомек, что подарок слишком хорош для них.:
:А ведь ты права:, – отозвался Кертис и улыбнулся стене напротив.
Собеседница молчала довольно долго, секунд пятнадцать или двадцать, а затем сказала:
:Мне очень жаль, что с тобой так вышло.:
:Ерунда, я это уже пережил. Но спасибо тебе за то, что выслушала меня.:
:Мне пора спать, Кертис.:
:Ага. Мне тоже пора на боковую.:
Кертис принялся было расшнуровывать ботинки, как вдруг она спросила:
:С нами что-то не так? Ну… все это общение на расстоянии. Разве это нормально?:
Девочка не в первый раз задавала этот вопрос Кертису, и каждый раз он успокаивал ее одними и теми же словами:
:Да, мы с тобой отличаемся от остальных. Но мы абсолютно нормальные… просто немножко другие. Я мог бы… доказать твоим папе с мамой, что я настоящий. И тогда жить тебе стало бы гораздо проще.:
:Нет, – решительно отвечала она, как и прежде. – Нельзя. Может быть, когда-нибудь мы так и поступим, но точно не сейчас.:
:Хорошо. Дай знать, как будешь готова, и я приду.:
:Спокойной ночи.:
:Спокойной ночи, – отозвался Кертис.
На этом связь оборвалась: тихое жужжание, точно в линиях электропередачи, фоном сопровождавшее все их разговоры, пропало. Девочка впервые отключилась самостоятельно, и Кертис подумал, что она стала сильнее.
«Гораздо сильнее, чем я в ее годы. Несладко придется бедняжке, если она не позволит мне помочь. Одному богу известно, что думают об этом ее родители. Хотя наверняка они рассуждают точно так же, как в свое время и моя собственная мама. Считала ведь она меня сумасшедшим, пока мы не сходили к госпоже Мун, которая и убедила ее в обратном», – размышлял Кертис.
Рассудив, что прямо сейчас девочке в любом случае ничем не поможешь, он выбросил все это из головы, снял брюки и рубашку, переодел майку и трусы (пижамы у него не было), взял с прикроватного столика зачитанную до дыр книгу и скользнул под простыню. Несмотря на то что сюжет романа Томаса Мэлори «Смерть Артура» Кертис давно уже знал наизусть в мельчайших подробностях – хотя некоторые древнеанглийские слова и выговаривал неправильно, – он никак не мог пресытиться книгой, настолько она ему полюбилась. Все другие произведения, по мнению Кертиса, и рядом не стояли с историей про невероятные приключения благородных рыцарей.
Кертис читал, пока у него не начали слипаться глаза. Затем он отложил книгу, погасил свет и заснул.
– Мистер Люденмер, прошу прощения, но какой-то мужчина хочет срочно вас видеть. Я несколько раз повторила ему, что вы заняты, но он не уходит.
Джек Люденмер, сорокачетырехлетний владелец грузовой транспортной компании, носившей его имя, потянулся через дубовый стол к переговорному устройству и нажал кнопку «Говорить».
– Элис! – рявкнул он. – Мы с Виктором действительно очень заняты. Я же объяснил: не беспокоить. Я непонятно изъясняюсь?
Ответа не последовало. Люденмер глянул на Виктора Эдвардса, юриста компании, и в недоумении пожал плечами. Вдруг дверь без стука распахнулась, и вошла его секретарша Элис Трэвэльян, сжимая в руке плотный коричневый конверт.
– Сэр, прошу прощения, но посетитель настаивает, чтобы вы немедленно заглянули сюда, – сказала Элис и положила конверт на темно-зеленый бювар рядом с договором, который Люденмер обсуждал с Виктором. – Я правда говорила ему, что вы заняты, на что он ответил мне… – Заметив, как в голубых глазах босса сверкнули молнии, она запнулась и замолчала.
Джек Люденмер был хорошим начальником и платил достойное жалованье, но он ненавидел, когда кто-то не подчинялся приказам, в такие мгновения босс мог буквально испепелить взглядом. Но отступать было поздно, и Элис продолжила:
– В общем, он просил передать, что не уйдет, пока не добьется встречи с глазу на глаз. Сказал, что если понадобится, то будет ждать весь день.
– Да кем этот тип себя возомнил? Сенатором, что ли? Как, интересно, он прошел через Роджера?
– Мистер Делакруа позвонил и сообщил, что некий мужчина настойчиво рвется наверх и ничего не остается, кроме как пропустить его. В общем, разбираться пришлось мне.
– Нет у меня времени на всю эту чепуху! – раздраженно произнес Люденмер и оттолкнул было конверт, но что-то твердое внутри привлекло его внимание, и любопытство взяло верх. – Господи Иисусе! – воскликнул он в сердцах, надорвал конверт и заглянул внутрь. Через мгновение Люденмер приглушенно сказал: – Вик… давай-ка прервемся.
– Что там такое?
– Позже. Поговорим позже, – ответил Люденмер с нажимом на последнем слове.
Виктор – уважаемый юрист, разменявший шестой десяток, – вопросов больше задавать не стал. Он поднялся, убрал свой «паркер» и скрылся за дверью своего кабинета, примыкавшего к кабинету босса.
Люденмер спросил у Элис:
– Как имя посетителя?
– Он не представился.
– Черт знает что! Ладно, я уделю ему несколько минут. А ты имей в виду: если еще раз зайдешь без стука, останешься без работы!
Как только Элис вышла, Люденмер вытряхнул из конверта металлический предмет – значок детектива полицейского отделения Шривпорта – и уставился на него непонимающим взглядом. Дела в Шривпорте он вел и до сих пор, но уже давно не в таких масштабах, как одиннадцать лет назад, поэтому ему было невдомек, что мог означать этот значок.
Спустя несколько секунд в кабинет по-хозяйски вошел детектив. Ростом он был на полголовы ниже Люденмера, примерно метр семьдесят.
«Темно-синий костюм, белая рубашка, черный галстук и федора, – оценивающим взглядом окинул его владелец компании, – этот тип явно настроен на серьезный разговор. Красивый, как ангелочек: наверное, из тех, что в детстве поют в церковном хоре. А вот глаза… Бр-р, как у мертвеца, – вдруг пришло ему на ум, и он внутренне поежился. – Ох, не нравится мне все это».
– Благодарю вас, – сказал детектив секретарше, но Элис не шелохнулась, пока раздраженный Люденмер не махнул ей рукой.
– Мэм, закройте, пожалуйста, дверь с другой стороны, – скомандовал полицейский Элис, и в следующее мгновение дверь захлопнулась, громче, чем обычно.
Вставать навстречу посетителю и обмениваться с ним рукопожатием Люденмер не собирался, да и детектив тоже не спешил протягивать руку. Они даже не улыбнулись друг другу.
– Меня зовут Джон Парр, – представился полицейский. – Вот моя визитка. – Он достал из бумажника карточку и положил ее рядом со значком, уже лежавшим на бюваре.
Несколько секунд Люденмер изучал кусочек белого картона с черными буквами: «Джон Остин Парр, детектив полицейского отделения Шривпорта, номер значка 511». Чуть ниже были указаны имя шефа местной полиции (Денни Дир Бэйзер), адрес полицейского участка и телефонный номер: OR7–1572.
Детектив убрал значок в карман пиджака так, чтобы Люденмер увидел револьвер в наплечной кобуре. И сказал:
– Я ехал из Шривпорта всю ночь, чтобы поспеть к утру. Я весь на нервах, взмок и чертовски устал. Мне даже пришлось угрожать вашему парню внизу, поскольку он ни в какую не хотел меня пускать. Это я к тому, что дело у меня крайне важное. Значок я никому, кроме вас, не показывал – за это вы мне еще спасибо скажете.
– Да в чем дело?
– Намечается киднеппинг, сэр, – пояснил детектив Парр, которого Джинджер ле ля Франс называла просто Пэрли, и отвлекся на открывавшуюся из огромного окна панораму: засмотрелся на реку Миссисипи и причалы Люденмера, где кипели погрузочно-разгрузочные работы. – Ваши дети в опасности.
– Мои дети? Что вы такое говорите?
– Нам поступила информация, – продолжал Пэрли, – что готовится похищение ваших детей. У вас ведь есть десятилетняя дочка и восьмилетний сын, верно?
– Так, стоп! Минуточку! – воскликнул бизнесмен и вскинул руку в воздух, словно пытаясь и в самом деле приостановить время. Холодные глаза детектива, точно стальные буравчики, сверлили Люденмера. – Что значит: вам поступила информация?
Пэрли подошел к бамбуковой вешалке, где висел пиджак хозяина кабинета, снял шляпу и стал любоваться открывавшимся видом на владения Люденмера.
«Ты уж постарайся, пожалуйста, – напутствовала сообщника Джинджер, – сделать так, чтобы он клюнул. Если ты правильно разыграешь карты, то остальное мы с Донни обстряпаем с легкостью».
«Слушай, – отвечал ей Пэрли, – я готовился к этому дню всю свою жизнь. И прекрасно знаю, что и как говорить, не надо меня учить. Но имей в виду: если вдруг что-то пойдет не так, я умываю руки».
– Детектив Парр, – произнес Люденмер напряженным голосом, – я задал вам вопрос.
План они составили почти сразу же после приезда Донни. Идея принадлежала Джинджер, но и Пэрли тоже лицом в грязь не ударил. Сообразил, что обязательно надо засветить перед Люденмером револьвер – это сразу направит беседу в нужное русло.
Сейчас он обильно потел, но не из-за жары и не потому, что боялся. Скорее, Пэрли был возбужден: увидев огромное здание из серого камня с гигантской вывеской «Транспортная компания Джека Люденмера», он испытал настоящий охотничий азарт, поскольку осознал, на какую крупную дичь они замахнулись.
«Либо мы его, либо он нас. Нет, это определенно не страх, хотя ставки, несомненно, высоки, – думал Пэрли, продолжая себя взвинчивать. – Может, у меня и крутит живот, но я буду убедителен как никогда, и мой голос не дрогнет ни в коем случае. Я детектив, мать его, Парр – крепкий орешек с револьвером тридцать восьмого калибра под мышкой. И мне даже повода не надо, чтобы воспользоваться им, тем более стрелял я уже не раз. Пальну в ублюдка с превеликим удовольствием. Вот это правильный настрой! – похвалил он себя. – С такой установкой облапошить Люденмера, который, кстати говоря, ничего особенного собой не представляет, будет проще простого!»
– В прошлый понедельник, – произнес Пэрли, вглядываясь в бурую гладь реки, отражавшую голубое небо в перистых облаках, – мы арестовали одного местного по обвинению во взломе и незаконном проникновении на частную территорию. Он уже не раз сидел, но все по мелочам. А теперь ему грозит провести за решеткой лет пятнадцать, не меньше. Слышали бы вы только, как этот тип запел, когда до него дошло, что пахнет жареным: все нам выложил! Он хочет заключить сделку с окружным прокурором – смягчить себе приговор, предотвратив похищение ваших детей.
Сказав все это, Пэрли снова впился глазами в Люденмера. И подумал: «В свои сорок четыре года он выглядит прекрасно, как будто и не прекращал играть за баскетбольную команду Университета Луизианы: мышцы рук с узловатыми набухшими венами выпирают так, что голубая рубашка с закатанными рукавами едва ли не трещит по швам. Волосы, светло-рыжие, с проседью на висках, аккуратно подстрижены. Черты лица резкие. Управлять такой компанией, видимо, непросто. В глазах светится ум. Галстук в красно-голубую полоску ослаблен: в тягость ему, наверное, носить эту веревку на шее, но положение обязывает».
– Этот рецидивист, – продолжил Пэрли и похвалил себя за удачное слово, – в сговоре с шайкой ублюдков-похитителей. Надеюсь, вы извините меня за эту брань, но других тут слов и не подберешь.
Люденмер с пониманием кивнул.
«Он на крючке, – констатировал Пэрли. – Выяснив всю подноготную владельца компании, Джинджер отлично поработала. Кажется, Люденмер и вправду охотник до крепкого словца. Простой мужской разговор будет ему в радость: так мы и поладим».
– Этот ублюдок захотел заключить сделку с прокурором! – Пэрли ковал железо, пока горячо. – До него, якобы случайно, дошел слух, что ваших детей собираются похитить. Разыграв эту карту, он надеется скостить себе срок.
– Что конкретно он слышал?
– Сейчас этот говнюк набивает себе цену: пока ничего, кроме этого, вытянуть из него не удалось.
– То есть он может и блефовать?
– Не исключено, – сказал Пэрли и выдержал паузу, чтобы следующей фразой произвести на собеседника должное впечатление. – Но мы же не собираемся проверять, блефует он или нет, правда?
Люденмер, вперив взгляд в бювар, не отвечал. Его пальцы вдруг непроизвольно сжались в кулак и тут же разжались.
– Мы насторожились, потому что, по сути, этот кусок дерьма мог назвать кого угодно: в Шривпорте полно уважаемых людей. Если он блефует, тогда почему он назвал именно вашу фамилию?
– Да потому, что я чертовски богат, вот почему! И чтобы вы там ни думали, иногда быть богатым – тяжелая ноша. Господи Иисусе, и это все, что сукин сын вам рассказал, чтобы скостить себе срок?
– Не совсем. Он сообщил нам несколько имен: за этими людьми мы, кстати, давно следим. Среди них есть человек, подозреваемый в прошлогоднем похищении жены доктора из Арканзаса. А еще этот тип раскрыл подробности грабежей в Шривпорте. Благодаря его сведениям нам удалось поймать с поличным нескольких преступников. Он обещал помогать и дальше, если прокурор пойдет навстречу. Вот такие дела, мистер Люденмер.
– Он же назвал вам имена. Почему бы не повязать этих отморозков и не выбить из них все дерьмо?
– Мы объявили их в розыск, сэр. Это вопрос времени. Скоро мы обязательно их поймаем.
Люденмер откинулся на спинку стула и выдохнул. И, словно бы осознав вдруг всю чудовищность своего положения, тихим голосом произнес:
– Похитить моих детей?
– Такое происходит сплошь и рядом, – отозвался Пэрли, вглядываясь в оцепеневшее лицо собеседника.
Ему внезапно захотелось достать револьвер и отправить процветающего луизианского дельца к праотцам.
«Какой же он глупец, этот Люденмер! А ведь наверняка считает себя умнее всех! Похоже, украсть его сопляков будет проще пареной репы».
А с Люденмера и впрямь разом слетела вся спесь: перед Пэрли сидел обыкновенный перепуганный человек.
– Вы ведь уже связались с полицией? Я имею в виду, с полицией Нового Орлеана? – хрипло спросил Люденмер.
– Нет, это очень опасно, – ответил Пэрли, взял стул, развернул его спинкой вперед и уселся напротив хозяина кабинета.
Джинджер, конечно же, предвидела этот вопрос и выдумала хорошую легенду, но ее предстояло еще убедительно изложить.
«Теперь все зависит от меня. Если я провалюсь, – размышлял Пэрли, – то отсюда меня, вероятно, вынесут вперед ногами».
Ровным голосом он пояснил:
– Мы бы не хотели сотрудничать с местными полицейскими.
– Что? Но почему?
– Мы пытаемся сохранить все в тайне. Именно поэтому я никому не показывал свой значок, – продолжал Пэрли, не давая Люденмеру и рта открыть. – Бэйзер, шеф полиции Шривпорта, передал это дело капитану Арлену, начальнику криминального отдела. А тот, в свою очередь, поручил его мне: дал задание найти вас и поставить в известность, но так, чтобы не пронюхали газетчики, понимаете?
Обдумав сказанное и решив, что легенда прозвучала убедительно, Пэрли сложил руки на спинке стула и прибавил:
– С журналистами Шривпорта мы как-нибудь да справимся, а вот на местную прессу рычагов давления у нас нет. Вероятно, как и у вас. Если информация попадет в газеты, то новость разнесется в мгновение ока.
– Разве это плохо?
– Может сработать против нас. Допустим, ублюдок водит нас за нос, и никто похищать ребятишек не собирается – с одной стороны, это просто замечательно. Но с другой… Представьте, если вдруг какому-нибудь бандиту – который прежде и думать не думал о похищениях – после прочтения новости в газете взбредет в голову попытать удачу и украсть ваших детей? Что тогда? Именно так на самом деле все и происходит: преступники учатся друг у друга. Слова «чертовски богат» для них все равно что красная тряпка для быка, – сказал Пэрли и едва заметно улыбнулся. – Злоумышленники не гнушаются похищать и простых людей, лишь бы родственники готовы были раскошелиться. Если вы думаете, что киднеппинг – это событие из ряда вон выходящее, то я скажу вам следующее: похищения или попытки к похищению регистрируются в полиции каждый божий день.
Люденмер сидел и слушал детектива с каменным лицом. На мгновение Пэрли испугался: «Черт, кажется, я был неубедительным!» Но бизнесмен кивнул, и у него буквально гора с плеч свалилась.
– Мы не хотели бы, – соловьем заливался Пэрли, – давать пищу для ума другим преступникам. Похищения детей – это не шутки. Если утечка все-таки произойдет и по Новому Орлеану прокатится волна похищений – это будет моя вина. Я не готов взять на себя такую ответственность. Как я уже и сказал, лишнего болтать нельзя. По крайней мере, пока мы не узнаем имена тех, кто угрожает вам. – Пэрли глянул на наручные часы: настало время для самой сложной части представления. – Мне нужно созвониться с капитаном Арленом по межгороду. Не возражаете? – спросил он и кивнул на телефон слева от Люденмера.
Люденмер нажал кнопку переговорного устройства:
– Элис, дай мне межгород.
Примерно через пятнадцать секунд секретарша доложила:
– Все готово, сэр.
Пэрли поднял трубку, и она чуть не выскользнула из вспотевшей ладони. «Если сейчас облажаемся, все пропало», – подумал он. И произнес:
– Соедините меня, пожалуйста, со Шривпортом, Орчард 7–1572.
В трубке щелкнуло: связь установилась, пошли гудки. Сердце его бешено колотилось.
Гудок… Еще один… «Бери же трубку, черт подери».
Наконец раздался голос Джинджер:
– Полиция Шривпорта. Чем могу помочь?
Эту сценку они придумали на случай, если Люденмер захочет позвонить в полицию Шривпорта.
– Руф, это Джон Парр. А капитан Арлен на месте?
– Одну минуточку, – ответила она, уверенно играя свою роль.
Через пару секунд Пэрли услышал Донни.
– Да? – отрывисто сказал тот.
– Капитан Арлен, я сейчас у Джека Люденмера. Ситуацию обрисовал. Может быть, вы хотите что-нибудь добавить?
Донни промолчал.
– Да, сэр, сейчас передам, – ответил Пэрли и протянул трубку Люденмеру.
«Теперь все зависит от рыжего ублюдка», – подумал он. И вспомнил, как сильно Джинджер разозлилась на племянничка, когда они возвращались с вокзала Нового Орлеана в Шривпорт. По дороге выяснилось, что Донни, уезжая из дома, прихватил копилку с материнскими сбережениями и потратил почти все деньги: от сотни баксов осталось лишь тридцать два доллара и семьдесят четыре цента. «Если этот молокосос все запорет, – Пэрли представил, как Донни стоит сейчас в коридоре отеля „Клементин“, а рядом – Джинджер, которая не спускает с парня глаз, – то все наше предприятие рухнет как карточный домик. И узнаю я об этом не раньше, чем Люденмер бросится на меня через стол».
Люденмер внимательно выслушал Донни, а затем произнес:
– Спасибо, капитан. Эта новость просто убила меня. Да-да, премного вам благодарен. Сделаю все, как вы сказали.
Если Донни придерживался сценария, то Пэрли примерно знал, о чем он там поет: «Мистер Люденмер, прошу прощения за плохие вести, но дело серьезное. Детектив Парр профессионал, и мы полностью ему доверяем – доверьтесь и вы».
– Извините, а можно узнать, что случилось с Рэем Калли? – спросил вдруг Люденмер.
Сердце Пэрли замерло. Это было все равно что оказаться на скользкой дороге за рулем автомобиля с отказавшими тормозами.
– Я почему интересуюсь: во времена моего детства шеф полиции Калли был вожатым отряда скаутов, – продолжал между тем Люденмер. – Он, наверное, уже в отставке?
Пэрли затаил дыхание. Он очень надеялся, что Донни не растеряется.
– Мне думается, Рэй отправился рыбачить куда-нибудь на юга: он всегда любил это дело! – сказал Люденмер. – Да-да, конечно, узнайте, пожалуйста, если вас не затруднит. Надеюсь, с ним все в порядке, – прибавил он и передал трубку Пэрли: – Капитан хочет еще переговорить с вами.
– Да, сэр? – спросил Пэрли.
– Я чуть кирпичей не наложил! – воскликнул Донни.
– Спасибо, сэр! Будет сделано!
– Иди в жопу, – ответил Донни и отсоединился.
«Я ему покажу! – подумал Пэрли и положил трубку. – Вот только вернусь в Шривпорт! Хотя Джинджер наверняка уже устроила парню выволочку. А что, если телефонистка нас подслушивала? Черт! Ни в чем нельзя быть уверенным!»
– Суровый он мужчина, этот ваш капитан Арлен!
– Не то слово, – отозвался Пэрли. Решив проверить, не заподозрил ли чего Люденмер, он добавил: – Вы спрашивали про Калли, который шефствовал над скаутами. Я, к сожалению, уже не застал его.
– А как давно вы там работаете?
– Да уж три года. Расследовал в апреле то нашумевшее дело Ловца Бабочек, и теперь мне, кажется, любая задача по плечу!
– Да, я читал про Ловца Бабочек. Чудовище! – воскликнул собеседник и вдруг нахмурился, глянув на телефон: – Совсем забыл спросить капитана Арлена: можно ли рассказывать кому-нибудь из своих? Господи, моя жена… Джейн… Она такая нервная. Бедняжка просто с ума сойдет! Вот ей точно ничего говорить нельзя. До вас тут сидел мой юрист, Виктор. Как думаете, стоит ли посвящать его в курс дела?
Пэрли подумал, что Люденмера следует хорошенько припугнуть, чтобы у того даже желания не возникло набрать указанный на визитке номер. Эту несчастную визитку Пэрли пришлось прогонять через свой портативный печатный станок целых восемь раз, прежде чем Джинджер одобрила ее.
– Капитан вчера предупредил: чем меньше народу знает, тем лучше. Меньше шансов, что кто-то проболтается. Конечно, последнее слово за вами, мистер Люденмер, но на вашем месте я бы держал язык за зубами. По крайней мере, хотя бы первые несколько дней, – сказал Пэрли и сменил тему: – Надеюсь, телохранители у вас имеются?
– Мой водитель Клэй Хартли – офицер полиции в отставке. Прежде он служил в Хьюстоне, а теперь вот уже два года как работает на меня. Есть разрешение на оружие. Револьвер всегда при нем, в бардачке.
– Он живет с вами?
– Да, у него квартира над гаражом. Он возит Джейн и детей.
– Вот и хорошо, – кивнул Пэрли, а про себя подумал: «Ничего хорошего, черт подери! Ну, по крайней мере, телохранитель всего один. А ведь могла бы оказаться целая армия! Спасибо и на том. Все, надо рвать когти. Дольше оставаться рискованно».
– Можно одолжить у вас ручку? – спросил Пэрли, поднимаясь со стула. Он перевернул визитку и что-то написал. – Я остановился в отеле «Король Людовик» на Брод-стрит, номер шестнадцать: тут все указано, – произнес он, протягивая Люденмеру визитку. – Телефона в номере нет, но вы всегда можете связаться со мной через рецепцию. В городе я буду вплоть до особого распоряжения капитана Арлена. Мы с ним держим постоянную связь: созваниваемся каждые несколько часов. События развиваются быстро, и через день-два ситуация может измениться кардинально.
– Я слышал, «Король Людовик» – та еще дыра, да? – спросил Люденмер. – Давайте я устрою вас в хорошем отеле, где в номере есть телефон?
– Спасибо за предложение, сэр, но я вынужден отказаться. Боюсь, начальство не одобрит. А уж если моя невеста узнает, что я шикарно жил в Новом Орлеане, пока она прозябала в Божер-Сити, то устроит мне такую головомойку, что век помнить буду, – сказал Пэрли и обаятельно улыбнулся, но только одними губами.
Он снял с вешалки федору и, бросив прощальный взгляд на доки и пароходы Люденмера, подумал: «Двести кусков? А мы не продешевим?»
– Какие у вас планы на вечер? – Хозяин кабинета встал, провожая гостя. – Где будете ужинать?
Вопрос поставил Пэрли в тупик.
– Честно сказать, я об этом еще даже не думал, – ответил он через мгновение.
– Если уж мне нельзя заплатить за отель, то позвольте хотя бы пригласить вас на ужин. Дом тысяча четыреста девятнадцать по Первой улице, это в Гардене. Приходите в половине седьмого и позвоните в звонок у ворот. Заодно познакомитесь с женой и детьми.
– О! – только и произнес удивленный Пэрли. Такой вариант развития событий они не прорабатывали, но предложение Люденмера определенно было им на руку. – Хорошо, я приду. Вот только не думаю, что меня стоит представлять вашей жене как детектива.
– Для нее вы будете моим коллегой.
– Это правильно, – одобрил Пэрли и пожал протянутую руку. – Увидимся в шесть тридцать. К вечеру, может быть, появятся еще новости.
– Наверное, вам не стоит брать с собой оружие, как считаете? – спросил Люденмер.
– Не переживайте, – ответил Пэрли. – Всю работу я оставлю за порогом вашего дома, чтобы сполна насладиться прекрасным ужином.
«Взгляну на твоих сопляков, слабонервную женушку, водилу-копа в отставке, домишко – в общем, все про тебя выясню, король грузовых перевозок! – злобно подумал Пэрли. – А заодно и вкусно поем: устал я перебиваться с консервов на болонские сэндвичи! Интересно, что сказала бы Джинджер? Наверняка что-нибудь вроде: „Наслаждайся, милый, но смотри, как бы этот ужин не оказался последним в твоей жизни!“»
– Спасибо вам еще раз, детектив, – поблагодарил Люденмер.
Джон Парр кивнул, нахлобучил федору и откланялся.
А хозяин кабинета сел за стол и уставился на стену. Веки его были полуприкрыты, в висках стучала кровь. Люденмер повертел визитку детектива, пробежал пальцами по тисненым буквам, нажал кнопку интеркома и попросил Элис соединить его со Шривпортом.
В то же самое время, когда человек, выдававший себя за детектива Парра, садился в черный «форд», припаркованный на Вашингтон-авеню у здания транспортной компании «Грузовые перевозки Люденмера», Кертис мчался на велосипеде к площади Конго с важным поручением от начальства.
Не успел Кертис с утра зайти в раздевалку, как к нему сразу кинулись Сверчок и Умник.
– Босс срочно вызывает тебя! – испуганно пробасил Сверчок, щелкая вставными зубами. – Он сказал, чтобы ты не переодевался, а сразу поднимался к нему.
Кертис закатил велосипед и тележку в раздевалку и уже через несколько минут стоял перед тучным лысым начальником вокзала в той самой конторке с зеленоватым стеклом. Босс, не вынимая сигары изо рта, спросил юношу, знает ли тот, в каком именно доме по Сент-Энн-стрит, что за площадью Конго, живет Уэнделл Крэйбл. Кертис знал: он частенько проезжал мимо дома Старого Крэба.
– Уэнделл не вышел сегодня на работу. На телефонные звонки не отвечает. Езжай туда и разберись, в чем дело.
«Старый Крэб за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня: наверняка с ним что-то случилось! Вчера он жаловался на несварение и грешил на свиную отбивную, которую съел в забегаловке „У Мэнди“. Надеюсь, это и вправду несварение! Где-то я читал, что боль в желудке может предвещать сердечный приступ», – подумал Кертис. Опасаясь худшего, он гнал велосипед что есть мочи.
Поначалу Кертис придерживался своего обычного маршрута, но затем он пересек Сент-Питер-стрит и оказался на площади Конго, весьма почитаемой жителями Тримея. Лужайки, некогда густо покрытые травой, теперь облысели: их вытоптали многочисленные поколения рабов, хотя кое-где трава все же зеленела. На площади Конго рабы собирались с 1800 года: здесь торговали, обменивались новостями, играли музыку, танцевали, а в полнолуние при свете факелов призывали богов вуду.
Кертис, переполошив всех белок, как угорелый мчался через площадь. Зверьки выпрыгивали из-под колес велосипеда и проворно забирались в дупла раскидистых дубов. Заслышав барабаны, юноша вскоре увидел под сенью деревьев барабанщика и старую женщину на раскладном стуле, торговавшую яблоками и апельсинами с тележки.
Среди чернокожих жителей Тримея площадь Конго считалась сакральным местом. Но у Кертиса с ней были также связаны воспоминания, наполнявшие его душу особенным трепетом.
Невозможно забыть тот майский вечер 1925 года, когда Орхидея привела сюда сына. Кертис помнил, как они с матерью шли по площади Конго: солнце на западе клонилось к горизонту, медленно расползались синие тени, а фонари зажигались один за одним, будто указывая путь. С другого конца площади раздавался глухой рокот барабанов. Там же виднелось зарево пылавших факелов. В их отсветах медленно, как во сне, двигались чьи-то тени. Орхидея вела Кертиса прямо к ним. В прошлое воскресенье в их доме побывала женщина в ярко-красном платке. Именно по ее совету они в тот вечер оказались здесь.
Хотя Кертис был еще совсем ребенком, он прекрасно понимал, зачем мать пригласила эту женщину.
– Я хочу убедиться, что мой мальчик не сумасшедший.
Гостья, быстро осмотрев его, сказала:
– Он не похож на сумасшедшего.
– Кертис утверждает, будто слышит голоса, – настаивала Орхидея. – Иногда они звучат отчетливо, а иногда – нет. Бывает и так, что с ним пытаются заговорить на иностранном языке, но он, конечно же, ничего не может разобрать. Это продолжается уже два года подряд, и Кертису становится только хуже. Господи боже, да что же это за наказание – нет мне покоя! Я и так больна, а уж это точно меня в могилу вгонит!
В тот майский вечер Орхидея привела Кертиса на восточную часть площади Конго, где узловатые ветви высоченных древних дубов сплетались над головами так плотно, что небо едва проглядывало сквозь них. Дубы росли тут с незапамятных времен, задолго до того, как на эти земли ступила нога первого раба и раздался первый исполненный глубокой тоски по зеленым холмам Африки удар барабана. На фоне этих вековых деревьев в сгущающихся сумерках, подсвеченных красноватыми масляными лампами, Кертис разглядел три силуэта. Он сразу догадался, кто эти люди, и душа у мальчика ушла в пятки. Кертис хотел пуститься наутек, но мать держала его железной хваткой: девять лет назад Орхидея была еще полна сил и решимости. И сыну ничего не оставалось, кроме как беспомощно повиснуть на ее руке и извиваться, точно рыба, попавшаяся на крючок.
Перед уходом из дома мать сказала, что они сегодня пойдут кое к кому, кто сумеет им помочь. Приготовившись к визиту к очередному врачу, Кертис никак не ожидал встретить двух самых могущественных и загадочных людей Тримея: госпожу Мун[5] и ее мужа, господина Муна.
Никто и никогда не видел эту чету при свете дня. Они появлялись только в мертвенно-бледном свете луны да кроваво-красных отблесках масляных ламп, освещавших укромный уголок площади Конго.
В тот вечер Кертис впервые разглядел супругов как следует. Стоявшая позади женщина в ярко-красном платке – та самая, что приходила к ним в дом накануне, – шагнула навстречу Орхидее, пытавшейся приструнить отчаянно вырывавшегося сына.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, – мягко сказала госпожа Мун.
Мальчику почудилось, будто от голоса ее повеяло освежающей прохладой. Никто и никогда еще не обращался к Кертису на «вы» и не называл его мистером. Он бы очень обрадовался такой чести, не будь сейчас перед ним могущественная служительница культа вуду.
Господин Мун поднялся со стула и слегка поклонился Орхидее и Кертису.
– Рад знакомству, – произнес он с дружелюбной улыбкой, хотя голос его, по мнению мальчика, звучал точно из могилы.
– Это мой сын, – поспешила сказать Орхидея и подтолкнула Кертиса так, что тот чуть не упал.
Кертис, которого привели сюда, как ягненка на заклание, замер, завороженно глядя на красные огоньки, отражавшиеся в глазах четы Мун.
«Эти двое похожи на призраков, – подумал мальчик. – Им самое место на кладбище в Сент-Луисе! Вот только есть одна неувязочка: живых туда не берут!»
Кертис впервые видел госпожу Мун так близко. В тени широкополой фиолетовой шляпы лицо ее едва угадывалось. Поговаривали, что она родилась в 1858 году. По подсчетам Кертиса ей было шестьдесят семь лет. В народе про госпожу Мун ходило множество легенд. Рассказывали, как перед самым началом Гражданской войны ее мать сбежала от хозяев-плантаторов в леса. Там, на лесных болотах, среди прокаженных, беглых рабов и каторжников, прошло детство госпожи Мун. И там же, в дельте реки Миссисипи под Новым Орлеаном, она была отмечена богами вуду. Об этой загадочной женщине в Тримее судачили без конца, и волей-неволей Кертис слышал и хорошо знал все городские легенды. Одни утверждали, будто в доме у госпожи Мун живет гадюка, которую хозяйка называет сестрой в благодарность за то, что тварь делится с ней всевозможными секретами. Другие распускали слухи о сундуке с отрезанными и засушенными детскими головами: ребятишкам строго-настрого запрещалось даже подходить к зарослям шалфея, шеффлеры и дурмана, пышно цветущих во дворе Мунов. А третьи и вовсе клялись, что видели, как вокруг их дома летали ярко-фиолетовые шары, которые ночью якобы садились на крышу и ползали там, словно пауки. Считалось, что при помощи этих загадочных сфер госпожа Мун наблюдает за происходящим вокруг.
Словом, истории были одна страшнее другой, поэтому от женщины в фиолетовой шляпе, платье и перчатках Кертис ничего хорошего не ждал. Такая иссиня-черная кожа, как у нее, встречалась только у туземцев из самых глухих уголков Африки, куда нога белого человека еще не ступала.
Если госпожа Мун своим видом нагоняла страху, то супруг ее, несмотря на всю учтивость, вселял в сердце мальчика настоящий ужас. Одна половина его лица была бледно-желтой, а другая – черной как смоль. Желтая половина, точно волна, разбивалась о темный берег и брызгами покрывала лоб, изящную переносицу и подбородок, увенчанный седой бородкой. Конечно же, вины господина Муна в том не было: таким уж он родился. Но Кертису, вынужденному смотреть ему прямо в лицо, легче от этого не становилось. Господин Мун одевался во все черное: идеально подогнанный костюм, шляпа, перчатки и галстук в черно-красный ромбик. Завершали образ наручные часы на обоих запястьях и массивный золоченый крест на груди.
– Подойдите ближе, мистер Кертис, не бойтесь, – повторила госпожа Мун.
Однако мальчик даже не шелохнулся: ноги его не слушались. Орхидее снова пришлось подтолкнуть сына, но мыски ботинок Кертиса лишь глубже увязли в священной земле площади Конго.
– Правильно я понимаю, – произнесла госпожа Мун из-под полей своей огромной шляпы, – что вы, мистер Кертис, слышите голоса, которые звучат у вас в голове? – спросила она и наклонила голову набок. – Это так?
– Отвечай! – прикрикнула Орхидея на Кертиса, который окончательно растерялся. – Не время упираться! – рассердилась она и, поскольку сын упорно хранил молчание, обратилась к госпоже Мун: – Мэм, он меня в могилу сведет! Спина так болит… я очень слаба… а тут еще и мальчик занемог…
– Миссис Мэйхью, – мягко прервала ее госпожа Мун, – миссис Дэлеон наварила целый котел супа гамбо. Будьте добры, идите и отведайте.
Она дождалась, пока Орхидея согласно кивнет, и прибавила:
– Скажите ей «биддистик» – это развеселит миссис Дэлеон, и она нальет вам миску гамбо до краев!
Затем госпожа Мун повернулась к господину Муну и женщине в красном платке и, величественно махнув рукой, скомандовала:
– Вы, двое, ступайте следом. Да поживей! С мистером Кертисом я буду говорить наедине.
Пока господин Мун возился с тростью, прислоненной к стулу, женщина в красном платке взяла Орхидею под руку.
– Кертис, ничего не скрывай, говори все как на духу, – напутствовала его мать и повернулась к госпоже Мун. Горестная гримаса исказила лицо Орхидеи: – Муж оставил меня пять лет назад. С ним произошел несчастный случай в доках. Помогите, пожалуйста, моему сыну: хватит уже с меня несчастий!
– Я все про вас знаю, – ответила госпожа Мун. – И поверьте, очень вам сочувствую. Ступайте, отведайте гамбо, и вам станет чуточку лучше: обещаю!
Орхидея хотела сказать что-то еще, но женщина в красном платке мягко потянула ее за собой. Напоследок мать с мольбой взглянула на Кертиса и позволила себя увести. Благоухая ароматами сандала и лимона, прихрамывая, ушел и господин Мун. Когда они остались наедине, госпожа Мун глубоко перевела дыхание и произнесла с явным облегчением:
– Ну, теперь можно и поговорить!
Колдунья наклонилась к мальчику, и тот вздрогнул. Свет от лампы скользнул по ее лицу, и Кертис разглядел обтянутый кожей угловатый череп, широкий нос и зеленые, точно изумруды, глаза: в них сверкали молнии, готовые вырваться в любое мгновение, стоило госпоже Мун только захотеть.
– Могу вообразить, – сказала она, – сколько небылиц вы про меня слышали. Наверняка и кошмары вам снились. Это так, мистер Кертис?
Он заставил себя кивнуть.
– Мы сейчас не будем обсуждать, где правда, а где ложь. Мы здесь для того, чтобы… – Тут госпожа Мун задумалась, подбирая нужное слово, – обозначить ваш недуг. Я хочу знать все про голоса в вашей голове, мистер Кертис. Ваша мама сильно перенервничала, но это от большой любви к вам, иначе вряд ли мы встретились бы, – пояснила женщина и прислушалась к звукам ночи: – Правда же, это прекрасно?
В куще деревьев застрекотали сверчки. Следом за ними проснулись и другие ночные насекомые. Хотя влажный воздух после дневной жары остыть еще не успел, Кертис поежился. Собрав всю волю в кулак, он отбросил свои страхи и сказал:
– Если быть точным… я слышу не голоса. – Госпожа Мун ничего не ответила, и он продолжал: – Я слышу свой внутренний голос. Это… это так сложно объяснить. Моим внутренним голосом у меня в голове говорят другие люди, понимаете? Я слышу их мысли. Я не сам с собой говорю, в этом можете быть уверены.
– Вы полагаете? – переспросила она с сомнением.
– Зуб даю! – ляпнул Кертис и поспешно добавил: – Прошу прощения, мэм.
– Почему же я должна быть уверена, мистер Кертис? Ваша мама говорит, будто неладно с вами стало сразу после ухода отца. Может, у вас какое-нибудь нервное расстройство, а может, вы просто все выдумали? Врачи, кстати, как раз списали это на богатое воображение и пообещали, что скоро все наладится. Но странности продолжаются до сих пор, а ваша мама вся извелась и чувствует себя хуже день ото дня. Так на чем же основана ваша уверенность, позвольте спросить?
Кертиса задело подобное отношение. Он не сдержался и резко возразил:
– Мой внутренний голос говорил со мной на иностранном языке! Мне кажется, это был хозяин бакалейной лавки – тот едальянец, мистер Данелли.
– Не «едальянец», а «итальянец». Учитесь говорить правильно, а то над вами будут смеяться.
– Да, мэм. В общем, я так и не понял ни одного слова, – ответил Кертис и пожал плечами. – Я потом еще захаживал в эту лавку, однако голоса итальянца уже не слыхал.
– Но ведь были и другие?
– Конечно. Однажды я слышал, как где-то очень-очень далеко какой-то мужчина кричал и ругался, как черт.
– Мистер Кертис, а откуда вам знать, что кричал именно мужчина?
Мальчик снова пожал плечами и промолчал, но госпожа Мун смотрела на него так повелительно, что пришлось ответить:
– Он кричал: «Укуси меня за член!»
– О! – воскликнула она.
Кертису показалось, будто губы собеседницы тронула улыбка, но сказать наверняка было нельзя: лицо ее затеняли поля шляпы.
– Даже если говорят на иностранном языке и совсем тихо, я все равно могу понять, мужчина это или женщина. Не знаю как, но могу.
– А как далеко находится говорящий, вы способны определить?
– Некоторых я слышу отчетливее, чем других. Я не каждый день слышу мысли людей: это происходит лишь время от времени. Одни уходят, другие приходят. – Тут Кертис расправил плечи, уверенно посмотрел на госпожу Мун и заявил: – И началось это вовсе не из-за папы. Впервые я услышал чужие мысли, когда мне исполнилось девять лет.
– А отвечать на них вы пробовали?
– Нет. Я никогда не пытался, мэм.
– Скажите что-нибудь, а я попробую услышать вас.
– Да, мэм, – кивнул Кертис и закрыл глаза.
:Здравствуйте, – мысленно произнес он и увидел, как тускло мерцавшее золотистое пятнышко набрало скорость и выпорхнуло из его сознания, точно птичка.
– Ничего не слышу, – отозвалась госпожа Мун, – попробуйте еще. Сосредоточьтесь, мистер Кертис.
Он зажмурил глаза, сжал зубы и, обратившись всеми мыслями к собеседнице, выкрикнул:
:Здравствуйте!: – И снова золотистое пятнышко покинуло сознание Кертиса, только на этот раз оно светилось гораздо ярче.
– Ничего, – сказала женщина.
– Это все, на что я способен, – признался Кертис.
Госпожа Мун замолчала, прислушиваясь к шелесту дубов и гудению насекомых, будто те могли, подобно ее ручной гадюке, подсказать, что делать дальше. Наконец она поинтересовалась:
– А вы знаете, почему вашего отца прозвали Железноголовый Джо?
– Нет, мэм, не знаю.
– На вашего папу, мистер Кертис, упала бочка со смолой. Прямо ему на голову. Но похоже, что голова вашего отца оказалась крепче, потому что на ней не осталось ни царапины. А вот плечи и ребра ему переломало. Вот так голова! Нечасто встретишь подобное!
– Да уж, – отозвался мальчик.
– Подойдите-ка ближе, мистер Кертис, – велела колдунья.
«Куда уж ближе?» – подумал он и нерешительно шагнул вперед.
Госпожа Мун сняла перчатки и принялась ощупывать его голову.
– Боли мучают?
– Нет, мэм.
– Можете ли вы предсказать, мистер Кертис, что случится завтра или послезавтра?
– Нет, мэм. – Кертис едва сдержал улыбку: если бы он знал, что ему придется идти сюда, то обязательно притворился бы больным и провалялся весь день в кровати.
А госпожа Мун, держа его голову, как в тисках, медленно ощупывала ее пальцами.
– Сейчас я произнесу имя женщины, которая меня ненавидит. Попробуйте поймать мою мысль, мистер Кертис. Прямо сейчас!
Мальчик сосредоточился, но не услышал ничего, кроме шелеста листьев в кронах деревьев.
– Не слышу, мэм.
– Так. Ладно. Я подумываю уехать из Нового Орлеана. У меня есть на примете три прекрасных местечка, где тишь да гладь. Сейчас я назову их, а вы попробуйте услышать. Ну, давайте!
– Нет, мэм, – отозвался Кертис, – у меня не получается.
Госпожа Мун разочарованно хмыкнула, еще раз пробежалась пальцами по лбу мальчика, легонько на него нажимая, а затем отпустила голову Кертиса и спросила:
– У вас двоится в глазах?
– Нет, мэм, никогда.
– И все-таки мне кажется, что вы особенный, мистер Кертис. Ступайте к миссис Дэлеон и приведите маму обратно. И будьте так любезны, принесите мне гамбо.
Кертис выполнил ее просьбу. Через несколько минут рядом с госпожой Мун стояли Орхидея и женщина в красном платке, а господин Мун, прислонив трость к ноге, устраивался на стуле.
– Мэм? – обеспокоенно спросила Орхидея. – Что с моим сыном?
Госпожа Мун съела несколько ложек гамбо и ответила:
– Хочу рассказать вам одну историю. Маленькой девочкой я дружила с дочкой повара. Савина – насколько я помню, ей было тогда лет тринадцать или четырнадцать – поделилась со мной секретом. Она рассказала, будто частенько разговаривает с одним плотником из Бускароля. А плантация, где мы жили, находилась аж в двенадцати километрах от Бускароля! Они вели беседы прямо у нее в голове. Вы не поверите, но Савина знала об этом человеке все, хотя ни разу не встречала его. Более того, она знала то, что старый плотник выучил за свою долгую жизнь: сорта древесины, как ее правильно распиливать, как делать мебель – в общем, такие вещи, которые узнать самостоятельно ну никак не могла. В этом округе и впрямь жил белый плотник с семьей, так что Савина не лгала. Но однажды ее собеседник не вышел на связь и замолчал навсегда: может, переехал, а может, и умер. И на моей памяти это не единственный подобный случай, хотя было их не так уж и много. С вашим мальчиком все в порядке, миссис Мэйхью. Смышленый малый, поумнее других будет. Думается мне, из него выйдет толк. Клянусь вам, для беспокойства нет никаких причин. Просто ваш Кертис обладает особым даром, хотя талант его пока еще очень слаб. Таких людей, умеющих слушать мысли других на расстоянии, называют слышащими.
– Вот, значит, как?
– Ну да, ваш мальчик – слышащий. Как Савина Маккейб и Ронсон Ньюберри. Я слышала много историй и про других слышащих, но лично знала всего двух. Одним словом, не каждый день встретишь таких, как Кертис.
– Слышащий, – уставившись в никуда, повторила ошеломленная Орхидея. – Господи помилуй! Этого еще не хватало! Все-таки парень не в себе!
– Ваш сын абсолютно нормальный, – заверила ее госпожа Мун. – Если вам все еще непонятно, представьте радиоприемник, который при помощи антенны ловит сигналы радиостанций. Чем сильнее сигнал, тем лучше прием. Как это устроено, я вам в подробностях не расскажу. Но суть в том, что ваш мальчик – все равно что такой приемник. Кертис ловит мысли других слышащих. Многие из них, бьюсь об заклад, даже и не подозревают о том, что их кто-то слышит. Хотя сами – точно так же, как Кертис, – ловят чужие сигналы. Кстати, сплошь и рядом эти люди думают, будто они тронулись умом и по ним плачет психушка, – скорее всего, эту мысль внушили им недалекие мамочки и папочки. Пока что ваш сын не может посылать другим слышащим сообщения: для этого его дар еще слишком слаб. Но вот ловить чужие мысли у Кертиса, судя по его рассказам, получается уже неплохо. Эти мысли витают в воздухе, однако без приемника их не услышать. Ясно?
– Но у нас нет дома радио, – озадаченно отозвалась Орхидея.
Госпожа Мун вздохнула, съела еще несколько ложек гамбо, вытерла салфеткой рот и произнесла:
– Миссис Мэйхью, я выразилась образно. Я не знаю, как именно слышащие читают мысли. И никто не знает. Даже сам Кертис не в состоянии нам это объяснить. Как далеко находится слышащий, он определить тоже не может. Но вот что интересно: Кертис безошибочно угадывает пол человека и его возраст. Он четко знает, чьи мысли слышит: мужчины, женщины или ребенка. Для этого ему даже не нужно понимать смысл сказанного. Сейчас трудно сказать, разовьет он в себе этот редкий дар или же тот со временем исчезнет. Да и можно ли развить такую способность и управлять ею? Это большой вопрос. Если подобное все-таки возможно, то как это сделать? – рассуждала вслух госпожа Мун. – Мне нечего добавить, – произнесла она через несколько секунд и выдохнула. – А что касается радио, лучше бы его вообще не изобретали. Вон Чарльз днями и ночами сидит в наушниках и слушает свои радиопередачи. Он меня скоро с ума сведет! Ну, что у тебя новенького? Какая песня полюбилась нашему Чарльзу на этой неделе? – с издевкой спросила она мужа.
– Сейчас крутят запись симфонического оркестра – «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, аж мурашки по коже! – ответил господин Мун своим замогильным голосом и улыбнулся так широко, что Кертис даже испугался: «Как бы у него лицо пополам не треснуло!»
– Да неужели? Очень интересно! Мне не терпится узнать, что же будет на следующей неделе, – ехидно заметила госпожа Мун и повернулась к Орхидее. – Уверяю вас, поводов для беспокойства нет: мистер Кертис совершенно здоров. Более того, мальчик обладает редкой способностью, какой можно только позавидовать. Так что забудьте о своих страхах.
– Прошу прощения, мэм, но я не могу с вами согласиться! – воскликнула Орхидея, чуть не плача. – Как же мне не беспокоиться о сыне, когда на нем лежит такое проклятие? Какой же безумец будет ему завидовать? Подумать только – слышать мысли других! Это плохо, это ненормально – в общем, хуже не придумаешь! Господи боже, ну за что мне все это? Нет, мэм, взять и забыть о болезни сына, словно о новости, прочитанной во вчерашней газете, – для меня подобное просто невозможно!
Госпожа Мун посмотрела на Кертиса долгим взглядом и тихо сказала напоследок:
– Ступайте домой, миссис Мэйхью, и благодарите Бога за то, что Он отметил вашего сына. И хорошенько кормите мальчика! Мясо на костях ему точно не помешает! Пусть вырастет здоровяком, как отец.
Услышав эти слова, Орхидея выпрямилась и даже стала чуточку выше. Лицо ее в красноватом свете ламп посуровело, и она с негодованием сказала:
– Ну уж нет, этому не бывать. Не будет он как отец.
Позже, той же ночью, лежа в постели и вслушиваясь в шум дождя, внутренний голос Кертиса вдруг прошептал:
:Ну здравствуй, коли не шутишь.:
Поглощенный давними воспоминаниями, Кертис пересек площадь Конго и оказался на Сент-Энн-стрит. Юноша оставил велосипед и тележку на лужайке возле маленького, но аккуратного белого домика, поднялся на крыльцо, состоявшее всего из двух бетонных ступенек, и постучал в дверь.
Ему никто не открыл.
Кертис постучал еще раз и позвал:
– Мистер Крэйбл?
В ответ тишина.
– Мистер Крэйбл, это я, Кертис! У вас все в порядке? – крикнул он.
Кертису почудился шорох за дверью, но наверняка сказать было нельзя: за спиной проехал автомобиль.
Вдруг из-за двери раздался жалкий и дрожащий голос мистера Крэйбла. «И куда подевался тот властный тон, от которого, казалось, замирали стрелки часов?» – недоумевал молодой человек.
– Уходи. Пожалуйста, уходи.
– Что с вами, сэр? – совершенно забыв про мягкое «сэй», воскликнул Кертис. – Вы заболели?
– Уходи.
– Не могу, сэр. Меня послали разузнать, что с вами, и я не уйду, пока не увижу вас, – ответил Кертис, подождал немного и добавил: – Откройте, сэр. Вы же сами знаете, что так будет лучше.
Кертис подождал еще, но дверь не открылась. Он сжал было кулак, чтобы стучать до тех пор, пока мистер Крэйбл не сдастся, как вдруг замок щелкнул и дверь распахнулась. На пороге стояла жалкая серая тень мистера Крэйбла. На гостя Старый Крэб даже не взглянул. Щурясь от солнца, он посмотрел ввалившимися болезненными глазами куда-то вдаль, а затем отступил в сумрак комнаты.
– Что ж, заходи, – пригласил он, – только велосипед сперва пристегни: охотников до чужого добра у нас тут хватает.
Кертис пристегнул цепью велосипед к водосточной трубе и зашел в дом. В нос ударили запахи подгоревшей еды и табачного дыма. Все окна были зашторены. Старый Крэб опустился на коричневый стул перед столиком с наполовину выпитой бутылкой виски «Четыре розы», почти пустым стаканом и зеленой керамической пепельницей, доверху наполненной окурками. На краю пепельницы тлела еще недокуренная самокрутка.
Кертис прикрыл дверь, и гостиная погрузилась в темноту. Во мраке белели лишь рубашка Старого Крэба да торчавшие из-под нее панталоны. Когда глаза немного попривыкли, Кертис разглядел, как хозяин дома откинулся на спинку стула, вытянул ноги в поношенных кожаных тапочках, закинул голову назад и зажмурился.
– Кажется, у вас что-то пригорело, – произнес юноша, потрясенный до глубины души картиной, мало-помалу проступавшей из темноты. Кертис не знал, что и думать: он никак не ожидал обнаружить всегда педантичного мистера Крэйбла в таком виде.
А тот открыл глаза, взял самокрутку, затянулся и сказал:
– Это я делал гренки из кукурузного хлеба. Не очень вышло.
– Мистер Крэйбл… У вас что-то случилось?
– Случилось, – задумчиво протянул старик. – Ох, Кертис, ну до чего жизнь несправедлива и жестока. Когда все идет своим чередом и кажется, что так будет всегда, судьба вдруг наносит удар, и весь твой мир рушится в одночасье. – Он посмотрел на посетителя усталым взглядом, и на его изможденном лице промелькнуло жалкое подобие улыбки. – Вчера вечером, в семнадцать минут девятого, я получил телеграмму. Сроду не получал телеграмм. Но все когда-то бывает впервые, – надтреснутым голосом произнес Старый Крэб и выпустил дым в потолок. – Все-таки получил одну телеграмму за всю жизнь. Зато какую… – добавил он тихим голосом, и по щекам покатились слезы.
Кертис пододвинул стул и сел рядом. «Помолчу, пожалуй, – решил он, – пускай выговорится».
– Да, мне пришла телеграмма! – воскликнул мистер Крэйбл, очнувшись от короткого полузабытья. – Господи Иисусе… телеграмма с чикагским номером телефона и просьбой перезвонить. – Он отхлебнул из стакана виски. На столике Кертис заметил фотографию улыбающейся маленькой девочки, наряженной для воскресной службы.
– Бомба – так мне сказали по телефону, – продолжал Старый Крэб, разглядывая кончик тлеющей самокрутки. – Бомба с часовым механизмом в автомобиле, припаркованном у прачечной. Моя девочка всегда следила за собой и говорила: «Что толку от красотки, если на ней грязные колготки?» Мы с матерью даже не сомневались, что Дейзи выбьется в люди и посмотрит мир. Наша дочка работала учительницей в Чикаго. А вчера ее не стало. Только вышла из прачечной, и тут прогремел взрыв. Вот что случилось, понимаешь?
– Понимаю, сэр, – кивнул Кертис и подумал, что теперь Старый Крэб остался на свете один-одинешенек. Поговаривали, что его жена умерла от рака шесть лет назад: сам мистер Крэйбл рассказывать о своей жизни не любил.
– Моя дочь и еще четверо других погибли, а восемь человек было ранено – так сообщили по телефону, – сказал Старый Крэб. – Вот только зачем мне знать про остальных погибших? Можно подумать, мне от этого полегчает! Предполагается, что это дело рук гангстеров или коммунистов, а может, и фашистов – кто их разберет? Как, по-твоему, Кертис, есть ли мне дело до тех, кто подложил бомбу?
– Не думаю, сэр.
– Вот и я о том же, черт побери! Никогда не получал гребаных телеграмм, и вдруг такое!
Кертис склонил голову. Старый Крэб глотнул еще виски. Чуть не подпалив мозолистые пальцы, он затянулся и докурил самокрутку. Кертис не раз наблюдал, как мистер Крэйбл, сжимая этими пальцами карандаш, расчерчивал таблицы с расписанием поездов и графики смен для носильщиков.
Закрыв лицо руками, Старый Крэб застонал, затрясся и горько разрыдался, совершенно сломленный тяжкой утратой. Он выглядел точно ребенок, вдруг осознавший, насколько несправедливой может быть жизнь. Кертис поднял упавший на ковер окурок, раздавил его в пепельнице и, мгновение поколебавшись, обнял Старого Крэба, желая хоть как-то его утешить. Отняв руки от лица, старик, обливаясь слезами, крепко обнял Кертиса в ответ. Сердце юноши сжалось. Он мог бы сказать мистеру Крэйблу, что Дейзи попала в рай и ждет его там, потому что рано или поздно все, кто любил друг друга на земле, воссоединяются на небесах, но промолчал. Несмотря на то что Старый Крэб был человеком истово верующим, жестокость Создателя его возмущала. Почему Господь так несправедлив к людям? Почему тем августовским утром Он отнял жизнь у молодой женщины, посвятившей себя воспитанию и обучению детей?
«Если рай все-таки есть, то Старый Крэб вскоре встретится с дочерью. Но сейчас его этим не успокоишь, – рассудил Кертис, – горечь утраты будет преследовать беднягу до самого последнего дня».
В общем, юноша обнимал мистера Крэйбла и молча слушал безутешные рыдания старика, когда на другом конце комнаты зазвонил телефон.
– Не надо, – прохрипел Старый Крэб, цепляясь за плечо Кертиса, – не снимай трубку!
– А вдруг звонят из Чикаго?
– Нет. Они сказали, что перезвонят через неделю, когда сделают все необходимые приготовления. Они занимаются приготовлениями к похоронам моей дочери! Подумать только! Собираются хоронить мою Дейзи!
Телефон разрывался: догадаться, кто звонил, было совсем не сложно.
– Сэр, надо ответить, – сказал Кертис, и Старый Крэб сопротивляться больше не стал.
Юноша мягко высвободился из его объятий, подошел к аппарату и поднял трубку:
– Дом мистера Крэйбла.
Его догадка подтвердилась.
– Мэйхью? Ну что там стряслось?
– Сэй… мистеру Крэйблу нездоровится.
– Что с ним?
– Сэй, прошу прощения, но лучше я вам все расскажу, когда вернусь. Можно попросить для мистера Крэйбла пару выходных?
– Пару выходных?
– Да, сэй. Мне кажется, ему это просто необходимо. И еще… Я думаю, что это должна быть пара оплачиваемых выходных. Мистеру Крэйблу не помешает отдохнуть.
– А, значит, ты так думаешь? – саркастически усмехнулся невидимый собеседник.
– Да, – твердо ответил Кертис с той особой интонацией, которая не раз помогала ему успокаивать и примирять людей.
На том конце провода повисла тишина.
– Хорошо. Два оплачиваемых выходных. Передай ему, что больше никак нельзя: без него мы как без рук.
– Спасибо, сэй, обязательно передам, – произнес юноша и повесил трубку.
Он подсел к Старому Крэбу, взял его за руку, заглянул в глаза и сказал:
– Вам надо поесть. Я приготовлю. Чего бы вам хотелось?
Мистер Крэйбл долго собирался с мыслями и наконец ответил:
– Будь любезен, подогрей вчерашний суп из черной фасоли. А еще на кухне были сельдерей и огромная луковица. Тебя ведь не затруднит остаться и поесть вместе со мной?
– С радостью составлю вам компанию, – заверил Кертис.
«На обратном пути, – решил он, – заеду в церковь и попрошу кого-нибудь из прихода присмотреть за мистером Крэйблом».
Жаркое утро сменил знойный день. Поезда прибывали и отбывали. Жизнь в Новом Орлеане, несмотря на горе, обрушившееся на хозяина домика на Сент-Энн-стрит, кипела и бурлила, точно фасолевый суп на плите.
«Двести тысяч баксов – это несерьезно», – думал Пэрли, направляясь на ужин к Люденмерам и разглядывая роскошные особняки вдоль Первой улицы. Стрелки часов показывали половину седьмого. Солнце клонилось к закату, тени удлинялись. Пэрли по-прежнему был в образе полицейского в штатском: тот же темно-синий костюм, белая сорочка – сменил на свежую, – черный галстук и федора. Кобуру пришлось снять, а револьвер припрятать в бардачке.
«Будь я проклят, если деньги здесь не гребут лопатой! Да честным трудом, хоть в лепешку расшибись, на такие дворцы в жизни не заработаешь! А уж в наше времечко и подавно! Ох, нечисто дело с этим контрактом, – думал Пэрли, поглядывая по сторонам. – Бьюсь об заклад: Люденмер либо дал кому-то на лапу, либо нанял детектива, нарыл компромат и шантажировал какого-нибудь чинушу. Ну нельзя, просто невозможно так разбогатеть и при этом не замараться!»
Мимо Пэрли проплывали миниатюрные замки с башенками и особняки, чьи колонны по ширине не уступали его «форду». Лучи заходящего солнца отражались в окнах верхних этажей роскошных домов и слепили глаза. Увитые плющом высокие стены из красного кирпича, белого и желтого камня прятали от посторонних глаз тайную жизнь богачей. Пальмы, ивы и дубы укрывали в своей прохладной тени мелькавшие за коваными воротами аккуратно подстриженные лужайки и роскошные подъездные дорожки, змейкой убегавшие к особнякам. Тут и там на воротах попадались таблички «Осторожно: злые собаки!».
«Да лишь на этот камень, на замысловато выложенную плитку и вычурную роспись стен потрачено денег столько, сколько мне и не снилось! Ясное дело, они тут зажрались! Нет, требовать с Люденмера жалких двести тысяч – это ударить в грязь лицом на глазах у всех мошенников мира!»
Наконец Пэрли подъехал к особняку Люденмеров. Блестевшие на одной из створок ворот латунные цифры 1419 – какие можно было купить в простой скобяной лавке – резко выделялись на фоне всеобщей кричащей безвкусицы Первой улицы.
Осознав, что настал решающий момент, Пэрли внутренне содрогнулся. На шее проступили капельки пота: если он сейчас облажается, то сбежать из этой белой махины, похожей на груду костей динозавра, будет ой как непросто!
Он оценивающим взглядом окинул двухэтажный дом в колониальном стиле, видневшийся в конце дубовой аллеи: широкая лестница вела к громадной, размером с актовый зал, площадке.
«Как там называется у толстосумов огромное парадное крыльцо? А, точно! Веранда!»
Пэрли был настроен сделать все возможное и невозможное. «Надо лишь полагаться на чутье, верить в талант и быть предельно осторожным в словах и поступках. Держать ухо востро с этим шофером. – Чем больше Пэрли думал о Хартли, тем сильнее он нервничал. – А вдруг бывший коп раскусит меня? Может, ему всего одного взгляда хватит, чтобы понять, что перед ним жалкий мошенник, у которого от собственной дерзости аж поджилки трясутся?»
Рассудив, что совсем скоро он сможет получить ответы на этот и все другие вопросы, Пэрли притормозил у ворот и вылез из «форда». Тут же навстречу ему из-за белой каменной стены, окружавшей особняк Люденмеров, вышел мужчина в шоферской фуражке, черной тужурке и серо-голубой рубашке.
– Добрый вечер, детектив Парр, – произнес он низким голосом с сильным техасским акцентом. – Я Клэй Хартли. Спустился встретить вас, чтобы не тратить ваше драгоценное время на это, – пояснил отставной полицейский и кивнул в сторону переговорного устройства на стене: панель с кнопками, решетка микрофона и конусообразная трубка вроде телефонной.
Ничего подобного Пэрли в жизни не видел. «Такая штуковина стоит, наверное, целое состояние!» – подумал мошенник, и по спине его струйкой побежал пот, все это время по капельке собиравшийся на шее.
Хартли толкнул ворота, и те бесшумно открылись: ни одна из петель даже не скрипнула.
– Заезжайте внутрь и ждите меня, – скомандовал бывший коп. – До дома поедем вместе.
– Конечно, – ответил Пэрли. И, вдруг испугавшись, что голос прозвучал не слишком уверенно, повторил: – Конечно, я подожду вас.
«Черт! Ну зачем я переигрываю?! Так недолго и погореть! – Забравшись за руль, Пэрли чуть не поддался соблазну сдать назад и укатить в Мексику. – Найду там работу и заживу спокойно… – Однако тут же осадил себя: – Нет, нельзя упускать такой шанс. Дерьма я в жизни хлебнул уже немало. Не может же так продолжаться вечно! Когда-то и мне должно повезти, так почему бы не на этот раз? Ублюдки этого богатенького сукина сына – мой выигрышный лотерейный билет!»
Пэрли сжал зубы, включил первую передачу и проехал во владения Люденмера. А Хартли, затворив ворота, открыл дверцу «форда» и скользнул на пассажирское сиденье.
Пэрли глянул на сопровождающего и едва не отшатнулся: через все лицо – от угла левого глаза до челюсти – тянулся уродливый шрам. Левый глаз Хартли не двигался и смотрел куда-то вдаль. А правый тем временем внимательно изучал гостя.
«Что это, никак глаз стеклянный? Господи Иисусе… Ну, хорошо хоть в пару к настоящему подобрали, – подумал Пэрли. – Бр-р! Представляю, какие кошмары снятся соплякам Люденмера!»
– Какие-то проблемы? – спросил Хартли.
– Нет, – стряхнув оцепенение, отозвался Пэрли и газанул.
– Мистер Люденмер ввел меня в курс дела, – начал его спутник, на южный манер растягивая слова.
«Ввел в курс дела? Ох, не нравится мне это», – подумал мошенник и пошел напролом:
– Да? И что вы думаете?
Ответа не последовало. Всего за два гулких удара сердца Пэрли успел обдумать услышанное и увиденное: «Коп-ковбой, ставший шофером и телохранителем у большой шишки, – это интересно! А как вообще можно управлять машиной с одним глазом? Люденмер, видимо, высоко ценит этого кривого, раз доверил ему жизни детей и жены. Боже, только посмотрите на него! Забавно, я раньше считал, что „худой как скелет“ – явное преувеличение. Однако похоже, что человек, который придумал это выражение, имел в виду Клэя Хартли. Этому скелету, обтянутому куском морщинистой, выдубленной на солнце кожи, наверное, уже лет пятьдесят, не меньше. Угловатый череп словно бы вытесан из камня. Глаза – искусственный и настоящий – утоплены в глазницах. Нос перебит. Подбородок массивный, точно наковальня. А этот шрам! Ему же тогда, наверное, полморды оторвало! Да уж, видать, работенка у копов в Хьюстоне не сахар!»
– Белло Вуд, – вдруг сказал Хартли.
– Что? – не понял Пэрли.
– Я про шрам говорю. А то, смотрю, он вам покоя не дает. Получил в битве при Белло Вуд шестого июня одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.
– Ох, ничего себе! И чем же это вас так зацепило?
– Осколком артиллерийского снаряда. Лицо тогда мне разворотило будь здоров, а сам осколок был размером с десятицентовую монету.
– Ну а глаз? Беспокоит? – не удержавшись, спросил Пэрли.
– Нет. И детей тоже не беспокоит: в смысле, они не боятся, если вы это имели в виду. Похоже, вы один такой пугливый.
– Ну что вы, меня стеклянный глаз тоже не пугает.
Хартли не ответил. До дому они доехали в полном молчании. Когда Пэрли заглушил двигатель, отставной коп прочистил горло и произнес:
– А по поводу всей этой истории, что вы поведали мистеру Люденмеру, я думаю вот что…
Пэрли молча ждал, что же Хартли скажет дальше: в повисшей тишине раздавались только щелчки остывающего двигателя.
– Помощь полиции, – продолжал Хартли, – лишней не будет точно. Глупо было бы отказываться от круглосуточного наблюдения. Но ваша точка зрения тоже не лишена здравого смысла. Списывать со счетов бардак, который сейчас творится в стране, не стоит. Своими стараниями мы можем только усугубить ситуацию: от похитителей потом отбоя не будет. Поэтому лучше до поры до времени оставить все как есть, – заключил он и повернулся к Пэрли.
Тот всячески пытался не смотреть на искусственный глаз, но эта проклятая стекляшка притягивала взгляд как магнит.
– Если хоть волосок упадет с головы Ниллы или Маленького Джека – я любого голыми руками удавлю, без суда и следствия, – прибавил Хартли. – А если руками не дотянусь, то стрелять я тоже умею: как-никак служил в морской пехоте, имею три награды. И на случай, если вы вдруг засомневались: одноглазые стреляют точнее, это научно доказанный факт.
– Что ж, получается, детишки в надежных руках. Приятно иметь дело с профессионалом, – сказал Пэрли, а про себя подумал: «Если будешь выпендриваться, я тебе и второй глаз выколю!»
– Рад, что мы нашли общий язык, – отозвался Хартли, вылезая из машины. – Будет время, забегайте ко мне, поговорим о работе.
«Только этого еще не хватало!» – мысленно воскликнул Пэрли и спросил:
– Вы ведь, кажется, служили в полиции Хьюстона?
– Ага, оттрубил там десять лет. Славное было времечко, – ответил Хартли, глянул на парадный вход и сказал: – А вот и мистер Джек. Приятного аппетита! – И он козырнул спускавшемуся по лестнице Люденмеру.
Джек переоделся в бежевую рубашку с коротким рукавом и коричневые брюки и выглядел посвежевшим.
– Спасибо, Клэй, – поблагодарил он водителя и обратился к Пэрли: – Как добрались, Парр? Быстро нас нашли?
– Такую домину не пропустишь, – отвечал гость, выбираясь из машины с фальшивой улыбкой.
«Беспокоиться пока не о чем, – подумал Пэрли и покосился на удалявшегося Хартли. Он заглянул в салон и проверил, не оставил ли там чего подозрительного. – Вдруг этому одноглазому проныре взбредет в голову устроить обыск? Нет, вроде все тип-топ».
Люденмер пожал Пэрли руку:
– Рад нашей встрече: очень хорошо, что вы смогли приехать. – Тут он понизил голос и добавил: – Жене и юристу я вас представил как продавца новейших холодильных установок. Вряд ли Виктор купился на эту ложь, но лишних вопросов он задавать не будет, пока я сам того не пожелаю. Проходите, Джон. – Люденмер, поднимавшийся следом, не выдержал и уже на третьей ступеньке спросил: – Как вам нравится в отеле «Лафайет»?
– Вы меня приятно удивили. Не знал, что с моим начальством можно договориться.
– Нет ничего невозможного. Мне бы хотелось постоянно держать с вами связь, поэтому телефон в номере просто необходим, – произнес хозяин дома с самодовольной улыбкой.
«Самое время нанести этому сукину сыну еще один удар!» – рассудил Пэрли, остановился и сказал:
– Кстати, о телефонных звонках. Около четырех звонил капитан Арлен. У нас есть имя похитителя – Энрико Орси. Тип с богатым криминальным прошлым. Про Энрико мы наслышаны. На этот раз, мы полагаем, он решил выслужиться перед чикагской мафией. Мистер Люденмер, вы, случайно, не нанимали в последнее время итальяшек?
– Что? Итальянцы? – переспросил Люденмер и тоже остановился: самодовольная улыбка вмиг улетучилась. – Я… э-э-э… хм-м… Вроде бы нет… – замычал он в недоумении.
– А вот и наш гость! – Парадная дверь вдруг распахнулась, и навстречу им, широко улыбаясь, вышла привлекательная и ухоженная женщина в летнем желто-зеленом платье, развевавшемся вокруг стройных ножек. – Джек, впусти же мистера Парра поскорее в дом! Тут невыносимая жара, а вы еще и о делах, наверное, болтаете! Мистер Парр, в гостиной ждет чай со льдом и мятой, проходите скорее и освежитесь!
«А она ничего, – подумал Пэрли, поднимаясь по лестнице и разглядывая хозяйку дома. – Красивое овальное лицо, волнистые каштановые волосы, светло-карие глаза, в которых читается старое доброе гостеприимство южан, – так и трахнул бы прямо на этих ступеньках!»
Несмотря на то что в голове у Пэрли одна за другой возникали непристойные картинки: вот он срывает с жены Люденмера платьишко и трусики, а вот он раздвигает ее прелестные ножки, – поравнявшись с Джейн, он лишь сухо улыбнулся и сказал:
– Спасибо, миссис Люденмер. Непременно освежусь.
«Только, пожалуйста, будь бдительным, – наставляла его по телефону Джинджер. – И что бы ни случилось на ужине, не теряй присутствия духа».
«Милая, ты меня ни с кем не перепутала? Я же не какой-то там сопливый Донни Бэйнс», – отвечал уязвленный Пэрли.
«Ну сколько раз повторять: малыш Донни отлично справился со своей ролью! Он целых три минуты развлекал клиента по телефону и рассказывал, почему тот не может заплатить за номер в отеле. Кстати, не забудь поблагодарить Люденмера: ведь теперь ты живешь просто в шикарных условиях! И это не стоило нам ни цента!»
«Просто ошеломительный успех! Передавай пламенный привет рыжему ублюдку!» – ответил Пэрли и повесил трубку.
Окна первоклассного номера 424 в отеле «Лафайет», куда он перебрался, выходили на оживленную Сент-Чарльз-авеню, по которой непрестанно сновали автомобили. Номер благоухал свежевыглаженным бельем и лаймовым мылом. После встречи с Люденмером Пэрли вернулся в гостиницу «Король Людовик» и тут же позвонил Джинджер из автомата в коридоре. Она сказала, что ее опасения подтвердились: Люденмер все-таки воспользовался номером, указанным на визитке. К счастью, они с Донни подстраховались и задержались у телефона в коридоре отеля «Клементин» на лишние полчаса.
Люденмер хотел поговорить с Бэйзером, но «оператор Руф» сообщила, что шеф полиции сейчас на заседании городского совета, и предложила соединить его с капитаном Арленом. «Стало быть, Донни сделал все в лучшем виде, – подумал Пэрли. – Хотя Джинджер может просто набивать цену племянничку, учитывая, как я ненавижу этого неандертальца. Ей только повод дай вступиться за парня, а заодно и пнуть меня по яйцам!» С ее слов получалось, что Донни, исполняя роль капитана Арлена, настойчиво отговаривал Люденмера от затеи поселить их сотрудника в номере отеля с телефоном, но Джек был непреклонен. Сошлись на том, что капитан Донни-Арлен переговорит с шефом Бэйзером после обеда. Спустя некоторое время Пэрли получил от Джинджер телефонограмму «Позвони домой». Посовещавшись, они решили сказать бизнесмену, что шеф Бэйзер дал добро на смену гостиницы. Разумеется, «детектив Парр», сообщив Люденмеру эту новость, со своей стороны горячо поблагодарил его и на этом распрощался.
«Здорово, конечно, получилось, – думал Пэрли, – но эта визитка – бомба замедленного действия. Дельце нужно обстряпать как можно быстрее, пока этот сукин сын не вздумал позвонить шефу полиции еще раз. Если Люденмер все-таки попытается набрать Бэйзера, то объясняться ему придется с кем-нибудь из постояльцев отеля „Клементин“, и отвечать они будут в духе „иди проспись“ или „лечиться надо“».
«Суть в том, – инструктировала Джинджер по телефону подельника, – что мы должны привязать Люденмера к себе, чтобы у него не возникло желания обратиться к другим копам. И я знаю, как это сделать. Мы назовем имя одного из участников заговора. Это будет итальянец: пускай думает, что им заинтересовались серьезные люди из коза ностра. Твоя задача – придумать этому типу богатое и красочное прошлое».
«Что еще за итальянец?» – спросил Пэрли.
«Какой-то художник, живший три века тому назад, – ответила Джинджер. – Я нашла упоминание о нем в одной библиотечной книге про изящные искусства. Ты уж там в грязь лицом не ударь и приукрась как следует биографию нашего именитого похитителя».
– Боже, это лето выдалось такое жаркое! – воскликнула Джейн Люденмер, сопровождая гостя в прихожую с невероятно высокими потолками. Куда ни глянь, все было отделано светлым деревом. Лестницу и пол укрывали синие восточные ковры, расшитые золотом. Вычурные старинные часы тихонько отсчитывали время. В воздухе пахло лавандой и мятным чаем. Пэрли был поражен до глубины души. Никогда еще он не посещал настолько шикарных домов.
«Люденмер определенно ведет грязную игру, – окончательно уверился Пэрли, – иначе ему никаких денег не хватило бы содержать такие хоромы».
– В Шривпорте, наверное, тоже вовсю печет? – обернувшись к нему, спросила Джейн, перед тем как открыть двойную дверь в следующий зал.
– Джон, я проговорился жене, что ты из Шривпорта, – слишком уж поспешно вмешался в беседу Люденмер. – Но подробностями я Джейн не утомлял.
– Мой муженек думает, что у меня извилин не хватит вникнуть в его дела! Посмотрела бы я, как бы он управился с домом и детьми! Мэйвис, возьми у гостя шляпу, – обратилась Джейн к чернокожей служанке, появившейся из коридора за лестницей. – Джон, а вы чувствуйте себя как дома: ослабьте галстук, снимите пиджак – мы лишних формальностей не любим.
Пэрли передал федору служанке.
«В костюме мне как-то спокойнее», – подумал он и ответил:
– Мне и так вполне комфортно, спасибо. Не то чтобы я совсем уж консерватор: просто так привычнее.
– Как вам удобнее, Джон. Пойдемте в гостиную, там посвежее.
Несмотря на то что огромные деревянные лопасти вентилятора под светло-голубым потолком гостиной вращались медленно, там действительно оказалось прохладно и вообще очень уютно. Вдоль белых стен на полках плотными рядами стояло множество книг. Над камином висело огромное зеркало в золотой раме, создававшее у смотрящихся в него приятную иллюзию: в нем они выглядели моложе и красивее, чем были на самом деле. Пэрли, к примеру, смахивал в отражении на аристократа, чьи родовые корни были настолько древними, что их давно уже изгрызли термиты. Такую мебель, как у Люденмеров, он видел только в голливудских фильмах. Да и сюжет происходящего напоминал кинокартину: богач приглашает простолюдина в роскошный особняк. Пэрли внимательно изучил ковер песочного цвета на полу, стеклянный кофейный столик, два кожаных светло-коричневых кресла и белую софу на изогнутых ножках. Пэрли не терпелось опуститься в одно из этих кожаных кресел, что он, собственно, в следующее мгновение и сделал.
«Вот перееду в Мексику и первым делом куплю себе такие же, – решил он. – Буду сидеть и любоваться, как плещутся в бухте волны голубого океана. И никаких больше мыслей о том, как свести концы с концами…»
– Чаю? – перепорхнув к серванту, спросила Джейн.
Не дожидаясь ответа, она взяла серебряный кувшин, наполнила высокий стакан, подхватила щипцами из серебряного ведерка два кубика льда и опустила их в чай.
– Желаете сахарного сиропа?
– С удовольствием, но только самую малость, – отозвался он.
Когда Джейн поднесла гостю стакан, Пэрли расплылся в улыбке и проворковал:
– У вас очень красивый дом.
– Спасибо за комплимент. Мы очень любим его, – ответила хозяйка и вернулась к серванту, чтобы налить чаю себе и мужу.
С кресла, где сидел Пэрли, вид открывался, конечно же, не на море, но зеленая лужайка, скрытая от посторонних глаз высокими каменными стенами и исполинскими дубами, выглядела потрясающе.
«Да это же гребаная крепость, – размышлял Пэрли, – по-другому и не назовешь! Сегодня вечером надо выяснить как можно больше. Присмотреться, найти в доме слабые места. Это вам не младенцев у Линдбергов красть: приставил лестницу к окну, протянул руку к кроватке – и готово. Нет, с Люденмерами такой номер не прокатит. У них тут только рва под стенами не хватает! Да вдобавок еще непонятно, что делать с этим стреляющим без промаха одноглазым морпехом. А как заткнуть рты деткам-горлопанам, которых наверняка только пальцем тронь – сразу всех на уши поднимут! Джинджер явно погорячилась, уверяя, что подобная авантюра нам по плечу».
Скептически оглядывая неприступные стены дома-крепости Люденмера, он вспомнил, как уезжал из Шривпорта. Джинджер притянула его за лацканы пиджака, страстно поцеловала, а затем внимательно посмотрела янтарными глазами и требовательно сказала: «С пустыми руками не возвращайся».
– Замечательный чай, – произнес Пэрли, даже не почувствовав вкуса, поскольку мысли его были всецело поглощены грядущим похищением. – А в Шривпорте, кстати говоря, такая же духота. И неудивительно: не так уж он и далеко от Нового Орлеана.
– Джон, вы, наверное, знакомы с моим отцом? – спросила миссис Люденмер, усаживаясь на софу рядом с мужем. Совершив над собой титаническое усилие, Пэрли оторвал плотоядный взгляд от стройных ножек Джейн. – Его зовут Игер Грандьер. Наверняка пересекались с ним по работе. Он юрист, – прибавила она с улыбкой.
Лицо Пэрли вытянулось и побледнело. Лжедетектив судорожно соображал, мог ли он, да и должен ли был знать всех шривпортских юристов наперечет. «Предположим, я скажу, будто знаком с ее папашей. И, черт побери, погорю в два счета: этот Игер может оказаться как обвинителем, так и защитником».
– Дорогая, если Джон из Шривпорта, то это совсем не значит, что он играет в гольф вместе с твоим отцом, – неожиданно проворчал Люденмер и спас шкуру самозванца. – Откуда нашему гостю его знать? Игер – юрист в лесопромышленной компании Бичема, – пояснил Джек.
– Да, ваш муж прав. Общаться с мистером Грандьером мне не доводилось, – сказал Пэрли и почувствовал, как на лбу, несмотря на прохладу в комнате, выступили капельки пота. Он жадно глотнул освежающего чаю и успокоил себя: «Так, без паники, тебе все по плечу».
– Джон, а еще Джек сказал мне, что у вас есть невеста. Не покажете ее фотографию?
Гость глянул на Люденмера, но тот витал где-то в облаках.
«Зацепил его, наверное, Энрико Орси, – подумал Пэрли. – Вот останемся с глазу на глаз, такого ему наплету про этого итальяшку, что мало не покажется. Надо бы намекнуть и на других участников сговора. Пускай их будет четверо, а то и пятеро. А еще, чтобы Люденмер не расслаблялся, скажу, что якобы Орси уже в Новом Орлеане».
А Джейн никак не унималась:
– Джон, наверняка вы носите фотографию невесты в бумажнике?
Услышав слово «бумажник», Люденмер встрепенулся.
«Вот и пускай выкручивается, если не хочет, чтобы Джейн увидела мой значок!» Пэрли обрадовался возможности не отвечать на вопрос.
– Джейн, ну хватит приставать к гостю! У Джона так аппетит пропадет! Покажет, когда сам захочет. Между прочим, не пора ли уже садиться за стол?
– Признаться, у меня когда-то был ее снимок, – произнес Пэрли с мягкой улыбкой. – Но Эмма, моя невеста, умоляла его выбросить. Видите ли, Эмма из глубинки и городской жизни чурается. А снимок некстати получился чересчур уж «городским», иначе говоря, очень смелым. Бедняжка застеснялась, – продолжал Пэрли, взвешивая каждое слово, – и пообещала сфотографироваться еще раз, чтобы вышло поскромнее. В общем, я сделал все, как она и просила.
– Очень по-джентльменски, Джон, – сказала Джейн, одобрительно кивая. – Чутких и тактичных людей в наше время – раз-два и обчелся.
Вдруг из коридора послышался шепот. Глянув в ту сторону, Пэрли успел заметить детское личико, тут же исчезнувшее за приоткрытыми дверями.
– Дети, зайдите и поздоровайтесь с мистером Парром, – позвала Джейн.
Снова раздался шорох, а затем шепот, но на пороге так никто и не появился.
– Нилла! Маленький Джек! А ну идите сюда! – скомандовал Люденмер, а затем прибавил уже более мягко: – Проявите уважение к гостю!
Девочка зашла первой, мальчик следом.
«Вот они, – подумал Пэрли, улыбаясь, – два куска мяса стоимостью по сто тысяч долларов за тушку!»
Для своих десяти лет Нилла была высокой. «Вся в папашу-баскетболиста, – заключил Пэрли. – И глаза отцовские, светло-голубые. А в остальном миниатюрная копия матери: каштановые волосы до плеч, овал лица, нос – все точь-в-точь, как у Джейн!» На девочке было розовое платье. Над правой ключицей приколота шелковая роза. Выражение ее лица Пэрли сразу не понравилось: «Больно уж дерзкая, ей бы не платья носить, а комбинезоны!»
Восьмилетний Джек больше походил на отца, чем на мать. От нее сыну достались только карие глаза.
«С этим сопляком тоже будет непросто, – размышлял Пэрли, приглядываясь к мальчику, – за ним нужен глаз да глаз! Хлопот не оберешься! Господи Иисусе, а на голове-то у сопляка что? Рыжий, как и папашка, – только посветлее будет. Эти колтуны никакой расческой не расчешешь: точно белки и бобры устроили свару!» В остальном наследник магната выглядел опрятно: белая рубашка с коротким рукавом, отглаженные серые брюки и начищенные черные ботинки. Маленький Джек буравил гостя взглядом и так отчаянно жевал нижнюю губу, что у Пэрли невольно мелькнула мысль: «Похоже, спиногрыз втайне мечтает прокусить ее и заплевать тут все кровью».
– Знакомьтесь: юная леди и маленький вождь краснокожих, – представила их Джейн. – Дети, поздоровайтесь с гостем.
Они поздоровались, а Пэрли кивнул в ответ и фальшиво улыбнулся. До чего же малолетние ублюдки бесили его!
Эти дети олицетворяли все то, что Пэрли ненавидел в жизни. Он ненавидел чудовищную несправедливость: безжалостное колесо фортуны всегда благоволило сильнейшим мира сего. Он ненавидел вопиющую ложь про чистоплотность и привилегированность: верхушка общества прикрывалась ими, чтобы отвести пристальные взгляды от своих темных помыслов и делишек.
«Лишь глупец поверит, что Люденмер разбогател честным трудом, – думал Пэрли. – Мы одинаково порочны и барахтаемся в одной грязной луже. Вот только я задыхаюсь и иду ко дну, а он стоит у меня на голове, дышит полной грудью и процветает. Ну ничего, будет и на моей улице праздник! Похитив сопляков, я заставлю Люденмера расплачиваться за все мои невзгоды и получу все, что мне причитается. Удача, отвернувшаяся от меня с рождения, теперь будет сопутствовать мне».
Дети Люденмера наверняка чуяли дух немытого рабочего класса – запах гнилых персиков, преследовавший Пэрли с пеленок, – смотрели свысока и в глубине души презрительно насмехались над ним.
«Смейтесь-смейтесь, пока еще можете! Скоро на своей шкуре испытаете все прелести жизни на дне!» – поклялся себе Пэрли, мысли которого метались в голове, словно дикие звери в клетке.
А затем, как ни в чем ни бывало, он непринужденно произнес:
– Нилла! У тебя такое необычное имя: что оно означает?
– Расскажешь мистеру Парру, почему мы тебя так назвали, дорогая? – тут же подхватила Джейн.
Оказалось, что девочка, еще недавно не решавшаяся войти, совсем не стеснялась гостя. Она посмотрела Пэрли прямо в глаза и твердо ответила:
– Когда мама была беременна, ей очень хотелось ванильного печенья. Она постоянно ела печенюшки «Нилла», но сперва макала их в острый соус чили.
– Именно поэтому Нилла выросла такой злюкой! – вмешался в разговор Маленький Джек. – Она вечно… – Мальчик хотел продолжить, но получил подзатыльник и замолк на полуслове, гневно сверкая глазами.
– Эй! – резко сказал Джек Люденмер. – А ну прекращайте! – Затем он посмотрел на Пэрли, улыбнулся, пожал плечами и добавил: – Совсем от рук отбились на каникулах! Ничего, в понедельник снова в школу: там их быстро приструнят! Дня четыре, не больше, и как шелковые будут!
«Ты прав: осталось дня четыре, не больше», – добавил про себя Пэрли.
Глянув на детей, он представил их с завязанными глазами и кляпами из скомканных банкнот во рту. В комнате что-то скрипнуло, и у Пэрли перехватило дыхание: настолько простая и гениальная мысль осенила его.
«Этот скрип не что иное, как звук колеса фортуны, наконец-то остановившегося напротив моего имени», – с иронией подумал он, прекрасно сознавая, что звук издал вентилятор над головой.
– Ваши дети ходят в одну и ту же школу?
– Да, школа Харрингтон.
Пэрли кивнул, глянул на детей и на этот раз увидел их лица мертвенно-бледными, полусгнившими и облепленными мухами.
– А далеко отсюда она находится?
Люденмер поколебался, но ответил:
– Километров пять или около того. – Он понял, куда клонит детектив.
Люденмер отпил чаю и вновь обратился к сыну:
– Я сказал: хватит уже!
Оказывается, пока взрослые беседовали, Маленький Джек стоял с самым невозмутимым видом и исподтишка толкал сестру локтем.
В комнату вошел слуга и объявил, что ужин подан. Подпрыгивая от переполнявшей их энергии, дети сломя голову помчались в столовую.
«„С пустыми руками не возвращайся“, – вновь вспомнил Пэрли напутствие Джинджер и мысленно ответил ей: – Ты будешь довольна, дорогая. Я нынче поработал на славу».
:Меня зовут Дуэйн. А тебя как?:
:Кертис.:
:Ты ангел или демон?:
:Я просто мальчик.:
:Просто мальчик? Белый или ниггер?:
:Негр.:
:Вот так чума! Разговариваю со своим ниггером-хранителем! Сколько тебе лет?:
:Одиннадцать.:
:А мне шестьсот шестьдесят шесть. Прикинь, они сжигают все письма, адресованные мне. Клянусь, я даже сам видел дым. Эй, я хочу отсюда выбраться. Ты слышишь?:
:Да. А вы сейчас где?:
:В аду. Они жгут мои письма в кукурузном поле.:
:А я в Новом Орлеане. Вы из Луизианы?:
:Ты постоянно пропадаешь, ниггер. Я не понимаю, что ты бормочешь.:
:Я спросил, вы из Луизианы?:
:Я тут. Там, куда меня привезли. Стэффорд жует табак, и это жутко бесит. Слышь, Кертис, может, ты все-таки вытащишь меня отсюда? Я сижу тут взаперти.:
:Где именно?:
:Да все там же. Я больше не хочу принимать эти чертовы таблетки. Майра думала, что она необыкновенная красавица, но мой нож доказал ей обратное. Мне нужно домой. Я боюсь за пса. Как бы его не украли!:
Кертис валялся в постели и, прислушиваясь к шуму дождя за окном, читал роман Томаса Мэлори «Смерть Артура». Где-то вдалеке над рекой раздавались глухие раскаты грома. Вдруг Кертису вспомнился разговор с Дуэйном, и он отложил книгу. Девять лет прошло с их первой беседы. В тот день он точно так же лежал и слушал шум дождя, только на календаре был не вторник, а воскресенье.
Юноша посмотрел на часы: десять тридцать вечера. Где-то на западе пророкотал гром. «Может, хоть посвежее станет, – подумал Кертис, – хотя сырость не лучше засухи».
На то «Здравствуйте», что Кертис дважды мысленно сказал госпоже Мун вечером на площади Конго, откликнулся некий Дуэйн со своим «Ну здравствуй, коли не шутишь».
После нескольких бессвязных бесед одиннадцатилетнему мальчику стало ясно, что Дуэйн лежит в психиатрической больнице штата Луизиана. Где именно находилась лечебница, Кертис не знал, но догадался, что эта клиника была чем-то вроде тюрьмы для помешанных преступников. Дуэйн постоянно вспоминал про Майру и некое темное существо. Он рассказывал, как однажды после ужина это темное существо вышло из стены, вложило ему в руку нож и приказало убить Майру.
Кертису было не по себе: его способность общаться на расстоянии крепла, но происходило это благодаря разговорам с сумасшедшим убийцей. Они обменивались мыслями год или около того, а потом Дуэйн перестал принимать таблетки и начал вести себя агрессивно. Ему все казалось, будто темное существо подговорило других больных убить его. Вскоре Дуэйн пропал. В какой больнице лежал этот человек и что с ним сталось, Кертис так никогда и не узнал. Может, его убили, а может, залечили так, что способность угасла.
«Дуэйн наверняка не первый и не последний слышащий, кто сошел с ума от голосов в голове, – размышлял Кертис. – Страшно представить, сколько народу окончило жизнь в таких вот лечебницах».
Мать за стенкой закашлялась, и Кертис подумал, что сейчас она, как всегда, попросит стакан воды. Каким именно недугом страдала Орхидея, никто не знал, а обратиться к врачу она наотрез отказывалась. У миссис Мэйхью постоянно что-нибудь да болело: если не спина, то желудок, если не ноги, то голова. Иногда мигрень бывала такой сильной, что на время даже ослепляла ее.
«Мама совсем не похожа на папу. Железноголовый Джо никогда не жаловался», – размышлял Кертис, прислушиваясь к дождю за окном.
Пообщавшись с госпожой Мун, Кертис загорелся идеей выяснить все подробности несчастного случая, приключившегося с отцом. У матери узнать ничего не удалось, а вот Принс Парди и компания картежников любопытство мальчика удовлетворили сполна, во всех красках описав события того дня.
В доках на Хармони-стрит на голову Джо Мэйхью упала бочка со смолой. С головой ничего не случилось, а вот плечи и ребра оказались не такими крепкими: кости переломились аж в трех местах. «Должно быть, – сказал удивленный врач, – у Джо железная голова: отделался ссадиной, а череп целехонек».
Джо Мэйхью был огромным, как медведь. Под его поступью сотрясался весь дом. Увидав Кертиса, отец хватал сына могучими руками и крутил до тех пор, пока у того не темнело в глазах. Затем он мягко и осторожно опускал малыша на пол.
Как-то раз, воскресным летним деньком, за пару месяцев до несчастного случая, Джо и Орхидея, тогда еще влюбленные друг в друга без памяти, взяв Кертиса, отправились на площадь Конго посмотреть выступление уличных музыкантов. Когда они проходили через рынок – там торговали тростями, соломенными шляпами, плетеными стульями и вообще всякой всячиной, – внимание мальчика привлекла стайка птиц, вспорхнувших со старого дуба. Отец накрыл огромной ладонью плечо Кертиса и прогремел басом:
– Как ты думаешь, сынок, какого цвета твоя птаха?
– Кто, папуль?
– Твоя птаха. Душа – так еще ее называют. Какого она цвета?
– Джо! – сердито глянув на мужа, воскликнула Орхидея, в ту пору еще совсем молодая и полная сил. – А ну прекращай нести эту околесицу!
– Скажешь тоже – околесица. В это верили мой отец, дед, прадед и все в нашем роду, – отозвался Джо. – Ну уж нет, моя дорогая, молчать я не буду! Кертис должен знать! Каждая душа – птаха, она хочет вырваться на свободу и парить в вышине, а не ползать по земле, – прибавил он и топнул для убедительности ногой, поднимая клубы пыли.
– Вся эта твоя магия вуду – полная чепуха, – возразила Орхидея.
– А вот и нет. Знавал я одного католического священника – лет мне тогда было чуть меньше, чем Кертису, – так вот, даже он рассказывал мне что-то подобное. Священник говорил, что мы рождаемся с душами неоперенными, точно птенцы в пуху, и наша задача прожить жизнь так, чтобы душе потом было не стыдно выпорхнуть на свободу, когда дни на земле подойдут к концу…
– Джо, хватит! Не забивай ребенку голову всякой ерундой!
– Ерундой? Это, по-твоему, ерунда? Тогда чем же забивать мальчику голову, скажи на милость? Ты сама не понимаешь, о чем говоришь! Если сейчас не внушить Кертису, что жизнь надо прожить достойно, то потом будет уже поздно! Одному богу известно, сколько дров парень наломает, коли с малых лет не наставить его на путь истинный. Ты будешь потом отдуваться за его проступки?
– Я думаю, она коричневая, – произнес Кертис, все это время размышлявший над папиным вопросом, который, несмотря на возражения матери, пришелся ему по душе.
– Не путай с цветом кожи, сынок, – возразил Джо. – Знаешь, какого цвета моя птаха? Ярко-красная с оранжевыми крыльями. Долгие годы я представляю ее и почти уверен, что она именно такая. Ну, может, кое-где на брюшке и есть темные пятнышки, но, в общем и целом, моя птичка – ярко-красная с оранжевыми крыльями.
– Ну и бред! – воскликнула Орхидея.
– А что касается маминой пташки, – сказал Джо и заговорщически подмигнул Кертису, – то она промозглого серого цвета с крыльями темнее ночи. И лишь огромный клюв у нее ярко-желтый. Только птичка откроет клюв, чтобы сказать что-нибудь, – берегись!
– Почему?
– Да потому что он – хрясь! – и захлопнется, как медвежий капкан.
– И совершенно на меня не похоже! Хватит молоть ерунду! – воскликнула Орхидея и стукнула Джо кулачком по огромному плечу, а затем, не сдержавшись, улыбнулась.
– Кертис! – Голос отца гремел так, точно на станцию прибывал грузовой состав. – Нам предстоит хорошенько потрудиться, чтобы мамина птаха заиграла новыми красками. Что-нибудь яркое и пестрое! Как думаешь, ей понравится? Красный и оранжевый – эти цвета, мне кажется, очень хорошо подойдут маминой пташке.
– Подойдут! – воскликнул Кертис и взял папу за руку.
Дождь за окном не утихал. Гром рокотал, но все еще где-то далеко. «Как же рыцари Круглого стола, – гадал Кертис, лежа в постели, – не сходили с ума от постоянного стука дождя о железные латы?»
Прошло много времени, прежде чем его отец оправился после несчастного случая. Но полностью выздороветь у Джо так и не получилось: он замкнулся и больше никогда не смеялся. «Может, череп и остался цел, – думал Кертис, – но вот крылья его птахе переломало».
Спустя некоторое время Железноголовый Джо вернулся в доки. Позже Кертис узнал, что на работе у отца все шло из рук вон плохо, и его перевели на склад: укладывать мешки и коробки. Джо Мэйхью не справлялся и с семейными обязанностями: стал чужим для жены и сына. Когда Кертис немножко подрос, он понял, почему отец покинул их. Бедняга стыдился своей неполноценности, он так и не смог примириться с мыслью, что прежним ему уже не стать.
После несчастного случая у Джо появилась привычка подолгу гулять. И однажды вечером он ушел и не вернулся.
Мать за стеной снова закашлялась. «Сейчас попросит стакан воды», – промелькнула у Кертиса мысль.
:Кертис, ты не спишь?:
Ему понадобилась пара мгновений, чтобы отвлечься от размышлений и настроить свой «радиоприемник», как это называла госпожа Мун, на другую волну.
:Не сплю, – отозвался Кертис.
:Чем занимаешься?:
:Лежу, читаю и слушаю шум дождя.:
:У нас тоже дождь, – ответила девочка. – Что читаешь?:
:Книгу про короля Артура и рыцарей Круглого стола. Слышала про таких?:
:Да, слышала. Они ведь давно жили?:
:Очень давно…:
Девочка немного помолчала, а затем спросила:
:А как там мистер Крэйбл?:
Кертис еще в пятницу поведал своей невидимой собеседнице про трагическую гибель дочери Старого Крэба. Он сильно переживал за мистера Крэйбла и просто не мог держать в себе эти тягостные мысли.
:Мистер Крэйбл вернулся на работу, но послезавтра он поедет в Чикаго. Ему даже выдали бесплатный билет туда и обратно!:
:По-моему, это справедливо!:
:Да, согласен. Ты не поверишь, но мистер Крэйбл, проработав всю жизнь на железнодорожном вокзале, на поезде путешествовал всего два раза!:
:А ты? Путешествовал когда-нибудь на поезде?:
:Нет, мне пока не доводилось.:
:А я ездила. Несколько раз. С мамой и папой. В прошлом году. Мы были в Нью-Йорке.:
:Не исключено, что я нес ваши чемоданы!:
Девочка снова затихла, но Кертис чувствовал, что она рядом: в голове тихонько жужжало.
:Ты узнал бы меня, если бы повстречал? Например, на вокзале?:
:А ты смогла бы меня узнать?:
:Боюсь, что вряд ли.:
:Вот и я тоже сильно сомневаюсь. Скорее всего, ты прошла бы мимо, и мы оба даже ни о чем бы не догадались.:
:Это так ужасно! – воскликнула собеседница. – Знать кого-то, но не узнавать!:
:Согласен. Но мы же договорились, что это будет нашей тайной до поры до времени.:
:Да, ты прав.:
За окном прогремел гром. На этот раз чуть ближе.
«Неужели ушла? – подумал Кертис и прислушался. – Нет, по-прежнему здесь».
:Хочешь, открою тебе еще одну тайну? – спросила девочка. – Мне кажется, что с моим папой что-то не так.:
:Почему ты так решила?:
:Потому что…: – начала его невидимая подруга и замолкла, видимо решая, может доверять ему или нет.
Кертис терпеливо ждал. Он чувствовал, что его собеседница нуждается в поддержке в этот дождливый вечер.
:Мой папа сильно переживает, – наконец сказала девочка. – Как будто должно случиться что-то плохое. И волнуется он не из-за работы. На этот раз он беспокоится как-то по-особенному. Я рассказала маме, но она считает, что у папы просто много дел. Мне кажется, мама ошибается. А еще… на днях произошло кое-что странное.:
:Что именно?:
:В четверг к нам на ужин приходил папин коллега, мистер Парр. И сегодня, когда мистер Хартли отвозил нас в школу, за поворотом у парка я увидела этого самого мистера Парра. Он сидел за рулем автомобиля. Только мы проехали мимо, как он тут же последовал за нами. То же самое было и на обратном пути, когда мистер Хартли вез нас из школы. Я сказала мистеру Хартли, что за нами следят, но он лишь посмеялся: «Быть такого не может!» Тогда я пошла к папе, но и он отказался мне верить: дескать, я опять все выдумываю. Но, Кертис, честное слово, я дважды видела мистера Парра собственными глазами! Он следил за нами!:
:Это и впрямь необычно, – отозвался Кертис. – Но подумай сама: зачем бы ему вдруг понадобилось за вами следить?:
:Я не знаю… Папа жутко рассердился и велел не забивать голову всякой ерундой. Он сказал: «Странно, что тебя преследовал мистер Парр, а не этот твой воображаемый приятель Кертис. А еще он запретил говорить маме: она снова будет расстраиваться из-за моих глупых фантазий.:
:А твой братишка? Он тоже видел мистера Парра?:
:Нет, он ничего не заметил. А говорить ему я не стала.:
– Кертис? – послышался вдруг слабый, но требовательный голос Орхидеи.
:Мне жаль, что у твоего папы трудности, – сказал Кертис. – Однако он наверняка их преодолеет. Лично я нисколько в этом не сомневаюсь.:
:Меня беспокоит мистер Парр. Почему он следил за нами? Папа и мистер Хартли что-то знают, но молчат.:
– Кертис! Я хочу пить!
:Мне нужно идти. Мама зовет. Надеюсь, ты сможешь уснуть.:
:Я тоже надеюсь, но мне как-то не по себе от всего этого.:
– Кертис! – уже раздраженно воскликнула Орхидея.
:Прости, но мне действительно пора, – извинился он. – Что-то моя мама не на шутку разбушевалась. Не думай о мистере Парре: выбрось все из головы. Надо хорошенько выспаться, тебе ведь завтра в школу. Сладких снов!:
:Если я вдруг не усну, можно будет еще разок вызвать тебя?:
:Конечно можно. Доброй ночи!:
– Кертис! Да куда же ты запропастился?
:Спокойной ночи, – сказала девочка. И добавила: – Спасибо тебе.:
Жужжание в голове юноши прервалось.
– Иду! – крикнул Кертис в стену, разделяющую их с матерью комнаты.
Он выбрался из постели и вышел в коридорчик. Из-за закрытой двери послышался требовательный голос:
– Кертис, принеси мне водички в «особенном» стакане! – И Орхидея несколько раз кашлянула, чтобы сын не медлил.
– Сейчас, мам, – ответил Кертис.
Он прошел на кухню, включил свет и снял с верхней полки «особенный» стакан, стоявший там на квадратике темно-синей вельветовой ткани. Стакан приятной тяжестью лег в руку и тут же вспыхнул гранями на свету, точно бриллиант. Молодой человек открыл кран, трубы взвизгнули, и полилась вода.
Когда Кертис вошел в комнату матери, та сидела, обложившись подушками, в свете лампы с цветочным абажуром, который скорее погружал комнату в сумрак, нежели делал ее светлее.
– Что-то ты долго, – проворчала Орхидея и хлюпнула носом. – Уж я звала тебя, звала. Неужели не слышал?
Кертис подал матери «особенный» стакан и решил ничего не скрывать:
– Извини, я кое с кем говорил.
– Разве звонил телефон?
– Нет.
Рука со стаканом замерла у самых губ. Затем Орхидея глотнула воды и бессильно откинула повязанную платком голову на подушки, словно судьба нанесла ей очередной жестокий удар.
– Господи, помилуй! – воскликнула она. – Ну за что мне такие испытания? Ты снова взялся за старое?
– Но, мама, ты же не думала, что мой дар вдруг взял и испарился?
– И слышать об этом ничего не желаю!
«Может, рассказать про эту десятилетнюю девочку из богатой семьи? Про ее папу-бизнесмена? Про то, как они живут в роскошном доме? Про водителя мистера Хартли, который отвозит детей в школу и вообще сопровождает их повсюду? – подумал Кертис, но тут же от этой мысли отказался. – Нет, ни к чему зря расстраивать маму».
– Хочешь еще что-нибудь, мамуль? – спросил он.
– Побудь со мной немножко, – попросила Орхидея. – Хорошо?
Кертис кивнул и присел на старый стул напротив кровати. Стул выглядел таким древним и хлипким, что оставалось только гадать, как он выдерживает человека, пусть даже и такого худенького, как Кертис. Цвет же его обивки определить было и вовсе невозможно.
– Льет как из ведра, – промолвила Орхидея.
– Да, мам.
– Грустно мне, когда дождь барабанит по крыше. Так, кажется, звучит одиночество.
Кертис молча смотрел на мать: чувствовал, что она хочет выговориться. Надо обязательно ее выслушать, чтобы Орхидее стало спокойнее на душе. Кертис, как никто другой, знал, насколько тяжело держать в себе переживания. Но его мать, к сожалению, слушать совсем не умела и учиться этому не стремилась.
Орхидея глотнула еще воды, задумчиво покатала стакан между иссохших ладоней и тихонько произнесла:
– Твой папа сделал мне предложение под дождем. Я не рассказывала тебе эту историю?
Кертис посмотрел на мать и покачал головой.
– Тогда слушай. Однажды мы возвращались с танцев домой. Вдруг зарядил дождь, и я стала жаться к Джо. Он был такой большой и высокий, точно гора! Рядом с ним я ничего не боялась, а уж дождя и подавно! А как он танцевал! Для великана очень изящно двигался! Так вот, начался дождь, я прижалась к Джо, а он посмотрел на меня, наклонился и поцеловал. Посмотрел так, что и говорить ничего было не надо. Я принадлежала только ему, и никому другому. А затем он произнес слова, которые мечтает услышать каждая девушка. Скоро и у тебя, Кертис, появится девочка, и ты непременно захочешь сказать ей эти слова. И тогда… тогда, наверное, мы снова будем счастливы.
– Да, мам, – отозвался Кертис.
– Это так тяжело, – вздохнула Орхидея, – когда близкая, родственная душа вдруг начинает от тебя отдаляться. Это так странно: человек вроде бы и жив, но в то же время и мертв. Я вся тогда извелась, пытаясь выдумать, как бы вернуть прежнего Джо. И все перевернулось с ног на голову: мне хотелось рыдать, а я смеялась. Вот он стоит передо мной, мой любимый мужчина: я тянусь к нему, притрагиваюсь, но оказывается, что от него осталась лишь пустая оболочка… Ох, ну и гроза! Ты слышал, Кертис, как громыхнуло? Прямо над нашим домом!
– Мам, я хотел бы, чтобы ты поскорее поправилась. Давай я приведу тебе доктора?
– Никаких врачей! Нет-нет! Слишком дорого, а толку все равно никакого! Забыл, как мы ходили с тобой по врачам? И что, хоть один помог? Так они тебя и не вылечили!
Кертиса так и подмывало ответить: «Ясное дело, не вылечили, потому что я абсолютно здоров. Ну когда ты уже наконец это поймешь, мама?» Однако он прикусил язык: рыцари Круглого стола никогда бы не позволили себе неучтиво разговаривать с дамой, тем более со слабой и больной. Поэтому он сказал только:
– Мамуль, у меня есть деньги.
– Да какие там деньги! Мы едва концы с концами сводим! Все эти врачи – шарлатаны!
Кертис промолчал. Когда мать заводилась, она ничего не слышала и вообще никого слушать не желала.
– Господи, я так устала! – воскликнула Орхидея.
– Тогда я пойду. Спокойной ночи!
– Нет-нет. Постой, – остановила она его. Мать допила воду, на мгновение задумалась, а затем вдруг спросила: – Скажи, а как ты… Как ты говоришь с другими на расстоянии? Что именно ты при этом проделываешь?
Кертис, собиравшийся было уже встать и уйти, замер от удивления. Еще ни разу в жизни мать не интересовалась тем, как работает его дар. Откинувшись на спинку стула, который тут же жалобно всхлипнул, молодой человек некоторое время подумал и наконец ответил:
– Есть у нас на работе один паренек по прозвищу Умник. Так вот, он умеет сворачивать язык в рулончик! Не в трубочку, мам, а в рулончик! И не просто загибает его, а именно заворачивает: трижды, а то и четырежды! Повторить этот трюк еще никому не удавалось. Мы все в толк взять не можем: ну как ему такое удается? Соль в том, что он и сам не знает. Понимаешь, мам, для него это нормально. Получается само собой. Или, например, когда я учился в школе, в пятом классе, у нас был такой Ной Уолкот. Однажды на детской площадке он поймал осу и устроил целое представление. Все ученики сбежались посмотреть! Сначала Ной потряс кулаком, как будто не оса у него там была, а игральные кости! А затем вдруг запихал осу прямо себе в рот! Ты представляешь? И она его не ужалила! Ной открыл рот, и оса улетела. Помню, Ной тогда сказал: «Насекомые боятся меня. Еще ни разу в жизни никто меня не жалил и никогда не ужалит».
Орхидея улыбнулась, и это вдохновило Кертиса.
– А Бьюли по прозвищу Красавчик? – воскликнул он. – Я часто тебе про него рассказывал, когда мы работали вместе…
– Что-то я не помню.
Кертис даже не удивился: его мать не умела слушать, и он в очередной раз в этом убедился.
– В свои лучшие дни Бьюли в девяти случаях из десяти угадывал, кто в следующую минуту зайдет в здание вокзала или сойдет с поезда на перрон. Представь себе, Красавчик знал не только кто появится: мужчина, женщина или ребенок, – но и во что будет одет этот человек. Он говорил примерно так: «Мужчина в желтой бабочке, голубой рубашке и двуцветных туфлях! Проверяйте!» Мгновение спустя мимо нас и в самом деле проходил точно такой мужчина. Или: «Приготовились! Семья: мужчина в сером пальто, женщина в шляпе с цветами и мальчуган в белых гетрах!» И конечно же, все они через миг были тут как тут. Но иногда у Бьюли выдавались тяжелые деньки. Бедняга не то что тележку с багажом катить по прямой линии не мог – он завязать шнурки на ботинках был не в силах. Бьюли все чаще впадал в прострацию: вдруг останавливался посреди перрона и пялился в никуда. И в конце концов Красавчика уволили. Ну, мамуль, неужели ты не помнишь Бьюли? Я ведь прежде уже рассказывал тебе про него.
– Не было такого, – возразила Орхидея.
– Значит, я ошибся, – не стал спорить Кертис, хотя прекрасно помнил, как не раз упоминал при ней о Бьюли. – Не важно. Мам, я всего лишь хочу сказать, что жизнь полна загадок, и ответы на них знает только Господь Бог. Человек не все может объяснить. Ума не приложу, как у меня получается обмениваться с другими мыслями на расстоянии. Я просто таким родился.
– Скажи, а тот человек, с кем ты говорил… Тяготит его этот дар?
– Скорее нет, чем да. Она вряд ли хотела бы избавиться от него.
– Она?
– Да. Но если ты вдруг думаешь, что у нас какие-то любовные дела, то скажу сразу: девочке всего десять лет. И она белая. И у нее есть личный шофер.
– Боже милостивый, – пробормотала Орхидея, уже не слушая сына. Она вглядывалась в свет, игравший на гранях «особенного» стакана, и думала о чем-то своем. – Это же уотерфордский хрусталь, – произнесла она пару мгновений спустя. – Моя бабушка получила стакан в подарок от одного темнокожего джентльмена из Англии. Это было очень давно. А потом мать подарила стакан мне на свадьбу. Он сделан из уотерфордского хрусталя, а это большая редкость. Второго такого нет. Похожие стаканы уже давно либо разбиты, либо в музеях. Я назвала тебя Кертис Уотерфорд, потому что ты для меня особенный. И ты оказался и в самом деле особенным, понимаешь?
– Понимаю, – ответил Кертис.
– Не забывай, что белые могут разнюхать про эту твою способность, и тогда ты закончишь свои дни как музейный экспонат, – сказала Орхидея. – Глазом моргнуть не успеешь, как тебе открутят голову и выставят на всеобщее обозрение. А мозги извлекут, разрежут на мелкие кусочки и будут пытаться разобраться, в чем же было дело. Ох уж эти белые! Только доверься им, и ты пропал!
– Хорошо, мам, я учту: буду держаться подальше от музеев, – ухмыльнулся Кертис.
– Если белые прознают про твои способности, сынок, они выкрадут тебя. И останусь я одна-одинешенька, – заключила Орхидея и протянула сыну «особенный» стакан. Кертис поднялся и взял его. – Помой и как следует, высуши, а затем поставь на место.
– Хорошо, мам.
– Слушай, Кертис, а давай уедем на ферму к дедушке и бабушке, а? Вдруг нам так понравится, что мы решим остаться там навсегда? Бог свидетель, я не хочу бросать любимый дом, но, быть может, уже пришло время попрощаться с Новым Орлеаном?
– Отличная идея, – одобрил Кертис. – Тебе будет полезно развеяться. А вот я не могу, мам. У меня работа, которую я люблю и бросать не собираюсь.
– Только не говори, что твое призвание – таскать взад-вперед чемоданы.
– Я помогаю людям, – возразил Кертис. – Я провожаю и встречаю пассажиров: они без меня как без рук.
– Хорошую же сказочку ты себе выдумал.
– Мам, ничего я не выдумывал.
– Да уж, настоящий сын Железноголового Джо. – Она тяжело вздохнула: – Весь в отца!
– Буду считать это комплиментом, мам.
– Ступай тогда. Что тут еще скажешь.
Кертис помог Орхидее устроиться в постели. Когда он поправлял многочисленные одеяла, пледы и покрывала, мать вдруг взяла его за руку и прижала ее к щеке.
– Сынок, я была несправедлива к тебе, – сказала Орхидея дрогнувшим голосом. – Прости меня!
Кертис нежно погладил мать по щеке:
– Не переживай, все нормально.
Некоторое время она еще прижимала его ладонь к щеке, а потом отпустила.
– Погасить свет? – спросил Кертис.
– Нет, – едва слышно отозвалась Орхидея. Она рассеянно смотрела в окно на стекавшие ручейками дождевые капли. – Оставь, я сама.
– Ну ладно. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – повторила она и, когда Кертис был уже на пороге, прибавила: – Я так люблю тебя, сынок. Твой папа гордился бы тобой.
Кертису понадобилось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями: такого он от матери не ожидал.
– Спасибо, мам. Я тоже люблю тебя. И спасибо, что выслушала.
– Выслушала, но, к сожалению, только ушами. Твоя голова не чета моей.
Кертис мягко прикрыл дверь, прошел на кухню, вымыл и вытер стакан, а затем поставил его на место – на верхнюю полку, на квадратик темной вельветовой ткани. Он вернулся к себе в комнату и принялся читать про рыцарей Круглого стола, вслушиваясь в тишину: не объявится ли его подруга снова? Но время шло, а девочка все молчала. Кертис решил, что этой ночью она уже вряд ли выйдет на связь, и крепко уснул.
«Все, что от меня требуется, – думал Пэрли, – не пропустить момент и быть дьявольски убедительным. И тогда мы обречены на успех».
Пэрли сидел за рулем «форда» и вглядывался в дорогу. Машину он ставил у небольшого сквера, в одном квартале на юг от школы Харрингтон, где днем ранее его заметила Нилла. Двигатель он не глушил. Дворники автомобиля работали как бешеные. Свинцовое небо извергало потоки воды. Пэрли сверился с часами. Двенадцать минут четвертого. Скоро появится Хартли.
– Нервничаешь? – спросила Джинджер. Она умудрилась разместиться между сиденьем и бардачком так, что с улицы ее не было видно.
– Я в полном порядке, – ответил Пэрли, хотя, честно говоря, все же испытывал легкий мандраж. «Сигаретка сейчас точно не помешает», – подумал он.
– Везет тебе, – отозвался Донни, который скрючился сзади, – сидишь как барин, а у меня уже позвоночник скоро пополам переломится.
– Револьвер, если что… – начал было Пэрли, но Джинджер перебила его:
– Да-да, помню, в бардачке. – Его сообщница улыбнулась, но смотрела по-прежнему пристально и жестко. – Детектив Парр, думайте лучше, как самому не облажаться. Остальные и без вас знают, что делать.
Пэрли поглядывал в зеркала заднего вида: то в одно, то в другое. Мимо невзрачного «форда» проплывали роскошные, сверкающие хромом автомобили: богатенькие детишки возвращались домой из школы Харрингтон. Однако бордового «олдсмобиля» новой модели видно не было. Сжимая руль обеими руками, Пэрли готовился в любое мгновение газануть.
Он смотрел и ждал, смотрел и ждал, смотрел и ждал…
«Точный расчет и дьявольская убедительность. В чем-чем, а в этом я хорош! – подумал мужчина с ангельским лицом. – В ближайшие десять минут все решится». Пэрли очень надеялся, что план сработает безотказно. В голову некстати закралась неприятная мысль: «А что, если машина подведет в самую неподходящую минуту?» Вечер пятницы для «форда» выдался напряженным: поездка в Шривпорт за Джинджер и Донни, затем обратно в Новый Орлеан, не говоря уже про скитания по окрестностям Кеннера вокруг озера Пончартрейн. В общем, «форду» пришлось несладко. Время шло, а седан Хартли все не появлялся. Пэрли сверился с часами: с тех пор как он последний раз смотрел на них, прошло всего две минуты. Вдруг в левом зеркале заднего вида сверкнула массивная решетка радиатора «олдсмобиля». Хартли мигнул фарами. Бордовый седан величественно проплыл мимо.
«Интересно, Нилла и в этот раз заметила меня? Наверняка. Раскусила, чертовка! – подумал Пэрли. – Еще вчера заприметила… Или сегодня утром? Не важно! Время действовать!»
– Игра начинается! – объявил он Джинджер и Донни.
Пэрли пропустил четыре автомобиля, а затем тронулся следом, стараясь держаться от «олдсмобиля» на расстоянии. Люденмер и Хартли сами согласились на слежку. За выходные Пэрли внушил им, будто от шайки Орси можно ожидать чего угодно.
«Лучше я буду следить за собственными детьми, нежели случится что-нибудь такое, что заставит Джейн нервничать», – сказал Люденмер.
Так Пэрли и получил разрешение сесть на хвост Хартли. По утрам он парковался в паре кварталов от дома Люденмеров, а днем – неподалеку от школы Харрингтон.
«Как я ни старался, девчонка все равно меня углядела! – с досадой подумал Пэрли. – Ну и черт с ней. В любом случае этот спектакль уже давно пора заканчивать. Сейчас главная проблема – Хартли. За этим одноглазым нужен глаз да глаз! – Невольный каламбур развеселил его. – Стоит только зазеваться, как этот чокнутый морпех схватит пушку и изрешетит всех нас, словно Бонни и Клайда».
– Твою же мать, – зарычал Донни. – Мне ногу свело!
– Терпи, – отозвалась Джинджер. – Уже недолго осталось. Когда этот гроб на колесиках затормозит, мешкать будет некогда.
– Скоро повернет направо, – сообщил им Пэрли.
Дождь усилился. Дворники автомобиля работали без остановки. Пэрли прибавил газу.
– Не хотелось бы потерять их из виду, – пробормотал он себе под нос.
– Только попробуй! Мы с Донни сожрем тебя на ужин.
– Не потеряю. Если Хартли заметит, что мы отстали, он сбросит скорость. По крайней мере, так было вчера и в понедельник. Правда, вчера этот тип неожиданно выбрал другой маршрут, но тем не менее все прошло гладко… А, черт! – воскликнул Пэрли и резко крутанул руль: из-под колес «форда» выскочила ошалевшая дворняга.
– Какого хрена! – завизжал Донни.
– Башку свою пригни, – скомандовала Джинджер, – и не вопи. Тебе там, на заднем сиденье, еще повезло. Потому что тут, спереди, тряхануло будь здоров!
– Без паники: это всего лишь псина. Так, вот и они: притормаживают. – Пэрли держал сообщников в курсе. – Говорил же вам, Хартли не собирается ничего менять: поедем мимо складов.
– Надеюсь, что так, гений ты наш, – съязвил Донни, терпение которого, казалось, вот-вот лопнет. – Лучше бы тебе поддать газу, приятель, если ты вообще планируешь тибрить деток Люденмера!
Ладони Пэрли вспотели, сердце гулко билось, но страха, как ни странно, он не чувствовал. Пэрли испытывал воодушевление и даже возбуждение. Накануне им пришлось нелегко: Люденмер, как только услышал, что Орси уже в Новом Орлеане, загорелся идеей задействовать местную полицию.
Разубедить его оказалось не так-то просто, и Пэрли пришлось выдумывать очередную историю: «Есть у меня один знакомый. Вот уже пару лет как работает детективом. Я ему звякну, он по-тихому наведет справки: местных копов подключать пока без надобности. За него я ручаюсь, будьте спокойны».
«Если дело не провернуть сегодня, – подумал Пэрли, – то завтра у Люденмера сдадут нервы, и тогда пиши пропало».
Между тем они миновали усеянный невзрачными лачугами и пустырями район и выехали на улицу, вдоль которой тянулись одноэтажные блочные здания складов. Встречных автомобилей почти не попалось: пара грузовиков и только. Наконец на дороге остались черный «форд» и бордовый «олдсмобиль». Мигнув фарами, машина начала притормаживать.
– Готовы? – спросил Пэрли.
Ответа не последовало, да его и не требовалось: Джинджер и Донни с нетерпением ждали этой минуты.
«Форд» поравнялся с «олдсмобилем», и Пэрли подал Хартли знак остановиться. Перегнувшись через Джинджер, Пэрли опустил боковое стекло.
Хартли остановился, тоже опустил стекло и напряженно спросил:
– В чем дело?
– Полушай, – придав голосу как можно больше непринужденности, сказал Пэрли, – поскольку Нилла засекла меня, дальше ломать комедию нет резона. Кстати, у тебя, похоже, колесо спускает. Судя по всему, ты на гвоздь напоролся.
– По-моему, все нормально.
– Я советовал бы, пока не поздно, заехать на ближайшую заправку и устранить проблему. Пойдем, сам глянешь.
Пэрли проворно выбрался из «форда». Не обращая внимания на теперь уже вовсю моросивший дождь, он направился к левому заднему колесу «олдсмобиля».
– Вот дерьмо, – прошипела Джинджер. Она ждала звука открывающейся дверцы, но Хартли, похоже, и не думал вылезать.
– Ну точно, как я и говорил, – гвоздь! – крикнул Пэрли, надеясь, что хоть так заставит одноглазого ублюдка выбраться из машины.
– Поменяю колесо дома, – отозвался Хартли.
– Как хочешь, Клэй, – впервые назвав шофера по имени, кивнул Пэрли. – Может, и дотянешь.
Он еще раз демонстративно глянул на якобы пробитое колесо и, проклиная все на свете, двинулся обратно к «форду».
«Пора переходить к плану Б. Через пятнадцать секунд начнется заварушка, – лихорадочно соображал он. – Если учитывать заблокированные двери „олдсмобиля“ и ствол у Хартли в бардачке, то этот запасной план – полное дерьмо».
– Что, мужики, с машиной проблемы? – раздался вдруг возглас.
От испуга Пэрли чуть не поседел. Он обернулся и увидел метрах в двадцати – под металлическим навесом погрузочной платформы склада – какого-то парня в комбинезоне. Он спокойно покуривал, наблюдая за суетившимся Пэрли.
– Да так, ерунда! Колесо спускает, но до дому мы доедем! – крикнул в ответ Пэрли.
Вдруг дверца «олдсмобиля» распахнулась, и волосы Пэрли, несколько мгновений назад едва не поседевшие, чуть не выпали. Хартли, не выключая двигателя, вылез из автомобиля и устало сказал:
– Ну-ка, дай взгляну.
Пэрли посторонился, пропуская водителя. В салоне «олдсмобиля» маячило два детских лица: Нилла и Джек, прижимаясь щека к щеке, внимательно следили за происходящим, вглядываясь в заднее стекло. Нилла буквально буравила Пэрли взглядом, точно так же, как и та техасская девчонка, чье имя на Библии его угораздило напечатать с ошибкой. Техасская девчонка, чьих щенков он в отместку сжег заживо.
Пэрли положил руку на револьвер в наплечной кобуре. Джинджер змеей выскользнула из «форда», а Донни, откинув спинку сиденья, пополз следом.
Пэрли рванул из кобуры револьвер, но тот застрял: курок зацепился. Джинджер тем временем уже оказалась за рулем «олдсмобиля», а Донни с криком «О черт! Снова ногу свело!» почти кубарем выкатился с заднего сиденья «форда» и налетел на бордовую машину.
Хартли напрягся, точно гончая, почуявшая дичь. Между тем Джинджер извлекла из бардачка «олдсмобиля» шестизарядный «смит и вессон» сорок пятого калибра и попыталась вручить его Донни, но тому было совершенно не до тетушки: он боролся с земным притяжением. Хартли крутанулся на пятках и угрюмо воззрился на Пэрли. В следующее мгновение Пэрли буквально выдрал револьвер из кобуры и ткнул стволом в живот Хартли. Лицо шофера стало мрачнее тучи.
– Полезай! – скомандовал Пэрли, но голос его сорвался. – К детям на заднее сиденье! Полезай, кому говорю! – повторил он.
– Давай-давай, пошевеливайся! – прикрикнула Джинджер.
Донни, наконец взяв у нее «смит и вессон», поковылял к пассажирскому сиденью «олдсмобила».
От Пэрли не укрылся взгляд, который Хартли бросил в сторону рабочего, но парень, перед этим предлагавший помощь, либо действительно ничего не заметил, либо сделал вид, рассудив, что это его не касается. В повисшей тишине раздавался только стук дождевых капель, отскакивавших от козырька водительской фуражки. Пэрли встал так, чтобы рабочий не мог ничего рассмотреть, и сильнее надавил шоферу на живот.
– Давай без глупостей, – сказал Пэрли ему на ухо. – Детей мы все равно заберем, с тобой или без тебя. Будешь геройствовать – только напрасно подохнешь.
Хартли, уставившись на похитителя, скривил губы и произнес тихим, спокойным голосом:
– Я тебя в ад отправлю, ублюдок.
– Не раньше, чем я тебя, – парировал Пэрли и кивнул на «олдсмобиль».
Нилла, наблюдавшая на ними, признаков волнения не демонстрировала, хотя и выглядела озадаченной.
«Наверняка даже не понимает, что их похищают, – подумал Пэрли. – Господи, этот пристальный взгляд! Как бы я хотел выдавить ей глазенки, чтобы кровь брызнула во все стороны!»
Хартли повернулся спиной к Пэрли – ствол револьвера тут же ткнулся ему в позвоночник – и полез на заднее сиденье. В салоне автомобиля уже поджидал Донни, который держал Хартли на мушке. Пэрли захлопнул заднюю дверцу «олдсмобиля», быстро сел за руль «форда» и тронулся, а Джинджер поехала следом.
– Попались! – закукарекал Донни. – У-у-у, попались, сукины дети! Наконец-то!
– Так, девочки и мальчики, – обратилась Джинджер к пленникам, – выдохнули, расслабились и наслаждаемся поездкой.
Нилла и Маленький Джек были в школьной форме: темно-синие пиджачки, белые рубашки, темно-синяя юбочка у нее и отглаженные брючки у него. На пиджаках красовалась эмблема учебного заведения: золотистого цвета герб и белые буквы Ш и Х – школа Харрингтон. Нилла и Маленький Джек не на шутку перепугались, хотя навряд ли сообразили, что именно происходит. Покачивающийся ствол револьвера Донни, точно питон Каа, гипнотизировал Маленького Джека, сидевшего с открытым от удивления ртом.
– Мистер Хартли, в чем дело? Кто эти люди? – спросила Нилла. – И что тут делает мистер Парр?
– Нилла, не бойся, все под контролем, – ответил водитель и накрыл детскую ручку своей мозолистой ладонью. А затем пристально посмотрел в глаза Донни и сказал: – При детях попрошу не выражаться.
Донни на мгновение даже растерялся, но затем заревел, как осел, и смеялся до тех пор, пока Джинджер не ударила его по коленке и не велела взять себя в руки. Племянничек тут же успокоился и замолчал.
«Форд» и «олдсмобиль» свернули на северо-восток и двинулись к заболоченному берегу озера Пончартрейн.
Тримей – один из районов Нового Орлеана.
От англ. Moon – Луна.