Воздух с рокотом перекатывался в горле старого полицейского, словно тяжелую мебель двигали по неровному полу. Он дышал носом, и дыхание эхом отдавалось в горле. В определенном возрасте и при определенном весе дыхание тоже становится тяжелее. Старый полицейский смущенно взглянул на агента.
– Понимаете, мой коллега… это мой сын.
– О! – кивнула риелтор, будто бы хотела сказать, что у нее тоже есть дети, а если и нет, то она читала про них в руководстве для риелторов. И что она предпочитает тех, что играют в игрушки натуральной расцветки, потому что она ко всему подходит.
– Моя жена говорила, что нам не надо работать вместе, – признался полицейский.
– Понимаю, – соврала риелтор.
– Она упрекала меня в гиперопеке. Что я как те пингвины, которые высиживают камень вместо яйца, потому что не могут смириться с мыслью, что яйца больше нет. Она считала, что мы не можем защитить своих детей от жизни, потому что от жизни защитить невозможно.
Риелтор снова собралась сделать вид, что все понимает, но вместо этого выпалила:
– Что вы имеете в виду?
Старый полицейский покраснел.
– Я не хотел… н-да, глупо, конечно, все это говорить вам, но я не хотел, чтобы мой сын стал полицейским. Он для этого слишком чувствительный. Слишком… хороший. Понимаете? Десять лет назад он забежал на мост, чтобы отговорить человека, стоящего на парапете, прыгать. Он сделал все, что мог, ВСЕ, что было в его силах! Но человек все равно прыгнул. Понимаете, каково было сыну после такого? Он… он всегда хотел всех спасти. Я думал, после того случая он расхочет быть полицейским, но вышло наоборот. Он захотел этого больше, чем когда бы то ни было. Потому что ему необходимо спасать людей. Даже если это преступники.
Риелтор затаила дыхание.
– Вы про грабителя?
Старый полицейский кивнул:
– Да. Когда мы вошли, вся квартира была в крови. Мой сын говорит, что, если мы вовремя его не найдем, он умрет.
Под ресницами старого полицейского пульсировала такая печаль, что риелтор поняла: для него это очень серьезно. Он поскреб ногтями по столешнице и вымученно добавил:
– Хочу напомнить вам: все, что вы говорите на допросе, записывается на диктофон.
– Принято, – заверила риелтор.
– Важно, чтобы вы это понимали. Все, о чем мы говорим, записывается в протокол и может быть прочитано моими коллегами, – настаивал старый полицейский.
– Все могут прочитать. Я вас услышала.
Старый полицейский аккуратно развернул смятый листок, оставленный молодым. Это был рисунок, сделанный либо очень одаренным, либо абсолютно бездарным ребенком – в зависимости от возраста. Рисунок изображал трех животных.
– Вам знаком этот рисунок? Мы нашли его на лестнице.
– Мне очень жаль, – ответила риелтор, и, судя по ее виду, не соврала.
Старый полицейский выдавил подобие улыбки:
– Мои коллеги утверждают, что на рисунке изображены обезьяна, лягушка и лошадь. Но я думаю, что это не лошадь, а жираф. Ведь она без хвоста! А у жирафов хвоста как раз и нет! Да, пожалуй, это самый что ни на есть жираф.
Риелтор набрала в грудь воздуха и сказала то, что обычно женщины говорят мужчинам, которые не понимают, что их недостаточное знание предмета мешает им сделать правильный вывод.
– Вы, безусловно, правы.