— Как это вы, Стаднюк, ухитрились в мое отсутствие получить отпуск на целых три месяца?
— Написал рапорт, как полагается, на имя редактора журнала. Попросил месяц очередного отпуска, плюс два месяца за свой счет…
— А вы разве не знаете, что в армии не практикуются творческие отпуска?
— Вообще-то не знал. Но очень плохо, что не практикуются. Поэтому почти нет ни книг о современной армии, ни пьес, ни фильмов.
— Ваше двухмесячное жалование мы списать не можем, — стоял на своем Миронов. — Получать же вам его не за что.
— Я и не претендую ни на какое жалование. А отпуск потратил не зря: будет кинокомедия о советском солдате.
Миронов молча перелистал сценарий, остановил взгляд на последней его странице и с насмешкой спросил:
— Всего семьдесят страничек? И это за целых три месяца?!
— А больше и не надо, — пояснил я.
— Так за это время можно было написать диссертацию! — Генерал поднял на меня суровые глаза.
— Диссертацию написать легче!
— Кто вам сказал такую глупость?!
— Посудите сами: кандидатов и докторов наук в стране — многие сотни тысяч. А нас, членов Союза писателей, всего лишь три тысячи человек на все республики, — тогда именно такое число значилось в писательском справочнике.
Я уже начал терять самообладание. Разговор велся в явно оскорбительном для меня тоне.
— Ну, это вы объясните на партбюро… Кто у вас секретарь?
— Секретарь в отпуске.
— Все равно. Привлекаем вас к партийной ответственности…
— За что?! Ну, привлекайте… А я выступлю перед писательской общественностью, расскажу о нашем с вами разговоре. Тогда посмотрим, кто из нас окажется… — И неожиданно для самого себя выпалил: — В дураках!
Разумеется, это было с моей стороны уже неслыханной, неразумной и опасной дерзостью: подполковник и генерал-лейтенант — несоизмеримые «весовые категории».
— Вон! — выдохнул Миронов, вскочив на ноги.
— Есть вон, товарищ генерал-лейтенант! — истошно заорал я. Четко, по-уставному повернулся на каблуках кругом и строевым шагом, вкладывая в удары сапогами о паркет все свое негодование, вылетел из кабинета.
Через несколько минут появился в своей «резиденции». Там по-прежнему находились Алексеев, Зубавин, Привалов, Борзунов, Колесников. Кажется, еще и Константин Поздняев. Они обратили внимание на мой взъерошенный вид. Посыпались вопросы…
И я, стоя в дверях, позволил себе совсем недопустимое по тем временам: стал в подробностях рассказывать о происшедшем сейчас в кабинете генерала Миронова:
— В такой великой армии, победившей Гитлера, возглавляет ее духовную жизнь бездуховный человек! Позор всем нам! Завтра же подаю рапорт об увольнении! Стыдно! Стыдно быть под началом у злобных и темных людей!.. — Я был почти в истерике.
Вдруг сздади кто-то крепко взял меня за локоть. Я оглянулся и увидел нашего главного редактора полковника Панова. Лицо у него было бледное, глаза суровые.
— Прекрати! — строго произнес он. — Пойдем со мной… Под трибунал захотел?.. Партбилет тебе надоел?
Вошли в кабинет Виктора Васильевича. Он усадил меня на диван и тут же позвонил генералу Миронову. Я знал, что они были давними и близкими друзьями.
Мне только запомнилось из их разговора:
— Ты не прав!.. — говорил Панов в телефонную трубку. — Не прав!.. Стаднюк прав!.. Так нельзя с молодым писателем! Пойдет молва по всему их писательскому союзу! Не обрадуемся!..
На второй день явился я на службу ровно в девять часов утра, предчувствуя, что грядут какие-то события. И верно, только зашел в кабинет, как на моем столе зазвонил телефон. Сняв трубку и назвав себя, услышал голос генерала Миронова:
— Зайди ко мне!
— Слушаюсь!
То, что генерал назвал меня на «ты», сулило перемену в его настроении к лучшему. Через две-три минуты я уже был у Миронова.
— Ну, прочитал я твой сценарий, — спокойно сказал он, протягивая мне рукопись. — Понравился!.. Если получится хороший фильм, будем поддерживать.
Я поблагодарил генерала, понимая, что на этом разговор не окончен.
— Ну, а за вчерашнее ты не обижайся, — продолжил Михаил Александрович. — Всякое бывает в нашей солдатской жизни… Договорились?..
— Я прошу и меня извинить за невыдержанность.
— Мы же мужчины. Всякое случается, — миролюбиво повторился Миронов.
— И еще прошу разрешить мне отлучаться в Ленинград по вызовам студии. Там начинаются актерские пробы.
— Конечно, конечно, — согласился Миронов. — Я скажу Панову. А кого там планируют на главную роль?
— Я хотел бы Алексея Покровского или Юрия Белова.
— Лучше бы Бондарчука!
— Не согласится. Он не комедийный актер.
— Ну, вам виднее. — И генерал горячо пожал мне на прощание руку. Желаю успехов!..
Итак, атмосфера на службе разрядилась. Впереди ждали меня и моего Максима другие испытания.
Пришла телеграмма из Ленинграда: вызывали для участия в отборе актерских проб. Купив билет на «Красную стрелу», помчался вечером на вокзал. Вошел в свой вагон с двухместными купе, сверил обозначенное в билете место, открыл дверь и остолбенел: на одном из двух диванов сидел народный артист СССР Николай Черкасов и читал газету. Я поздоровался, извинился…
— Располагайтесь, подполковник, — приветливо сказал Николай Константинович. — И не смущайте меня своим смущением.
Я снял плащ-пальто с погонами (уже была осень), поставил под столик чемодан, сел напротив Черкасова. Надо было о чем-то говорить, но мне легче было груженую телегу сдвинуть с места…
Узнав, что я еду на «Ленфильм» по киношным делам, Черкасов удивился: в те времена военные редко оказывались в роли киносценаристов. Поговорили о Комарово, об Анатолии Гранике, с которым Черкасов был знаком, затем Николай Константинович стал расспрашивать меня о войне… Пили чай с печеньем, потом, кажется, еще что-то пили…