– Выметайтесь-ка отсюда, дайте мне прибраться.
Мисс Селия подтягивает одеяло к подбородку, будто боится, что я могу вышвырнуть ее из кровати. Я тут уже девять месяцев и все не могу понять, она в самом деле больная или просто сожгла мозги краской для волос. Но выглядит она сейчас гораздо лучше, чем прежде. Животик округлился, щеки уже не такие впалые, как раньше, когда они с мистером Джонни помирали с голоду.
Какое-то время назад мисс Селия начала было работать в саду, но сейчас эта чокнутая опять целыми днями торчит в постели. Я уж начинаю радоваться, что она прячется в своей комнате. Сейчас, когда я познакомилась с мистером Джонни, можно, по крайней мере, начать нормально работать. И черт побери, я даже готова привести в порядок мисс Селию.
– Вы меня с ума сводите, бродя по дому двадцать пять часов в сутки. Ступайте-ка, срубите бедную мимозу, которую так ненавидите, – говорю я, потому что мистер Джонни так и не изничтожил бедное дерево.
Мисс Селия не двигается с лежбища, и я решаю, что пора применить тяжелую артиллерию.
– Когда вы собираетесь рассказать обо мне мистеру Джонни?
Это всегда заставляет ее шевелиться. Иногда я задаю этот вопрос просто ради забавы.
Удивительно, но игра тянется до сих пор. Хотя мистер Джонни знает обо мне, но мисс Селия продолжает вести себя как полная дура, а ведь шутка явно затянулась. Когда наступило Рождество, эта сумасшедшая, ясное дело, попросила еще немножко времени. О, как же я ее обложила, но потом дурочка принялась ныть и рыдать, поэтому пришлось отстать от нее, только чтобы она заткнулась, – я сказала, что так и быть, пускай это будет ей рождественский подарок. Хотя за все свое вранье она заслужила полный чулок угля.
Мисс Хилли, на мое счастье, так здесь и не появилась. Хотя мистер Джонни пару недель назад опять пытался организовать партию в бридж у себя дома. Я знаю, потому что Эйбилин слышала, как мисс Хилли и мисс Лифолт смеялись над этим. А мисс Селия так серьезно все приняла, расспрашивала меня, что приготовить, если они вдруг соберутся. Заказала по почте книжку, чтобы научиться играть, «Бридж для начинающих». Лучше бы «Бридж для безмозглых». Она, помню, достала ее утром из почтового ящика, почитала пару секунд, а потом и говорит:
– Вы не научите меня этой игре, Минни? В книжке ни словечка нельзя понять.
– Я не умею играть в бридж, – отвечаю.
– Нет, умеете.
– Откуда вам знать, что я умею?
Я принялась грохотать кастрюлями, очень тогда разнервничалась. Только, понимаете, разобралась с мистером Джонни, а тут приходится беспокоиться, что припрется мисс Хилли и выдаст меня. Она ведь доложит мисс Селии, что я натворила. Наверняка. Получится, что я сама себя уволила.
– Потому что миссис Уолтер рассказала мне, как вы с ней играли утром по субботам.
Яростно чищу большую кастрюлю. Костяшки пальцев постукивают по ее стенкам, получается громкий звон.
– Карты – дьявольская игра, – бурчу я. – И вообще у меня много дел.
– Но я так волнуюсь – вдруг дамы придут в гости и начнут поучать меня. Не могли бы вы показать мне хотя бы самые простые приемы?
– Нет.
Мисс Селия, вздохнув, бормочет:
– Это потому, что я такая плохая повариха, да? Вы теперь думаете, что я вообще ничему не могу научиться.
– А что вы будете делать, если мисс Хилли и прочие леди расскажут вашему мужу, что у вас есть прислуга? Что, если они вас выдадут?
– Я об этом уже подумала. Скажу Джонни, что специально пригласила помощницу на этот день, чтобы все выглядело должным образом.
– Хм.
– А потом скажу, что вы мне очень понравились. И я хочу нанять вас на постоянную работу. То есть я сказала бы ему… через несколько месяцев.
Я вся взмокла.
– И когда, вы думаете, дамы придут к вам на бридж?
– Я жду, пока Хилли перезвонит мне. Джонни разговаривал с ее мужем. Я уже оставила два сообщения, так что в ближайшее время она обязательно позвонит.
Ума не приложу, что придумать, чтобы она выбросила из головы эту идею. Бросаю взгляд на телефон – хоть бы он никогда больше не зазвонил.
Наутро мисс Селия выползает из спальни. Думаю, что сейчас опять улизнет наверх, как частенько стала делать в последнее время, но тут слышу, как она спрашивает по телефону мисс Хилли. Мне сразу дурно становится.
– Я звоню, чтобы еще раз узнать относительно партии в бридж! – радостно восклицает она, а я с места не двигаюсь, пока не понимаю, что это она с Юл Мэй, служанкой мисс Хилли, разговаривает, а не с ней самой. Собственный номер мисс Селия произносит четко, будто стишок читает: – Эмерсон, два-шестьдесят-шесть-ноль-девять!
Через полминуты она названивает по следующему номеру из своего дурацкого списка, такая вот ежедневная привычка у нее появилась в последнее время. Знаю я, откуда у нее этот список, – это информационный бюллетень Женской лиги, и, судя по его виду, подобрала она его на парковке этого дамского клуба. Бумага жесткая, как наждачка, и пожухлая, будто валялась под дождем после того, как вылетела из чьей-то сумочки.
До сих пор ни одна дама ей не перезвонила, но каждый раз, как звонит телефон, она делает стойку, ну вылитый охотничий пес, енота почуявший. Но это всегда оказывается мистер Джонни.
– Хорошо… да… передайте, что я звонила.
Ага, вот она осторожно кладет трубку. Если бы мне было до нее дело, а это вовсе не так, я бы ей обязательно сказала, что не стоят эти дамочки ее стараний.
– Не стоят они того, мисс Селия.
Но она делает вид, что не расслышала. Возвращается к себе в спальню и закрывает дверь.
Постучать, что ли, спросить, не надо ли чего. Ладно, у меня есть гораздо более важные дела, чем беспокоиться о том, чтобы мисс Селия завоевала свою чертову популярность. Медгара Эверса застрелили на пороге собственного дома, Фелисия канючит, что пора получать водительские права, ей исполнилось пятнадцать, она хорошая девочка, но я забеременела Лероем, будучи не намного старше, чем она сейчас, и с «бьюиком» что-то надо делать, а теперь еще на мою голову свалилась и мисс Скитер со своей писаниной.
В конце июня в город пришла настоящая жара, и, похоже, надолго. На цветные кварталы будто выплеснули ушат кипятка, и там стало градусов на десять хуже, чем в остальном Джексоне. Такое пекло, что ко мне приковылял петух мистера Данна и пристроился перед кухонным вентилятором. Я вхожу, а он смотрит на меня с таким выражением, – мол, «я отсюда не двинусь, леди». Решил, лучше получить метлой по загривку, чем добровольно оказаться опять в уличном кошмаре.
Жара официально превратила мисс Селию в самое ленивое существо в США. Она даже не спускается вынуть почту, мне приходится это самой делать. Даже для того, чтобы сидеть у бассейна, чересчур жарко. А для меня это большая проблема.
Я так думаю, если бы Господь рассчитывал, что белые и цветные будут проводить столько времени рядом, он сделал бы так, чтоб мы не различали цвета. А то мисс Селия просто достает меня своими улыбочками, и «добрыми утрами», и «рада видеть», а я удивляюсь, как она умудрилась прожить до таких лет и не понять, где граница? Мало того, что названивает дамам из Лиги, точно распоследняя шлюха. Но еще усаживается со мной за один стол каждый божий день, с тех пор как я здесь работаю. Не в одной комнате, а именно что за один стол. Маленький такой, у окна. Все белые дамы, у которых я работала, обедали в столовой, подальше от цветной прислуги. И меня это устраивало.
– Но почему? Я не хочу есть в одиночестве, когда могу обедать здесь, с вами, – заявила мисс Селия. И я даже не стала ничего объяснять. Многие вещи мисс Селия абсолютно не понимает.
Любая белая женщина знает, что случаются периоды, когда не надо разговаривать с Минни. Даже мисс Уолтер понимала, когда Минни-метр зашкаливало. Учуяв запах карамели и тростникового сахара, она мигом выметалась за дверь. И даже дочке своей, мисс Хилли, не позволяла входить.
На прошлой неделе запахи масла и карамели наполнили дом мисс Селии, словно в Рождество, хотя на дворе июнь. Я вся была на взводе, как обычно, когда превращаю сахар в карамель. Три раза просила, очень вежливо, не могла бы я остаться одна, но она пожелала торчать рядом. Заявила, что чувствует себя одиноко, проводя в спальне день напролет.
Я попыталась не обращать на нее внимания. Проблема в том, что, готовя карамельный торт, я должна болтать сама с собой, а то уж слишком нервничаю.
Ну и говорю:
– Самый жаркий июньский день в истории. Сто четыре градуса[32] на улице.
А она и отвечает:
– А у вас есть кондиционер? Слава богу, здесь есть, а то ведь я выросла без кондиционера и знаю, каково это, когда стоит жарища.
Я говорю:
– Не можем мы себе позволить кондиционер. Эта штука жрет наличные, как долгоносик – хлопковые коробочки. – И принимаюсь размешивать, поскольку сверху уже образовалась коричневая пленка и теперь надо следить в оба. – Мы и так уж просрочили счета за электричество.
Ну, я ж не особо думаю, что говорю, и знаете, что она тут выдала?
Говорит мне:
– Ах, Минни, я бы с удовольствием одолжила вам денег, но в последнее время Джонни задает так много вопросов.
Оборачиваюсь, чтобы сообщить, что, если негритянка жалуется на дороговизну, это вовсе не значит, что она клянчит деньги, – но не успеваю рта раскрыть, как чертова карамель уже сгорела.
На воскресной службе в церкви перед паствой воздвигается Ширли Бун. Губищи хлопают, что твой флаг на ветру, – напоминает нам, что следующее приходское собрание состоится в среду, будут обсуждать сидячую забастовку у закусочной «Вулворт» на Эмит-стрит.
– Собрание ровно в семь. Не опаздывайте! – грозит Большая Ширли, тыча в нас пальцем.
Она похожа на гигантскую мерзкую белую училку. На которой никто не хочет жениться.
– Будешь в среду? – спрашивает Эйбилин.
Мы идем домой в самую жару, в три часа. В кулаке у меня зажат «похоронный» веер. Машу им с такой скоростью, что можно подумать, будто у веера есть моторчик.
– Времени нет, – бурчу в ответ.
– Я что, опять должна идти одна? Да ладно тебе, я прихвачу имбирное печенье и что-нибудь…
– Я же сказала – не могу.
Эйбилин кивает:
– Ну ладно. – И шагает себе дальше.
– Бенни… у него опять астма. Не хочу оставлять его одного.
– Понятно, – хмыкает Эйбилин. – Когда будешь готова, расскажи мне о настоящей причине.
Сворачиваем на Гессум, огибаем машину, явно умершую от теплового удара прямо посреди улицы.
– Да, пока не забыла, мисс Скитер хочет во вторник вечером прийти пораньше, – сообщает Эйбилин. – Около семи. Тебе подходит?
– Боже, что я творю? Должно быть, сошла с ума, выдаю страшные тайны черной расы белой леди, – я опять начинаю злиться.
– Это же мисс Скитер, она не такая, как прочие.
– Все равно, как будто сплетничаю за своей собственной спиной. – Я уже пять раз встречалась с мисс Скитер, а легче все не становится.
– Хочешь прекратить? – спрашивает Эйбилин. – Не надо, чтоб ты чувствовала себя обязанной.
Я молчу.
– Эй, ты в деле, Минни?
– Я просто… хочу, чтоб детям жилось лучше, – бормочу я. – Но жаль, что этим занимается белая женщина.
– Пойдем на собрание в среду. Поговорим об этом подробнее, – с улыбкой предлагает Эйбилин.
Знаю, она не отстанет. Вздыхаю и признаюсь:
– У меня неприятности, ясно?
– С кем это?
– Ширли Бун. На прошлом собрании все поднимали руки и молились, чтобы черных пускали в туалеты для белых, и говорили, как они собираются сесть у стойки в «Вулворте» и не сопротивляться всяким нападкам, и улыбались, будто мир скоро станет новым и сверкающим, а я… у меня просто вырвалось. Я сказала Ширли Бун, что ее задница никак не поместится на табуретке в «Вулворте».
– А Ширли что?
Я изобразила голос моей школьной училки:
– «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше вообще ничего не говори».
Мы подходим к дому Эйбилин, оборачиваюсь к ней. Она изо всех сил сдерживает смех, так что лицо посинело.
– Не смешно, – ворчу я.
– Я так рада, что ты моя подруга, Минни Джексон! – Она обнимает меня крепко-крепко и держит так, пока я не начинаю задыхаться и не говорю, что мне пора.
Топаю дальше по улице, сворачиваю за угол. Не хочу, чтобы Эйбилин знала. Не хочу, чтобы кто-нибудь вообще догадался, как мне нужны эти рассказы мисс Скитер. Теперь, когда мне закрыт путь на собрания Ширли Бун, это все, что у меня осталось. Не могу сказать, что встречи с мисс Скитер приятны. Каждый раз я жалуюсь. Почти рыдаю. Бешусь и устраиваю истерику. Но факт: мне нравится рассказывать свои истории. Как будто я при этом делаю что-то важное. Когда выхожу от Эйбилин, бетон в моей груди размягчается, тает, и несколько дней после этого я могу дышать свободно.
Понимаю, есть много других «чернокожих» мероприятий, кроме моих рассказов и собраний Ширли Бун, – демонстрации в городе, марш в Бирмингеме, митинги за гражданские права. Но дело в том, что меня не слишком волнуют избирательные права. И плевать мне на право обедать за одной стойкой с белыми. Но мне важно, чтобы лет через десять белая леди не называла моих девочек грязными и не обвиняла их в воровстве серебра.
Вечером дома я помешиваю фасоль, кладу ветчину на сковородку.
– Киндра, зови остальных, – обращаюсь к своей шестилетке. – Сейчас будем есть.
– Уууужиииинн! – вопит Киндра, ни на дюйм не двигаясь с места.
– Иди и позови своего отца! – взрываюсь я. – Сколько раз повторять, чтоб не орала в доме?
Киндра закатывает глаза, будто ее попросили о самой идиотской вещи на свете. Делает несколько шагов по коридору и опять вопит:
– Уууужиииннн!
– Киндра!
Кухня – единственное место в доме, где мы можем собраться все вместе. Остальное пространство поделено на спальни. Мы с Лероем в задней части дома, рядом в маленькой комнатке – Лерой Младший и Бенни, а в гостиной устроена спальня для Фелисии, Шуге и Киндры. Так что остается только кухня. Если на улице не дикий холод, задняя дверь всегда открыта, только сетка от мух задернута. Слышны детские крики, шум машин, соседские скандалы, собачий лай.
Входит Лерой, усаживается за стол рядом с Бенни, тому семь. Фелисия разливает по стаканам молоко и воду. Киндра ставит перед отцом тарелку с фасолью и ветчиной и возвращается к плите за следующей порцией. Протягиваю ей тарелку:
– Это для Бенни.
– Бенни, встань, помоги маме, – командует Лерой.
– У Бенни астма. Не надо ему ничего делать.
Но мой славный мальчик все равно поднимается, берет у Киндры свою тарелку. Мои дети знают, что такое работа.
Все, кроме меня, садятся за стол. Сегодня вечером дома только трое из детей. Лерой заканчивает школу в этом году, работает в бакалейном отделе в «Джитни 14». Это магазин для белых неподалеку от дома мисс Хилли. Шуге, моя старшая, в десятом классе учится, она сегодня сидит с детьми нашей соседки Талулы, которая работает допоздна. Когда Шуге вернется домой, она повезет отца на работу в ночную смену на фабрику, а потом подхватит Лероя Младшего. Лерой Старший возвратится домой к четырем утра, вместе с мужем Талулы. Вот так оно все устроено.
Лерой ест, уставясь в «Джексон джорнал». Он спросонья всегда не в духе. Заглядываю через его плечо – на первой странице новости про сидячую демонстрацию в «Закусочной Браун». Это не группа Ширли, а ребята из Гринвуда. Кучка белых подростков стоит позади пятерых демонстрантов – глумятся и издеваются, льют им на головы кетчуп, горчицу, посыпают солью.
– Как так можно? – возмущается Фелисия, показывая на фотографию. – Сидеть вот так и не отвечать?
– Они именно это и должны делать, – поясняет Лерой.
– Плеваться хочется, когда видишь такое, – бросаю я.
– Поговорим об этом позже. – Лерой складывает газету вчетверо, сует себе под задницу.
Фелисия обращается к Бенни, не слишком-то понижая голос:
– Хорошо, что мамы там не было. А то у этих белых зубов вообще не осталось бы.
– И маму посадили бы в тюрьму Парчман, – во весь голос отвечает Бенни.
Киндра сердито упирает руки в боки:
– He-а. Никто не посадит мою мамочку в тюрьму. Я поколочу этих белых палкой, до крови поколочу.
Лерой грозит пальцем каждому:
– Чтоб я ничего подобного от вас не слышал, особенно на людях. Это очень опасно. Слышишь меня, Бенни? Фелисия? – Палец устремлен на Киндру. – Слышишь меня?
Бенни и Фелисия послушно кивают, уткнувшись в тарелки. Я уже жалею, что влезла со своими замечаниями, гляжу на Киндру, мол, придержи язык. Но наша маленькая Мисс Фу-Ты-Ну-Ты швыряет вилку и вылетает из-за стола:
– Ненавижу белых! И что хочу, то и говорю!
Я бросаюсь за ней в коридор, хватаю, волоку обратно за стол.
– Прости, папочка, – лепечет Фелисия, потому что она всегда считает себя виноватой во всем. – Я присмотрю за Киндрой. Она не понимает, что говорит.
Но Лерой в ярости грохает ладонью по столу:
– Чтоб никто не смел лезть в это дерьмо! Все слышали? – И грозно таращится на детей.
Я отворачиваюсь к плите, чтобы не видно было моего лица. Боже сохрани, он узнает, чем я занимаюсь с мисс Скитер.
Всю неделю слышу, как мисс Селия треплется по телефону из своей спальни – оставляет сообщения мисс Хилли, Элизабет Лифолт, мисс Паркер, сестрам Колдуэлл и еще дюжине дам из Лиги. Даже мисс Скитер, что мне совсем не понравилось. Мысленно убеждаю мисс Скитер: «Даже не думай ей перезванивать. Не запутывай дело еще больше».
Что ужасно раздражает – после своих идиотских звонков, уже положив трубку, мисс Селия поднимает ее опять. И слушает гудки, волнуется, что линия занята.
– С телефоном все в порядке, – говорю я, а она только улыбается в ответ, целый месяц уже так лыбится, будто кошелек с деньгами нашла. – С чего это вы в таком хорошем настроении? – не выдерживаю наконец. – Мистер Джонни ласков или еще что?
Готовлюсь запустить свое очередное «Когда вы собираетесь рассказать», но она меня опережает:
– О, он действительно очень мил и ласков. И вскоре я расскажу ему о вас.
– Отлично.
Я и вправду радуюсь. Устала я от этой дурацкой забавы. Представляю, как она улыбается мистеру Джонни, предлагая мои свиные отбивные, как этому славному парню приходится изображать, что он гордится ею, а на самом деле знает, что это я готовлю. Она выставляет дурой себя, дураком – своего мужа, а меня – обманщицей.
– Минни, не могли бы вы принести почту? – просит она, хотя сидит рядом полностью одетая, а у меня руки все в масле, и белье в машине, и блендер работает. Она как еврейка в субботу, не может лишнего движения сделать. Впрочем, у нее каждый день суббота.
Вытираю руки, иду к почтовому ящику, вспотев по дороге на полгаллона. На улице ведь всего девяносто девять градусов[33]. В траве рядом с почтовым ящиком лежит посылка. Я уже видала у нее такие большие коричневые коробки, думала, какие-нибудь кремы по почте заказывает. Поднимаю ящик – тяжелый, однако. И позвякивает, как будто внутри бутылочки с кока-колой.
– Вам тут прислали кое-что, мисс Селия. – Плюхаю ящик на пол в кухне.
Ни разу не видела, чтоб она с такой скоростью подскакивала. Вообще-то мисс Селия только одевается быстро.
– Это мои… – невнятно бормочет она, волочет коробку по полу до самой своей спальни, а потом я слышу, как хлопает дверь.
Час спустя иду к ней пылесосить ковры. Мисс Селии нет ни в кровати, ни в ванной. Я знаю, что нет ее ни в кухне, ни в гостиной, ни у бассейна, потому что только что прибиралась в гостиной номер один, и в гостиной номер два, и пылесосила медведя. Значит, она наверху. В жутких комнатах.
Я когда-то прибиралась в танцевальном зале «Роберт Э. Ли Отель», пока меня не уволили за то, что уличила Мистера Белого Менеджера в том, что тот носит шиньон. Так вот в тех огромных пустых залах, где не было ни души, а повсюду только салфетки, измазанные помадой, да легкий запах духов, мне всегда было жутко до дрожи. И то же самое в пустых комнатах у мисс Селии. Там стоит старая колыбелька с младенческим чепчиком мистера Джонни и лежит серебряная погремушка. И клянусь, я иногда слышу, как она позвякивает. Странный звон внутри почтовой коробки словно подсказывает – а не имеют ли эти коробки отношения к таинственным исчезновениям мисс Селии в комнатах наверху?
Решено – пора пробраться туда и посмотреть своими глазами.
Назавтра внимательно слежу за мисс Селией, дожидаясь, пока она смоется наверх. Около двух она засовывает голову в кухню, мило улыбается. Минуту спустя слышу, как скрипят половицы.
Очень осторожно поднимаюсь по лестнице. Я крадусь на цыпочках, но посуда в буфете все равно тихонько позвякивает, половицы то и дело стонут. Ползу наверх так медленно, что слышу собственное дыхание. Прохожу мимо распахнутой двери в спальню, другую, третью. Дверь номер четыре прикрыта, только маленькая щелка осталась. Подбираюсь ближе и заглядываю в щель.
Она сидит на желтой кровати у окна и уже не улыбается. Коробка, которую я притащила от почтового ящика, валяется пустая, а на кровати лежит дюжина бутылок с коричневой жидкостью. Волна жара начинает медленно заливать мою грудь, подбородок, губы. Мне знакомы эти плоские бутылки. Я двенадцать лет мучилась с ничтожеством-пропойцей, а когда мой ленивый, мерзкий, дрянной папаша наконец помер, я поклялась, что никогда не выйду замуж за пьяницу И конечно, поступила ровно наоборот.
И вот я в услужении у проклятой пьянчуги. Даже ведь не магазинные бутылки, а с красными восковыми крышечками, какими мой дядюшка Тоуд, бывало, закупоривал свою отраву. Мама всегда говорила, что настоящие алкаши, вроде моего папочки, пьют самодельное пойло, потому что оно крепче. Теперь я вижу, что она такая же дура, как мой покойный папаша.
Мисс Селия берет в руки бутылочку, глядит на нее так, словно внутри сам Иисус, а она не может дождаться спасения. Открывает, прикладывается, вздыхает. Потом делает еще три больших глотка и откидывается на подушки.
Меня начинает трясти при виде облегчения на ее лице. Она так спешила получить свой нектар, что даже дверь не заперла. Приходится изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не заорать на нее. Заставляю себя вернуться в кухню.
Десять минут спустя мисс Селия спускается вниз, усаживается за кухонный стол и спрашивает, буду ли я обедать.
– Свиные отбивные в морозилке, а я сегодня есть не буду, – заявляю я и ухожу прочь.
Вторую половину дня мисс Селия проводит в ванной комнате – сидит на крышке унитаза. У нее там над бачком висит сушилка для волос – громадный колпак, закрывающий всю ее высветленную головку. С такой штуковиной на башке она и взрыва атомной бомбы не услышит.
Я поднимаюсь в пустую комнату еще раз, открываю шкаф. Две дюжины плоских бутылок виски спрятаны за старыми одеялами. Которые мисс Селия, должно быть, привезла с собой из округа Туника. На бутылках нет этикеток, только выдавленное на стекле клеймо «Старый Кентукки». Двенадцать штук полны, готовы к употреблению. Двенадцать пустых, с прошлой недели. Пустых, как эти проклятые спальни. Неудивительно, что у дуры нет детей.
В первый четверг июля, ровно в полдень, мисс Селия выползает из постели на кулинарный урок. Она в белом джемпере, жутко тесном. Клянусь, ее одежда с каждой неделей все меньше размером.
Занимаем свои места – я у плиты, она на табуретке. С тех пор как на прошлой неделе обнаружила эти бутылки, я с ней почти не разговариваю. Я не злюсь. Я в бешенстве. Но каждый день из минувших шести я клянусь себе, что буду строго следовать маминому правилу номер один. Если я скажу что-нибудь, это будет означать, что мне есть до нее дело, а это вовсе не так. Мне все равно, даже если она ленивая пьяная дура.
Кладем отбитого цыпленка на решетку. Потом приходится в миллиардный раз напомнить этой безмозглой, чтоб помыла руки, пока своим неряшеством не прикончила нас обеих.
Наблюдаю, как золотится цыпленок, и стараюсь забыть, что она тут рядом околачивается. Жареный цыпленок всегда поднимает мне настроение, как-то легче жить становится. Почти забываю, что работаю у пьянчуги. Когда первая партия готова, откладываю часть в холодильник на ужин. Остальное отправляю на тарелку, нам к ланчу. Она устраивается, как обычно, за кухонным столом напротив меня.
– Возьмите грудку, – предлагает мне, хлопая голубыми глазищами. – Пожалуйста.
– Я ем ножки, – отвечаю я, беря кусочек с общей тарелки. Листаю «Джексон джорнал». Устраиваю газету перед лицом так, чтобы не смотреть на мисс Селию.
– Но на них очень мало мяса.
– Они вкусные. Жирные. – Продолжаю читать, стараясь не обращать ни на что внимания.
– Что ж, – говорит она, беря грудку, – думаю, в таком случае мы с вами идеальные партнеры в поедании цыпленка. – И через минуту добавляет: – Знаете, мне так повезло, что вы моя подруга, Минни.
Мне тут же становится дурно, отвращение волной вскипает в груди. Опускаю газету, пристально смотрю на мисс Селию:
– Нет, мэм. Мы с вами не подруги.
– Что вы… конечно, подруги, – улыбается она, словно делает мне большое одолжение.
– Нет, мисс Селия.
Она опять хлопает накладными ресницами. «Прекрати, Минни», – приказывает внутренний голос. Но я уже не в силах остановиться. Понимаю, что не смогу больше стерпеть ни минуты.
– Это… – она разглядывает цыплячью грудку, – потому что вы чернокожая? Или потому что… не хотите дружить со мной?
– Причин много, а то, что вы белая, а я черная, – где-то посередине.
Она больше не улыбается:
– Но… почему?
– Потому что когда я сказала, что просрочила плату за электричество, я вовсе не просила у вас денег.
– О, Минни…
– Потому что вы даже не можете рассказать своему мужу, что я здесь работаю. Потому что вы торчите дома двадцать четыре часа в сутки, доводя меня до бешенства.
– Вы не понимаете, я не могу. Не могу выйти.
– Но это все ерунда по сравнению с тем, что я теперь знаю.
Лицо у нее под слоем косметики побелело.
– Все это время я думала, что вы умираете от рака или немножко помешанная. Бедненькая мисс Селия, думала я.
– Понимаю, это трудно…
– Но теперь-то я знаю, что ничем вы не больны. Я видела вас наверху с бутылками. И больше вам не удастся водить меня за нос.
– С бутылками? Боже мой, Минни, я…
– Надо было бы вылить все в канализацию. Надо было бы рассказать мистеру Джонни прямо сейчас…
Она встает, отбросив стул.
– Вы не посмеете рассказать…
– Вы делаете вид, что хотите детей, а сами пьете столько, что слона отравить можно!
– Если вы ему расскажете, я вас уволю, Минни! – В глазах у нее слезы. – Если вы прикоснетесь к бутылкам, я немедленно вас выгоню!
Но кровь уже ударила мне в голову.
– Уволите? Да кто согласится работать здесь втихаря, пока вы весь день шляетесь по дому пьяная?
– Думаете, я не могу вас уволить? С сегодняшнего дня ваша работа окончена, Минни! – рявкает она, тыча пальцем в мою сторону – Доедайте цыпленка и отправляйтесь домой!
Хватает свою тарелку с кусочками белого мяса и выскакивает в дверь. Слышу, как скребут по полу ножки стула в гостиной. Опускаюсь на свою табуретку, потому что коленки у меня трясутся, гляжу на недоеденного цыпленка.
Я только что потеряла очередную чертову работу.
Утром в субботу просыпаюсь в семь, с дикой головной болью и воспаленным языком. Должно быть, прикусила его ночью.
Лерой косится на меня одним глазом, понимает – что-то случилось. Догадался еще вчера вечером за ужином и вновь учуял, вернувшись с работы в пять утра.
– Что тебя гложет? Неприятности на работе, а? – в третий раз спрашивает он.
– Ничего меня не гложет, только муж и пятеро детей. Готова от вас на стену лезть!
Что мне точно ни к чему, так это чтобы он узнал, что я нагрубила очередной белой дамочке и потеряла очередную работу. Натянув домашнее лиловое платье, иду в кухню. Прибираюсь, как в первый раз.
– Мам, ты куда? – вопит Киндра. – Я есть хочу.
– К Эйбилин. Маме нужно побыть с человеком, который не дергает ее каждые пять минут. – Прохожу мимо Шуге, сидящей на ступеньках. – Шуге, покорми Киндру завтраком.
– Она уже ела, полчаса назад.
– Она опять голодная.
До дома Эйбилин пара кварталов. Пекло адское, асфальт уже дымится, а дети знай себе играют в мяч, пинают консервные банки, прыгают через скакалку.
– «Привет, Минни», – окликают меня через каждые пятьдесят футов. Киваю в ответ, но сегодня я не в духе.
Пробираюсь через садик Иды Пик. Дверь в кухню Эйбилин открыта. Она сидит за столом, читает одну из тех книжек, что приносит ей мисс Скитер из библиотеки для белых. Заслышав скрип двери, поднимает голову. Наверное, сразу же догадалась, что я в ярости.
– Минни, на тебе лица нет. Кто это с тобой сотворил?
– Селия Рэй Фут, вот кто. – Усаживаюсь напротив.
Эйбилин поднимается, подает мне чашечку кофе.
– Что она сделала?
Я рассказываю про бутылки. Не знаю, почему не сделала этого еще полторы недели назад, когда обнаружила их. Может, не хотела, чтобы Эйбилин узнала все эти ужасы про мисс Селию. Может, мне было неловко, ведь именно Эйбилин нашла мне эту работу. Но сейчас я в таком бешенстве, что выложила ей все.
– А потом она меня выгнала.
– ГОСПОДИ, Минни, опять?..
– Сказала, что найдет другую прислугу. Но кто станет работать на такую дуру? Какая-нибудь деревенщина с ватной башкой, которая понятия не имеет о том, что подавать надо слева, а убирать справа.
– Не хочешь извиниться? Может, стоит пойти туда утром в понедельник, поговорить…
– Я не извиняюсь перед пьяницами. Никогда не извинялась перед собственным отцом и уж точно не стану перед ней.
Некоторое время молчим. Одним глотком выпиваю кофе, наблюдаю, как слепень бьется в стекло своей гадкой головой – бэм, бэм, бэм, – пока не падает на порог. И вертится на земле как сумасшедший.
– Есть не могу, спать не могу, – признаюсь я.
– Знаешь, эта Селия, пожалуй, худшая из всех, с кем ты имела дело.
– Они все гадкие. Но она хуже всех.
– Правда? Помнишь, как мисс Уолтер заставила тебя платить за разбитый хрустальный бокал? Ты десять долларов выложила? А потом узнала, что в «Картере» точно такие же стоят по три доллара за штуку?
– Угу.
– А помнишь мистера Чарли, он вечно обзывал тебя черномазой, думал, что это смешно? А его женушку, что заставляла тебя обедать на улице, даже в середине января? Даже когда снег шел?
– Мороз по коже, едва подумаю об этом.
– А эта… – Эйбилин хихикает, – эта мисс Роберта? Как она пробовала на тебе новую краску для волос? – Эйбилин смахивает слезы. – Боже правый, никогда не видела черную женщину с голубыми волосами. Лерой сказал, что ты похожа на нищего инопланетянина.
– Ничего смешного. У меня ушло три недели и двадцать пять долларов, чтоб вернуть свой черный цвет.
Эйбилин трясется, задыхаясь от смеха. С трудом переведя дух, отхлебывает кофе.
– А мисс Селия? – продолжает она. – Как она с тобой обращается? Сколько платит за то, чтоб мириться с угрозой разоблачения перед мистером Джонни и за кулинарные уроки? Должно быть, меньше, чем прочие.
– Ты же знаешь, она платит вдвойне.
– О, верно. Ну тогда тебе приходится бесконечно убирать за толпами ее подружек, что постоянно болтаются в доме.
Я молча смотрю на Эйбилин.
– А десять ее детишек. – Эйбилин прижимает платочек к губам, пряча улыбку. – С ума можно сойти от их воплей и беспорядка, который они устраивают в этом огромном старом доме.
– Ладно, я поняла намек, Эйбилин.
Эйбилин, ласково улыбнувшись, похлопывает меня по руке:
– Прости, дорогая. Но ты моя лучшая подруга. Пожалуй, у тебя не самая плохая хозяйка. Ну и что с того, что она любит пропустить рюмочку-другую? Ступай, поговори с ней в понедельник.
– Думаешь, она примет меня обратно? После всего, что я наговорила?
– Никто больше не согласится у нее работать. И она это понимает.
– Да уж… Она, конечно, бестолковая, – вздыхаю я, – но не совсем безмозглая.
Возвращаюсь домой. Я не стала рассказывать Лерою, что меня тревожит, но думаю об этом весь день, все выходные. Меня увольняли столько раз, что пальцев на руках не хватит пересчитать. Господи, сделай так, чтобы в понедельник я смогла вернуться на эту работу.
Всю дорогу я репетирую. «Я понимаю, что наговорила лишнего…» Вхожу в кухню. «И понимаю, что перешла все границы…» Кладу сумку на стул. Теперь самое трудное. «И прошу прощения».
Слышу шаги мисс Селии и тут же беру себя в руки. Не знаю, чего ожидать – она разозлится, или будет холодна, или просто равнодушно уволит меня еще раз? Знаю лишь, что должна заговорить первой.
– Доброе утро, – начинаю я.
Мисс Селия в ночном халате. Непричесанная, не говоря уж о косметике.
– Мисс Селия, я должна… сказать вам кое-что…
Внезапно она стонет, прижимает ладонь к животу.
– Вам… плохо?
– Да. – Она кладет на тарелку крекер и ломтик ветчины, потом убирает ветчину.
– Мисс Селия, я хочу, чтоб вы знали…
Но она, не слушая меня, разворачивается и молча уходит.
Похоже, у меня настоящая проблема. Но все равно принимаюсь за обычную свою работу. Наверное, я ненормальная, раз делаю вид, будто место еще мое. Может, она мне за сегодняшний день и не заплатит. После ланча включаю «Как вращается мир» и начинаю гладить. Обычно мисс Селия смотрит вместе со мной, но не сегодня. Передача заканчивается. Я еще некоторое время жду, не появится ли она в кухне, но мисс Селия не пожелала прийти даже на кулинарный урок. Двери в спальню закрыты, но к двум часам дня не могу придумать себе другого занятия, кроме как прибраться в ее комнате. Даже живот сводит от ужаса.
Ну почему я не смогла повиниться перед ней утром, когда была такая возможность?
В конце концов все же решаюсь подойти к закрытой двери. Стучусь, никакого ответа. Была не была, приоткрываю дверь.
Кровать пуста. Теперь передо мной новое препятствие – закрытая дверь ванной.
– Я пришла прибраться.
Тишина в ответ, но я знаю, что она там. Чую даже сквозь закрытую дверь. Пот с меня льет рекой. Черт, как же хочется поскорее покончить с этим проклятым разговором.
Обхожу комнату, собирая в стирку одежду, накопившуюся с выходных. Дверь в ванную все так же закрыта, оттуда ни звука. Я знаю, что в ванной настоящий свинарник. Снимаю постельное белье, а сама прислушиваюсь, есть ли признаки жизни за дверью. Валик в изголовье – отвратительная штука, с этими дурацкими завязочками по краям, похож на большую желтую сосиску. Швыряю его на место, расправляю простыни.
Протираю ночной столик, аккуратно складываю стопочкой журналы «Лук», книжки про бридж – с ее стороны. У мистера Джонни – книги, он много читает. Беру в руки «Убить пересмешника», листаю. Ну-ка, посмотрим. Книжка про чернокожих. Интересно, увижу ли я когда-нибудь книгу мисс Скитер на ночном столике? Без моего настоящего имени, конечно.
За дверью ванной наконец что-то скребется.
– Мисс Селия, – окликаю опять, – я здесь. Просто чтоб вы знали.
Тишина.
– Ладно, мне нет дела, что бы там ни происходило, – бормочу себе под нос. Потом повышаю голос: – Я просто закончу работу и уберусь отсюда, прежде чем явится мистер Джонни с пистолетом.
Надеюсь, хоть это выманит ее наружу. Нет, не сработало.
– Мисс Селия, там под раковиной есть флакончик «Леди Пинкем». Выпейте и выходите, чтобы я могла прибраться в ванной.
Останавливаюсь, жду, не сводя глаз с двери. Так я уволена или нет? А если нет, она что, так надралась, что меня не слышит? Мистер Джонни просил присматривать за ней. Думаю, если она напивается в стельку и запирается в ванной, это нельзя назвать «присмотром».
– Мисс Селия, скажите что-нибудь, чтобы я поняла, что вы живы.
– Все нормально.
Но, судя по голосу, ничего нормального там нет.
– Уже почти три часа. Скоро придет мистер Джонни.
Я должна знать, что там происходит. Не пьяная ли она. И если я не уволена, тогда мне нужно прибраться в ванной, чтобы мистер Джонни не подумал, будто тайная прислуга бездельничает, и не выгнал меня во второй раз.
– Ну что там у вас, мисс Селия, опять напутали с краской для волос? В прошлый раз я вам помогла, помните? Мы все чудненько исправили.
Ручка медленно поворачивается. Очень медленно приоткрывается дверь. Мисс Селия сидит на полу, справа от входа. Колени подогнуты и прикрыты халатом.
Подхожу чуть ближе. Издалека мне видно ее лицо – цвета отбеливателя для белья, с голубоватым отливом.
А еще я вижу кровь в унитазе. Очень много крови.
– Вам больно, мисс Селия? – испуганно шепчу я.
Мисс Селия не шевелится. По подолу белого халата полоска крови, как будто его окунали в унитаз.
– Хотите, я позвоню мистеру Джонни? – А сама никак не могу отвести взгляд от фаянсовой емкости, полной крови. Там, в красной жиже, лежит еще что-то. Нечто… большое.
– Нет. – Мисс Селия тупо смотрит в стену перед собой. – Принесите мне… телефонный справочник.
Бегу в кухню, хватаю книгу со стола, мчусь обратно. Протягиваю справочник мисс Селии, но та качает головой и просит:
– Пожалуйста, позвоните вы. На букву «Т», доктор Тейт. Я не могу.
Торопливо листаю страницы. Знаю я этого доктора Тейта. Он пользовал почти всех белых женщин, у которых я работала. А еще он оказывал «особые услуги» Элейн Фэрли, каждый вторник, пока его собственная жена торчала в парикмахерской. Тафт… Таггерт… Танн… Тейт.
Пальцы дрожат, пока я набираю номер. Отвечает белая леди.
– Селия Фут. – Потом сообщаю адрес и изо всех сил держусь, чтоб не бухнуться в обморок. – Да, мэм, очень-очень много крови… Он знает, как добираться?
Она отвечает, мол, да, разумеется, и кладет трубку.
– Приедет? – спрашивает Селия.
– Уже едет, – отвечаю я, стараясь подавить очередной приступ тошноты. Не скоро я смогу чистить этот унитаз без рвотных позывов. – Хотите кока-колы? Я принесу.
В кухне достаю из холодильника бутылку колы, возвращаюсь, ставлю бутылочку на кафельный пол и отодвигаюсь подальше от кровавого унитаза. Насколько могу, чтобы не оставлять мисс Селию в одиночестве.
– Может, переберетесь на постель, мисс Селия? Как думаете, сможете подняться?
Мисс Селия наклоняется вперед, пытается привстать. Подхожу помочь и вижу, что кровь пропитала ее халат, растеклась по голубому кафелю и местами застыла, как жидкий красный клей. Такие пятна непросто будет оттереть.
Поднимаю ее на ноги, но мисс Селия, поскользнувшись в луже крови, хватается за край унитаза, пытаясь удержаться.
– Оставьте меня… я здесь…
– Ладно, – соглашаюсь я, отступая обратно в спальню. – Доктор Тейт скоро приедет. Ему позвонили домой.
– Побудьте со мной, Минни? Пожалуйста…
Но от унитаза исходит кошмарный теплый запах. Поколебавшись, я пристраиваюсь на пороге – наполовину в ванной, наполовину в спальне. Пахнет сырым мясом, размороженным гамбургером. Разобравшись, что к чему, впадаю в панику.
– Пойдемте-ка отсюда, мисс Селия. Вам нужен свежий воздух.
– Я не могу, кровь останется на ковре… Джонни увидит. – Вены на руках мисс Селии кажутся черными под тонкой кожей. Лицо все бледнее.
– Что-то вы неважно выглядите. Выпейте-ка еще кока-колы.
Она делает глоток, вздыхает.
– Ох, Минни…
– Как давно у вас кровотечение?
– С утра, – отвечает она и начинает плакать, прикрыв локтем лицо.
– Успокойтесь, все будет хорошо.
Голос мой звучит уверенно, спокойно, но сердце при этом бешено колотится. Ну да, доктор Тейт приедет и поможет мисс Селии, но как быть с этой штукой в унитазе? Что мне с ней делать, просто смыть? А если застрянет в трубах? Нужно вынуть оттуда. Господи, как я буду это делать?
– Так много крови, – стонет она, привалившись ко мне. – Почему в этот раз так много крови?
Приподняв голову, краешком глаза кошусь на унитаз. Но тут же поспешно отвожу взгляд.
– Джонни не должен это видеть. Боже… который час?
– Без пяти три. Еще есть время.
– А что нам делать с этим?
Нам. Господь меня простит, но я не желаю иметь ничего общего с «этим».
Прикрыв глаза, произношу:
– Думаю, одна из нас должна вытащить это.
Мисс Селия поворачивает ко мне зареванное лицо:
– И куда деть?
– Наверное… – отвожу взгляд, – в помойное ведро.
– Пожалуйста, сделайте это. – И прячет голову в коленях, будто ей стыдно.
Никаких больше «мы». Теперь, значит, вы сделайте это. Вы выловите из унитаза моего мертвого ребенка.
А какой у меня выбор?
Слышу собственное жалобное поскуливание. Моя толстая задница словно прикипела к кафельному полу. С ворчанием приподнимаюсь, пытаюсь рассуждать спокойно.
Бывало ведь и хуже, верно? Ничего, правда, в голову не приходит, но ведь должно же быть что-то хуже.
– Пожалуйста, – хнычет мисс Селия. – Я не могу… больше смотреть на это.
– Ладно. – Деловито киваю, будто знаю, что надо. – Я позабочусь об этом.
Так, будем практичны. Куда положу, понятно – в белое пластиковое ведерко рядом с унитазом. Потом просто выброшу. Но чем я это достану из унитаза? Руками?
А может, стоит подождать? Может… может, доктор захочет забрать это с собой! Проверим. Если удастся отвлечь мисс Селию на несколько минут, возможно, и не придется возиться с этой штукой.
– Через минутку займемся, – бодро уверяю я. – Какой срок у вас был? – Подбираюсь поближе к унитазу, не умолкая ни на миг.
– Пять месяцев?.. Не знаю. – Мисс Селия прячет лицо в полотенце. – Я принимала душ и вдруг почувствовала, как что-то тянет внизу, больно. Я присела на унитаз, а оно и выскользнуло. Как будто хотело выбраться наружу, сбежать. – И она опять рыдает, сотрясаясь всем телом.
Я осторожно опускаю крышку унитаза и усаживаюсь на пол.
– Как будто лучше умереть, чем задержаться во мне на лишнюю секунду.
– Вы же понимаете, это Божий промысел. Что-то внутри вас пошло не так, и природа все решила. В следующий раз все получится. – Но тут я вспоминаю про бутылки и чувствую, как злость начинает закипать.
– Это и был… следующий раз.
– Господи помилуй.
– Мы поженились, потому что я забеременела, – говорит мисс Селия, – но… тоже выскользнуло.
Не могу больше терпеть.
– Так какого черта вы пьете? Знаете же, что никакой ребенок не удержится, если вливать в себя по пинте виски!
– Виски?
Ой, умоляю. Видеть не могу этот невинный «какое виски?» взгляд. Хорошо хоть не так ужасно пахнет, когда крышка унитаза закрыта. Когда уже этот чертов доктор явится?
– Вы подумали, что я… – Она печально качает головой. – Это специальная микстура, для поддержания беременности. От индейцев чоктау, из округа Фелициана…
– Чоктау? – растерянно моргаю я. Да она еще глупее, чем я представляла. – Этим индейцам нельзя доверять. Вы что, не знаете, мы же отравили их кукурузные поля. Что, если они в отместку пытаются отравить вас?
– Доктор Тейт сказал, это просто патока и вода, – плачет она в полотенце. – Но я должна была попытаться. Должна была.
Да уж. Удивительно, но как же мне вдруг стало легко, все тело сразу расслабилось.
– Мисс Селия, придет и ваш черед. Поверьте, я знаю, у меня пятеро детей.
– Но Джонни хочет детей сейчас. Ох, Минни, – качает она головой, – что он со мной сделает?
– Переживет он это, вот что. И забудет всех неудавшихся детей, потому что мужики – они такие. И будет надеяться на следующих.
– Про этого он даже не знает. И про предыдущего.
– Вы же сказали, что поженились из-за этого.
– То был первый раз, – тяжело вздыхает мисс Селия. – А этот уже… четвертый.
Она успокаивается, а мне нечего сказать ей в ответ. И мы просто молчим, недоумевая, почему мир так устроен.
– Я думала, – шепчет она, – что если побольше лежать, если приглашу кого-нибудь заниматься домом и кухней, может, сумею сохранить этого. – И опять слезы. – Я так хотела, чтобы этот малыш был похож на Джонни.
– Мистер Джонни очень красивый мужчина. И волосы такие хорошие…
Мисс Селия удивленно опускает полотенце.
Я всплескиваю руками, внезапно поняв, что натворила. Бормочу:
– Мне нужно подышать свежим воздухом, жарко здесь.
– Откуда вы знаете…
Надо бы соврать, но никак не могу придумать что, поэтому просто сознаюсь:
– Мистер Джонни однажды пришел домой и обнаружил меня.
– Что?
– Да, мэм. Он не велел вам рассказывать, чтобы вы думали, что он гордится вами. Он так вас любит, мисс Селия. По лицу видно, как сильно любит.
– Но… как давно он знает?
– Несколько… месяцев.
– Месяцев? Он… он огорчился, что я солгала ему?
– Да нет же! Он даже звонил мне потом домой, чтобы я даже не думала увольняться. Говорит, боится умереть с голоду, если я уйду.
– Ох, Минни, – всхлипывает она, – простите. Простите меня за все.
– Да ладно, в моей жизни бывало и похуже.
Например, синие волосы. Ланч на морозе. А теперь еще и это. В унитазе все еще лежит ребенок, с которым кто-нибудь должен что-то сделать.
– Я не знаю, как мне быть, Минни.
– Доктор Тейт сказал, продолжать попытки, значит, надо продолжать попытки.
– Он кричит на меня. Говорит, что я теряю время, валяясь в кровати. Он такой гадкий, ужасный человек. Я больше не могу. – Она прижимает полотенце к глазам. И чем горше плачет, тем бледнее становится.
Пытаюсь влить в нее еще несколько глотков кока-колы, но она отказывается. С трудом поднимает руку, чтобы отмахнуться от меня.
– Мне… дурно. Я…
Хватаю ведерко, подставляю, смотрю, как мисс Селию рвет. А потом чувствую что-то влажное. Опускаю глаза – кровь льется так сильно, что дотекло уже до места, где я сижу. С каждым рвотным позывом кровь прямо выплескивается из нее. Она потеряла уже больше, чем может выдержать человек.
– Ну-ка, сядьте, мисс Селия! Дышите, живо, – командую я, но она лишь обессиленно падает на меня.
– Нет уж, вы не собираетесь отдавать концы, ну-ка!
Пытаюсь удержать ее, но она вся обмякла, а у меня в глазах слезы. Чертов доктор уже должен быть здесь. Он должен был прислать «скорую помощь». За двадцать пять лет, что я прибираюсь в чужих домах, мне никто никогда не объяснял, что делать, если ваша белая хозяйка помирает у вас на руках.
– Мисс Селия, очнитесь! – ору я, но она лежит рядом неподвижным белым комом, и мне остается только сидеть, дрожать и ждать.
Проходит очень много минут, прежде чем раздается звонок в дверь. Аккуратно опускаю голову мисс Селии на полотенце, снимаю туфли, чтобы не оставлять кровавых следов по всему дому, и несусь к двери.
– Она отходит! – с порога сообщаю доктору, а медсестра спешит за мной в спальню, как будто знает дорогу, достает нюхательную соль, сует под нос мисс Селии, та встряхивает головой, тихонько всхлипывает и открывает глаза.
Сестра помогает мне освободить мисс Селию от окровавленного халата. Глаза у нее открыты, но бедняжка едва держится на ногах. Застилаю кровать старыми полотенцами, и мы укладываем ее в постель. Иду в кухню, где доктор Тейт моет руки.
– Она в спальне, – говорю ему. Не в кухне, ты, жаба.
Ему за пятьдесят, доктору Тейту, он выше меня на добрых полтора фута. Кожа у него очень белая и лицо такое длинное, вытянутое, – никаких чувств на нем.
Наконец-то он направляется в спальню, протягивает руку к двери, и тут я решаюсь тронуть его за локоть:
– Она не хочет, чтобы ее муж знал. Он ведь не узнает, правда?
Доктор смотрит на меня, как положено смотреть на черномазых, и спокойно так отвечает:
– Вам не кажется, что это его дело?
Потом входит в спальню и захлопывает дверь у меня перед носом.
Брожу по кухне туда-сюда. Проходит полчаса, затем час, а я жутко переживаю – что мистер Джонни вернется домой и все узнает, что доктор Тейт позвонит ему, что они оставят младенца в унитазе и мне придется разбираться с этим. Голова кругом. Но вот в дверях появляется доктор Тейт.
– С ней все в порядке?
– У нее истерика. Я дал ей успокоительное.
Медсестра проходит мимо нас к выходу, в руках у нее белая металлическая коробка. Я выдыхаю с таким облегчением, словно впервые за несколько часов.
– Присматривайте за ней завтра. Если будет слишком возбуждена, дайте еще одну таблетку. – Он протягивает мне белый бумажный пакет. – Кровотечение пока возможно. Но не звоните мне, если оно не слишком сильно.
– Вы ведь не расскажете мистеру Джонни об этом, правда, доктор Тейт?
Он раздраженно шипит:
– Проследите, чтобы она не пропустила прием у меня в пятницу. Я не намерен ездить в такую даль только потому, что она слишком ленива, чтобы посетить врача.
И удаляется, понимаешь, хлопнув дверью.
Часы бьют пять. Мистер Джонни будет дома через полчаса. Хватаю «клорокс», тряпки и ведро.
104 °F – 40 °C.
99 °F – 37,2 °C