Своей давней страсти — изобретательству — канцлер, к своему глубокому сожалению, мог посвящать лишь немного времени. Так что, кроме таких гениальных изобретений Аденауэра, как, например, освещенное изнутри яйцо для штопки или оборудование для устранения паразитов с помощью электрошока, больше человечество ничего не получило. Даже во время отпуска в Италии на озере Комер, длящегося все лето, он по-настоящему не расслаблялся. Представление о канцлере, играющем в боччиа, обманчивы, поскольку его отпуск не означал ничего иного, кроме «перенесения рабочего кабинета с Рейна на озеро Комер».
Если сравнить вторую половину его канцлерского срока и правление до 1955 года, то на ум приходит образ долгого постепенного упадка. Тогда как в начале 1950-х голов политическая расстановка сил часто определялась как «историческая», то сейчас настали времена политических будней. Даже «звездные часы» второй половины правления Аденауэра — подписание договора о Европейском экономическом сообществе в 1957 году и впечатляющее будущее немецко-французской дружбы после переговоров с Шарлем де Голлем в 1963 году — не могли сравняться по значению с прошедшими годами. Ведь как раз с признанием со стороны де Голля гордых традиций grande nation Европейское экономическое сообщество стало не более чем векселем на будущее. Аденауэр предчувствовал это уже незадолго до подписания, когда заявил журналистам на своем традиционном «чаепитии»: «Вероятнее всего, лишь наши внуки пожнут плоды, семена для которых мы сажаем сейчас».
К триумфам, которых становилось все меньше и меньше, стати добавляться провалы и неудачи. Отсутствие у федерального правительства концепции решения «немецкого вопроса» со времен эскалации «берлинского кризиса» из-за ультиматума Хрущева, увенчалось строительством в 1961 году Берлинской стены. Это казалось следствием бездеятельности Аденауэра, когда он вместо того, чтобы держать речь от имени всего немецкого народа, поторопился подписать бумаги у советскою посла Смирнова. На следующий день, 14 августа, по телевизору он представлял собой картину полной беспомощности и растерянности. Затем он осрамил бургомистра Берлина словами: «господину Брандту, также известному как Фрам», что было скрытым намеком на внебрачное происхождение Брандта. На этот раз берлинцы усмотрели в нерешительности Аденауэра злой умысел, и когда канцлер в конце концов попал в разделенный город, он был освистан.
Пока год за годом укреплялось разделение Германии, Аденауэр со своим штабом проводили за кулисами малодушные маневры. Канцлер предложил начать переговоры об «австрийском решении» вопроса с ГДР. Это предложение практически не было замечено общественностью, а в СССР просто проигнорировали это предложение, точно так же, как Аденауэр в свое время практически проигнорировал предложение Кремля заключить «перемирие». В бесплодной дипломатии этих лет следует отметить прежде всего то, что первые попытки постепенного признания ГДР предвосхищали собой «политику разрядки», которую начала в 1970-х годах проводить социал-либеральная коалиция.
Внутренней политике Аденауэр нанес больше всего вреда своим решением по вопросу кандидатуры президента в 1959 году. Когда он отозвал кандидатуру на пост президента, уже утвержденную и поддерживаемую общественностью, с единственной целью любой иеной исключить из претендентов на свое место Эрхарда, многие комментаторы начали задумываться, готов ли он вообще по-прежнему занимать этот пост. Образ «сумерек канцлера» дополнился спорной попыткой вместе с министром обороны Штраусом поставить Федеративную республику в один ряд с ядерными державами. В конце концов, неравное партнерство стареющего рейнландца и энергичного баварца стало двусмысленным, когда в августе 1962 года Штраус с согласия Аденауэра начал уголовный процесс против редакции журнала «Шпигель» по обвинению в измене родине. Нападки на неугодный журнал были совершенно необоснованными. Федеральный Верховный суд вообще отказался начинать дело, и Штраус был вынужден признать свое поражение.
То, что Аденауэр не сделал соответствующих выводов из нарушений законов своим министром, можно объяснить лишь многочисленными заслугами последнего. Кроме того, после потери голосов на выборах 1961 года (коалиция ХДС — ХСС получила 45 % голосов) канцлеру необходимо было в течение оставшегося срока правления выбрать преемника и обеспечить для него место. Так, 15 октября 1963 года Аденауэр покинул дворец Шаумбург, предприняв все возможные попытки передать свою должность кому-нибудь, кроме Людвига Эрхарда. Однако его усилия оказались безрезультатными. К счастью, его почти панические опасения, что преемник принесет стране несчастье, не оправдались. Но когда «тонкокожему толстяку», так Аденауэр называл Эрхарда, уже в 1966 году пришлось покинуть этот пост, «толстокожий дылда» не мог сдержать своего злорадства.
В последние годы своей жизни Аденауэр видел, как эра, названная его именем, постепенно затмевалась новыми временами. Мировая политика определялась разрядкой и сближением враждующих лагерей, а возникновение большой коалиции завершило позиционную войну в Бонне. Молодежь республики готовилась выступить против ценностей и обычаев родителей, которые ассоциировались как раз с «эрой Аденауэра». Этот протест, казалось, не затронул бывшего канцлера, хотя он и застал его начало. Почему? Разве после войны немцы в моральном и духовном отношении не посадили сами себя под стеклянный купол, который теперь казался молодому поколению слишком узким? Аденауэр никогда не считал своим предназначением «быть духовным руководителем нации». Ответственными за это чувствовали себя другие, прежде всего Хойс. Политика для первого канцлера ФРГ в первую очередь была искусством исполнения долга и трезвости суждений. Он никогда не чувствовал себя мессией, призванным стать духовным лидером и вести свой народ к свету из глубокой тьмы. Может быть, именно в этом и был секрет его успеха.
Благодарность немцев была огромной. В архивах лежало еще более 80 000 писем от почитателей и поклонников канцлера, среди них многочисленные предложения руки и сердца. Например, после возвращения последних военнопленных пожилой канцлер получал посылки с благодарностями и подарками: элегантными кусками мыла, шоколадом, фруктами и кофе и сопроводительными карточками в таком стиле: «Только для Тебя, для нас это слишком дорого». Сотрудники канцлера охотно рассказывают историю о госпоже фон Штейн, пожилой даме, переселившейся в Зибенгебирге, чтобы быть ближе к своему идолу. В любую погоду она часами сидела на валуне, расположенном на пути в Ценнигсвег, на котором стоял дом Аденауэра, и была счастлива, когда могла издалека видеть своего кумира. Каждый день она посылала канцлеру цветы и писала длинные личные письма. После смерти Аденауэра она каждый день носила розы на лесное кладбище в Рёндорфе. Когда последние цветы увяли, кладбищенские смотрители были уверены, что пора готовить могилу для госпожи Штейн.
Лишь немногим демократическим правителям выпадала на долю любовь своего народа, среди них можно назвать Кеннеди, де Голля, Черчилля. И Аденауэра. Старый канцлер был счастливым шансом для молодой республики. С высоты прошедших лет многие из его резких черт сглаживаются и в памяти остается самое важное. Память о нем преображается и постепенно поднимается над банальными политическими спорами, первоклассным мастером которых был сам Аденауэр. Последним немцем, с которым случалось подобное, был «железный канцлер» — Отто фон Бисмарк.
«Изначально я вряд ли родился для того, чтобы стать политиком».
«У меня нет политического честолюбия, тем более честолюбия партийно-политического».
«Многие полагают, что политик должен быть хорошим тактиком и действовать с помощью всевозможных уловок, а также должен быть искушен в любых интригах. Это не мой стиль».
«Власть в моих глазах всегда безотрадна, опасна, жестока, а в конечном итоге даже глупа».
«Чудес не бывает».
«Компромисс — это искусство разделить пирог так, чтобы каждый думал, что получает большую его часть».
«Я не испытываю необходимости обещать людям что-то».
«Все, что я сделал, — это слово, ставшее камнем».
«В мелях подготовки к экономическим реформам в нашей стране я первым делом прочел книгу Людвига Эрхарда».
«Со времен Людвига Эрхарда мы знаем, что не только политика вредна для характера, но и характер может быть вреден для политики».
«Людвиг Эрхард проложил королевский путь между капитализмом и социализмом».
«Людвиг Эрхард стал для XX века тем же, чем был Карл Маркс для XIX века, с одним только решительным различием — Маркс ошибался».
«Он был полон сил, стоек, прям и грубоват; с ясными глазами и добросовестными речами. Чувствовалось, что он верит тому, что говорит».
«Он был старателен и невыразимо доброжелателен. Он остался тем, кем был: маяком над вечно беспокойным морем немецкой политики».
«Когда Эрхард занимается политикой, замечаешь, что он никакой не политик».
«Эрхард встретил нас, молодых депутатов, с природной открытостью и дружелюбием, которые поразили меня и много значили для моего политического становления».
«Я поддерживаю правительство Эрхарда — даже если с ним самим у меня и возникают разногласия».
«Я не слишком задену его, если, несмотря на все заслуги перед немецкой экономикой, припишу ему немалое количество политической неуверенности».
«Людвиг Эрхард успешно вступил на третий путь между либерализмом и социализмом».
«Своеобразный человек, исполненный воли, фантазии и чувствительности; тот, кто может смеяться и быть грустным; не дипломат, не приспособленец. Он не патриарх, просто мужественный мужчина, взвешивающий свои слова, прежде чем они сойдут с его губ, и пожимающий плечами, если к нему относились враждебно или с недоверием».
«Уверенность и мужество, общность и партнерство: все это излучал Людвиг Эрхард, и все это нужно нам и сегодня».
«Людвиг Эрхард значит для меня отрицание политики любезности и следование прямым курсом рыночной экономики и формирования хозяйственного порядка».
«Для Людвига Эрхарда социальная рыночная экономика была не неподвижным концептом. Он считал ее задачей, которую никогда нельзя выполнить полностью. Именно ее он оставил нам в качестве наследства, задачи, вызова сегодняшнему времени».
«Во всем мире есть очень мало политиков и экономистов, которых я ценю так, как ценю Людвига Эрхарда».
«К счастью, существовал такой мужественный человек, как Людвиг Эрхард, который предотвратил угрозу рецидива в управлении хозяйством и валютном контроле. И сегодня хотелось бы видеть более мужественное отношение к рынку в процессе объединения».
«Людвиг Эрхард был человеком, указавшим цель всему своему народу, подарившим ему свободу, о которой в то время никто ничего не хотел знать. Одних она повергла в ужас, другим дала надежду. Эрхарду удался настоящий шедевр. Ему удалось объединить в достижении цели и тех, и других — и страшащихся, и надеющихся».
«Если бы Эрхард узнал, какую катастрофу на рынке рабочей силы и какой хаос в области долгов, налогов и пенсий переживают его наследники, он бы выпустил изо рта свою вечную сигару».
Рейн спокойно тек в своем королевском величии. Его волны серебрились в лунном свете. Высокие деревья в парке вокруг резиденции федерального канцлера отбрасывали длинные темные тени. Дворец Шаумбург силуэтом вставал на фоне ночного неба. На отделанной вилле императорских времен, служившей сейчас резиденцией канцлера, много часов назад погас свет. Курт Георг Кизингер, новый хозяин Шаумбурга, уже ушел домой.
На расстоянии полета камня, в «канцлерском бунгало» — скромной постройке из кирпича и стекла — в этот поздний час небольшая группа преданных лиц собралась вокруг человека, выглядящего усталым и изможденным. Это был побежденный Людвиг Эрхард. Еще сегодня Эрхард, второй по счету канцлер ФРГ, встал утром с постели главой правительства; вечером он стал всего лишь простым депутатом бундестага. Это случилось 1 декабря 1966 года — в исторический день для молодой Федеративной республики.
Памятник был низвержен с постамента — канцлер отправлен в отставку. Живая легенда Людвиг Эрхард, миф времен «экономического чуда», был в этот день уничтожен. Еще совсем недавно толпы приветствовали его восторженными криками. Теперь он был одинок. Иметь дело с проигравшим не хотели даже бывшие соратники и союзники в политике.
Кроме самого Людвига Эрхарда на кожаных сиденьях в углу разместились лишь его жена госпожа Луизе, дочь Элизабет, ее муж, их дочери, племянник Эрхарда, верная экономка Элизабет Квизторп, референты Свен Симон и Ганс Кляйн, а также пять телохранителей бывшего канцлера. Хозяин дымил своей любимой сигарой. Все получили по бокалу шампанского с закуской, но угнетенное настроение не исчезало. Кроме детей, никто из присутствующих не мог полностью забыть об оскорблениях, с которым столкнулась их семья в последние дни. Особенно горьким для изгнанника был тот факт, что вместе с его карьерой подходила к концу и карьера его верных охранников. Опытные телохранители должны были в будущем исполнять обязанности простых сторожей и работать в замковой службе. Уведомление о переводе на другую должность они получили уже с утра. Это было подло. Впрочем, как и многое другое, произошедшее в эти дни. Но атмосфера не была наполнена злобой, скорее печалью и меланхолией. Постепенно начали рассказывать короткие истории прошедших лет. Людвигу Эрхарду скоро должно было исполниться 70 лет, его политическая биография была очень бурной. На одной дате он остановился. Все началось тогда, в апреле 1945 года…
18 апреля 1945 года Третий рейх был накануне падения, Вторая мировая война должна была скоро закончиться. Факел войны, сумевший повергнуть в бушующее пламя весь континент, давным-давно начал шествие с немецкой земли. Красная армия штурмовала Берлин, а Гитлер все еще фанатично призывал из своего бункера под имперской канцелярией «немного продержаться».
Вдалеке от столицы Рейха, вокруг которой кипели главные бои, во франконском городе Фюрте в тот день по улицам громыхали американские танки Шермана. Люди облегченно вздыхали, ведь для них война закончилась. Одним из таких людей был Людвиг Эрхард, который вместе со своей семьей нашел пристанище в доме бабушки и дедушки. «Наше время придет!», — написал Эрхард несколькими месяцами раньше своей дочери. И вот оно пришло, время освобождения и начала новой жизни. Эрхард хорошо умел использовать благоприятность каждого часа, он говорил: «Изначально я вряд ли был рожден, чтобы стать политиком». Он повторял и подчеркивал эти свои слова снова и снова в бесконечных речах и интервью. «Как только я начал свою политическую карьеру, я стал открытием американцев!» Эти притязания отчасти ложны, а отчасти правдивы, поскольку Эрхард помогал своей судьбе.
Уже в день ввода американских войск, 19 апреля, Эрхард предложил майору Куперу, командиру и верховному представителю американских оккупационных сил в Фюрте, свои услуги в качестве эксперта по вопросам экономики. Так что не совсем верно говорить, что американцы сами нашли Эрхарда, якобы оценив его как автора экономических и политических статей в юбилейном сборнике. В качестве руководителя экономического института по проблемам исследования промышленности в Нюрнберге Эрхард выпустил в 1944 году исследование, посвященное «военному финансированию и консолидации долгов». В нем он совершенно открыто исходил из скорейшего падения Третьего рейха. Тот, кто высказывал подобного рола мысли во времена национал-социалистической диктатуры, рисковал головой. Но Эрхард беззаботно продавал свой сборник частным лицам. Один экземпляр он выслал Карлу Гёрделеру, о чьей связи с группой сопротивления 20 июля Эрхард, конечно, ничего не знал. В одной из своих последних заметок перед арестом гестапо, показательным процессом в народном суде Фрейслсра и варварской казнью Герделер поделился с остальными заговорщиками своим позитивным впечатлением от Людвига Эрхарда: «Доктор Эрхард написал очень хорошую работу об обращении с долгами, с основными постулатами которой я полностью согласен. Он станет вам хорошим советчиком». Попади это письмо в руки нацистских палачей, эта фраза легко могла бы привести к смертному приговору для Эрхарда.
Насколько опасными для жизни Эрхарда были в то время идеи сборника, рассказывает Теодор Эшенбург, после 1945 года ставший профессором политических наук в университете Тюбингена. Бомбовая война по воле случая свела в октябре 1944 года вместе Эшенбурга и Эрхарда в доме доктора Карла Гута в Берлине. Когда Эшенбург за одну ночь прочитал выданный ему Эрхардом текст, он не хотел ни секунды держать в руках бумаги, которые жгли ему руки. Он постучал в дверь комнаты Эрхарда, который к тому моменту уже пошел спать, и подал ему немедленный совет как можно скорее уничтожить опасные бумаги. Эрхард, которого в тот момент беспокоило только желание спать, неохотно пробормотал, что это не причина его будить. Он ни в коем случае не поддался волнению Эшенбурга и преспокойно продолжал таскать с собой несколько экземпляров сборника в потертой папке через весь рейх. Людвиг Эрхард никогда не был бойцом Сопротивления, но и никак не скомпрометировал себя в период национал-социализма. Он не вступил ни в партию, ни в какую-либо другую организацию. Эрхард держался в стороне. Это гораздо больше того, что могло сказать о себе большинство немцев после 1945 года.
Однако американцы знали обо всем этом лишь совсем немного. Им импонировала самостоятельность инициатив Эрхарда и его самомнение. Оккупантам нравился динамичный и не обремененный сомнительным политическим прошлым человек с глубоко посаженными голубыми глазами. Он был экспертом по вопросам экономики, а эксперты были в то время востребованы. Вскоре завоеватели посчитали, что он способен справиться и с более серьезной задачей.
Утром 18 октября 1945 года джин американской военной полиции, резко взвизгнув шинами, затормозил перед домом № 49 но улице Форстхаусштрасе, где прожинал Эрхард, когда приезжал в Фюрт. Из него выпрыгнул молодой офицер, решительно заявив, что должен говорить с доктором Эрхардом. После краткого знакомства Эрхарду было приказано следовать за представителем военной полиции без указания причин. Его жене, госпоже Луизе, и их дочери оставалось только ждать возвращения Эрхарда в неведении и страхе. Сам же Эрхард только по дороге в Мюнхен узнал, о чем, собственно говоря, идет речь. Желанием американцев было сделать его министром экономики свободного государства Бавария. Эрхарде радостью согласился, к вящему удовольствию Вильгельма Хёгнера, убежденного социал-демократа, ставшего премьер-министром. Он тщетно пытался найти подходящего кандидата на пост министра экономики, но никто не хотел взять на себя такую ответственность из-за царящего повсюду хаоса и угрожающей экономической ситуации. Эта задача поразительным образом походила на труд Сизифа из античной мифологии. Любое должностное лицо оказалось бы перед целой горой работы и проблем и вряд ли справилось бы с грандиозной задачей поднять экономику на ноги. А Людвиг Эрхард был закоренелым оптимистом. Он верил в себя и в свои способности. Премьер-министр Хёгнер тоже был рад найти кандидата, и вдвойне рад, поскольку этот кандидат был благосклонно принят оккупационными силами. «Позже мне наконец стало ясно, почему американское военное правительство так активно отстаивало кандидатуру доктора Эрхарда на пост министра экономики», — вспоминает Вильгельм Хёгнер 27 лет спустя. «Он был приверженцем идеи свободной рыночной экономики. Я же был социал-демократом». СДПГ выступала в то время за плановое управление экономикой, что пришлось не но вкусу американцам, впрочем, так же как и Эрхарду.
На посту министра экономики Баварии Эрхард, впоследствии весьма успешный министр экономики ФРГ, в 1945–1946 годах потерпел неудачу. Это была не только его вина, таковы были обстоятельства того времени. В послевоенный период преимущество было за организованным распределением дефицитных товарок. Эрхард не мог так поступить. Он вообще придерживался мнения, что успешную экономическую политику можно проводить только на больших территориях. Автономная экономическая политика, ограниченная территорией Баварии, но его мнению, была абсолютно бесполезна. Так, в ноябре 1946 года Эрхард самонадеянно заявлял: «Бавария мелковата для экономиста моего калибра». Некоторая доля истины в его словах была. Однако уже через короткое время после начала работы в качестве министра экономики Баварии Эрхард обнаружил свою «ахиллесову пяту» — он ненавидел возню с бумагами. Политик не может обойтись без решения письменных вопросов, как и без внимательного отношения к юридическим проблемам. Конкретное оформление проектов Эрхард на протяжение всей своей жизни перекладывал на плечи других. Ему важнее было нащупать основные направления экономической политики, новые горизонты. В результате он не был хорошим управляющим. Он колебался, медлил и постоянно менял принятые однажды решения. В результате ему не удалось подчинить себе баварское министерство экономики. Газеты называли Эрхарда «министром провальной экономики». После выборов в баварский парламент в октябре 1946 года ему пришлось сложить с себя прежние полномочия.
Новый земельный парламент образовал комиссию по вскрытию «нарушений, произошедших в министерстве экономики Баварии в период управления Эрхарда». Это была самая первая комиссия по вскрытию проблем за всю историю западно-немецкого парламентаризма! Хотя Эрхарду и приписывали полную моральную незапятнанность, но приговор организационным дефектам министерства оказался суровым. Это был далеко не самый лучший почин для блестящей карьеры политика. Однако этот эпизод ни в коем случае не повредил Эрхарду — даже наоборот.
В феврале 1947 года Мюнхенский университет назначил его почетным профессором из-за практического опыта в области экономической политики. Доктором экономики Эрхард стал уже в 1924 году. Со словами «Я присваиваю Нам высшую академическую степень» научный руководитель докторанта Франц Оппегеймер со смехом завершил последний устный экзамен, поскольку тот состоялся во время горного похода в энгардинские Альпы и проходил на высоте 2500 метров. Хорошо можно представить себе, сколько сил стоило Эрхарду это восхождение, ведь он перенес детский паралич и передвигался с некоторым трудом. Тем не менее Эрхард хранил добрую память о своем научном руководителе. Все эти годы его портрет украшал кабинет в министерстве экономики ФРГ в Бонне. Попытка получить звание доцента в начале 1930-х годов закончилась провалом по причине недостатка научных знаний, как полагает Волькер Хентшель, биограф Эрхарда. Подругой версии это произошло по политическим причинам, поскольку Эрхард отказывался вступить в национал-социалистический союз доцентов. С 1947 года благодаря любезности Мюнхенского университета Эрхард мог носить титул профессора. С этих пор звание профессора неразрывно связано с именем Эрхарда. Сам Эрхард всегда считал себя в большей степени ученым. Он считал, что всему, что у него было, он обязан науке, ведь: «Любовь к науке научила меня в первую очередь искусству думать логично». Однако карьеру он сделал на ниве политики.