Юрий Рожин был послан из штаба артполка в село Отрожки. Дорогу он знал хорошо. Вышел из леска и пошел по ровному широкому полю.
День был ясный, а дорога — неближней, и Юрий задумался о доме, о родных. Его мысли прервал рев моторов. Самолеты летели со стороны тыла, поэтому боец не придал им большого значения, решив, что это идут громить врага наши штурмовики (к этому времени они уже начали появляться в небе довольно часто). Но когда машины пролетели над ним, Юрий увидел на крыльях зловещие кресты свастики. Впрочем, он и тогда не очень-то взволновался.
Сердце Юрия учащенно забилось, лишь когда один из самолетов вдруг сделал разворот и пошел, снижаясь, на него. И тут Рожин вспомнил совет товарища, побывавшего в подобной ситуации: «Если самолет идет на тебя, жди момента, когда он начнет хвост поднимать. Тут сразу надо ложиться, сделав несколько шагов в сторону. А лучше — беги ему навстречу — пули лягут за тобой. Но не вздумай стоять на месте».
Совет этот вспомнился мгновенно. Юрий бросился бежать навстречу ревущему низко над землей «мессершмитту». Стрельбу из самолета он услышал, когда упал на землю. Действительно, пули вонзились там, где он стоял несколько секунд назад.
«Мессер» сделал еще заход, и Юрий повторил маневр, пробежав вперед и немного в сторону. На третий раз самолет прошел так низко, что чуть не задел землю, но — чуть в стороне, и Юрий ясно увидел в кабине летчика, который злобно грозил кулаком.
После третьего безуспешного захода самолет резко взмыл вверх и ушел в сторону фронта. Юрий проводил его напряженным взглядом и тут только осознал, что остался жив. Его гимнастерка была сырой от пота, ноги крупно дрожали.
Пройдет война, воскреснут, как мифическая птица Феникс, сожженные, разрушенные города, сравняются с поверхностью земли воронки и окопы, а Юрий Владимирович Рожин все будет видеть во сне пикирующий на него самолет. И лежа в ночи с открытыми глазами, он будет каждый раз заново возвращаться к жизни.
В конце августа штаб полка переместился к реке Усмань и расположился в домах села Репного. Связь между штабом и подразделениями была телефонной. Радиостанции работали только на прием, так как передачи по радио категорически запрещались.
Как-то днем дежурный телефонист наблюдательного пункта, находившегося на окраине Придачи, пригорода Воронежа, приподнялся со стула и тут же рухнул на пол. Пуля немецкого снайпера, влетевшая через открытое окно, попала ему в голову. Молодой парень умер не сразу. Потеряв сознание, он еще долго бредил. Бессильные помочь, медики, начальник радиостанции Юрий Рожин и другие бойцы, находившиеся поблизости, смотрели на умирающего со слезами на глазах.
Это был уже не первый случай, когда вражеский снайпер достигал цели. А фашисты ходили по своему берегу свободно. Наблюдая за ними, лейтенант Халтурин подумал о том, что среди уральцев много охотников, отменных стрелков…
Ночью выкопали окоп, замаскировали, а перед рассветом Халтурин и Симаков забрались в него. Начали наблюдать за вражескими позициями из бинокля. Ждать пришлось недолго. Немцы спустились к реке, за водой. Двоих фашистов уложили. Остальные разбежались.
Два дня после этого случая на вражеском берегу не было ни души. На третий появились женщины. Они шли за водой, размахивая ведрами на коромыслах. Странные какие-то женщины. Шагают широко и выглядят угловато. Сделали несколько выстрелов, просто, чтобы попугать. И когда на противоположном берегу возникла паника, обнаружилось, что в юбки влезли фашистские солдаты. Им без речной воды не обойтись: при эвакуации водопровод был выведен из строя.
Вскоре снайперский почин, возникший в пятой батарее, был подхвачен в других подразделениях. Организовали школу снайперов. Появились специальные винтовки — с оптическим прицелом. И к ноябрю 1942 года в бригаде было уже четырнадцать снайперов. В основном, из уральцев. За два последних месяца 1942 года они уничтожили триста восемьдесят вражеских солдат и офицеров. Особенно в снайперской стрельбе отличились Москалев, Лушкинов, Сидоркин, Шевцов, Чернуха, Шельтенов. О последнем из них на странице газеты «Иссык-кульская правда» за 24 февраля 1985 года вспоминал его однополчанин И. Д. Иванов:
«У нас в бригаде лучшим снайпером был Замит Шельтенов. На его счету было более ста убитых фашистов. Среди других снайперов он был наставником и учителем. «Враг хитер, а мы хитрее. Ведь мы свою землю защищаем. Нам каждый бугорок, каждая ямка должны помогать, а зима, снег — это родная мама: заройся — и тепло, и не видно… Нет ничего глупее, чем высунуться и получить пулю в лоб… Нужно выследить врага и уничтожить», — часто говорил он, поучая молодежь.
Это был опытный охотник, выносливый, терпеливый, очень осторожный и предусмотрительный. Придет, бывало, в окопы передней линии, расспросит, откуда беспокоит фашист, засечет огневую точку, заляжет, нацелится и ждет часами. Если противник не хочет попадаться на мушку, Шельтенов старается его вызвать на это. Он поручает своим помощникам в стороне поднять чучело или каску или пробежать на глазах у врага с поднятым над бруствером чучелом. Каждый день у него были новые хитрости, чтобы противник не привык и не соскучился. Заставлял чучело дать одну-две очереди из автомата, сажал его на лыжи и запускал с горы в сторону противника. И если трюк не удавался, за веревочку возвращал чучело обратно.
Были случаи, когда он выдвигался вперед, обвязанный веревкой. За конец, оставленный в окопе, мы должны были тянуть его по сигналу колокольчика, сделанного из консервной банки.
Однажды, это было в рождественские праздники — немцы отмечают их очень пышно, — Шельтенов затемно отправился в заранее выбранное место, оставив нам конец аркана. Хорошо замаскировался и ждал, наблюдал. Ждали и мы.
С утра было тихо. Немцы почти не шевелились. Не двигался и Шельтенов. Вот уже и обед прошел, а дела нет. И только когда стало темнеть, немцы зашевелились. Им привезли рождественские подарки и стали вручать. Немцы группами выходили из траншей, направлялись в тыл, за укрытие. Возвращались оттуда навеселе и с подарками в руках, прыгали в траншеи. Вот тут-то наш снайпер и улучил момент. Как только фриц подходил к траншее, снайпер нажимал на курок — фашист сваливался замертво вниз. Один, два, три, четыре, пять, а шестой так заорал, что фашисты подняли тревогу, открыли беспорядочную стрельбу. И мы считали, что наш товарищ пропал… Веревка молчала… Время тянулось долго… И стрельба прекратилась. Ночь опустилась над фронтом, и мы не знали: ждать или тянуть. Страшно долго длились минуты. Повалил снег. Наконец-то консервная банка зашевелилась. Стали тянуть веревку. Что-то очень тяжело. «Наверно, ранен», — мелькнула мысль. Каково же было наше удивление, когда увидели, что на лыжах лежал связанный долговязый фриц.
«Один фашист перебрал малость и потерял направление до туалета, — рассказывал довольный удачей Шельтенов. — Штаны снял… Я его крючком свалил, прикладом оглушил, рот — тряпкой, к лыжам пристегнул, и вот, мы дома! Фриц хочет поделиться с нами рождественским подарком».
Этот опыт был очень рискованным, и командование его запретило повторять. Но Шельтенов придумывал все новое и новое. Словом, выдумкам его не было предела, а главное — он появлялся там, где противник его не ожидал.
Когда начальник политотдела подполковник Артем Савельевич Заянчковский вручал ему партийный билет и сказал, что он теперь коммунист и должен быть очень осторожным: «Нас фашисты расстреливают на месте», Шельтенов ответил: «Я горжусь, что меня, простого колхозника, чабана, охотника из Киргизстана приняли в ряды великой ленинской партии… А насчет фашистов не бойтесь, я живым им в руки не дамся. Пока стучит сердце и видят глаза, я буду их убивать и убивать, как самых подлых и диких зверей!»
«А что ты делал, когда фашисты подняли тревогу и могли взять тебя в плен?» — спросил офицер.
«Я, товарищ подполковник, зарылся в снег: вспомнил, как мы с отцом в горах охотились на барса. Нам надо было поймать его живым. Отец учил меня хитрости. Это помогло и здесь. Правда, не барса, но фрица долговязого приволок!»
Вскоре нашу бригаду посетил Илья Эренбург. Он сфотографировал нашего снайпера и написал в «Красную Звезду» об одаренности, ловкости нашего народа и его ненависти к врагам на примере Шельтенова».
В конце очерка И. Иванов пишет, что судьба Шельтенова ему неизвестна. «Может, кто из наших однополчан, прочитав статью, отзовется?»
Старожилы Воронежа, наверно, помнят исторический памятник на восточном берегу реки — двухэтажный дом, в котором жил Петр I, когда по его указу строился первый российский флот. Это здание крепостью кладки соответствовало характеру своего бывшего хозяина. Мощные стены словно были рассчитаны на орудийный огонь. Вот почему наши снайперы, разведчики, корректировщики огня в этом доме, оказавшемся на передовой линии фронта, чувствовали себя довольно уверенно.
Из орудий каких только калибров не палили по дому Петра I фашисты. Порой здание надолго скрывалось из глаз за плотной пеленой взрывов. Но оседали частицы земли, и остов старинного дома выплывал, словно корабль из тумана. Глядя на него, красноармейцы вспоминали царя-преобразователя добрым словом.
Этот дом был для фашистов как бельмо на глазу, и они не раз предпринимали попытки овладеть им. Иногда немцам удавалось перейти замерзшую реку и выбить из старинного здания наших бойцов, но закрепиться им не давали. Разуверившись в возможностях использовать дом-крепость в собственных целях, враг, в очередной раз отбив его, заложил под стены динамит.
Случилось это в декабре 1942 года. Когда раздался мощный взрыв, разрушивший здание, фашисты посчитали, что с крепостью покончено навсегда. Но из обломков дома и после вылетали снайперские пули, уходили бойцы в разведку и по-прежнему четко выполняли свои обязанности наблюдатели и корректировщики огня.
Было в этом что-то символическое. Разрушенное здание служило своей земле, словно раненый боец, не пожелавший покинуть окоп во время боя.
Взорвав дом, фашисты просчитались, как уже не раз просчитывались, намечая даты взятия советских городов. Пройдя в победном марше по европейским государствам (танки часто пожирали километры с открытыми люками, из которых, высунувшись по пояс, гордо взирали победители), фашисты натолкнулись в России на такое ожесточенное сопротивление, что с ужасом заговорили о непознаваемой русской душе. Рассчитывая на внезапность удара, на значительный перевес в технике, они не учли моральный фактор.
Еще в июле сорок второго года боец бригады И. Д. Иванов писал матери:
«Примите от меня красноармейский привет и пожелания вам наилучших результатов в работе и жизни на благо социалистического отечества».
В тяжелейшие дни поражений народ был уверен в победе. В сентябре 1942-го Иванов писал матери:
«Немец, опьяненный и озверелый, прет и забирает нашу землю, радость, жизнь… Тяжело и обидно, но он нас все еще бьет».
Нерушимая вера в победу выразилась здесь словом «еще».
В письме матери, помеченном 1 октября 1942 года, Иванов пишет:
«Я стоял на посту и вспомнил детство. Вспоминал, как вставал в шесть утра, когда синеет небо и исчезают звезды. Появлялось солнце, и иней на земле блестел и серебрился ослепительно ярко, а лес в утренних лучах отдавал зелеными, желтыми и красными оттенками. Холодок бежал по спине, сильно хотелось спать. Но стой! Убеди и заставь себя!»
В этих строках видна органическая связь человека с родной землей, на которой враг начал, как пишет Иван Дмитриевич в этом же письме, «свинничать, пакостить, убивать, грабить».
Не в этом ли загадка русской души? И, словно давая отгадку, Иванов позднее, 3 февраля 1943 года, пишет матери:
«Сегодня русскому разбили нос, а завтра он снесет голову!» И несколько ниже: «Русский раскачался, двинулся, и никакая сила теперь не сможет его остановить!»
Подобные письма слали с фронта почти все солдаты. Выдержки из писем Ивана Иванова здесь приведены, потому что этот боец носил характерную русскую фамилию.
«Сдавайся, русский Иван!» — кричали фашисты в начале войны. А в конце ее большинство из оставшихся в живых, вскинув руки вверх, орало в страхе: «Гитлер капут!»
В ноябре противотанковая бригада полностью вошла в состав 60-й армии, которой командовал генерал Черняховский. Полковник П. П. Тютрин был отозван в тыл из-за болезни. Командиром бригады назначен подполковник Николай Федорович Ментюков.
Когда зима вошла в силу и сковала льдом реку, чаще стали проводиться разведки боем. В очередной из них принял участие командир взвода управления артполка младший лейтенант Воеводин.
В два часа ночи полсотни бойцов, одетых в маскхалаты, поползли по льду реки. Но не одолели и ста метров, как с вражеской стороны открыли по ним огонь. Разведчики ответили тем же, на помощь им пришли наши орудия, однако положение было далеко не равным. Распластавшиеся красноармейцы, залитые светом вражеских ракет, хорошо видны врагу: их маскхалаты, спасавшие на снегу, здесь, на незаснеженном темном льду, выделялись контрастно.
В этом ночном бою потери бригады были значительны. Воеводина ранило дважды. Ему оторвало большой палец на ноге, и разрывная пуля вошла в плечо, а вышла через грудь.
Наскоро перевязанный в пехотной траншее, Воеводин пошел в санчасть, наотрез отказавшись от провожатого. Как он проделал путь в десять километров, не знает никто. Отворив дверь санчасти, истекающий кровью младший лейтенант упал без сознания.
Фашисты, напуганные нашей разведкой, пригнали на берег женщин, детей, оставшихся в городе, и заставили их поливать из ведер тропки, ведущие вверх, чтоб лед сделал их позиции неприступными. Кроме того, они опутали весь берег колючей проволокой и пустили по ней электрический ток. Несколько наших разведчиков, пытавшихся пробраться сквозь проволоку, так и застыли на ней. Фашисты не снимали их трупы для устрашения.