Суд начался минута в минуту. Было объявлено, что разбирается дело об изнасиловании мещанки Бахваловой нижними чинами Преображенского полка.
Константин внимательно посмотрел на своих подопечных – ефрейторов и рядовых, стараясь напомнить им о их вчерашней беседе. Под вечер он заходил к ним на полковую гауптвахту. Разговор был долгий, но молчания – больше.
– Как вы могли опозорить так полк?
– Мы не подумали, – хмуро сказал Нечаев.
– О себе почему не подумали?
– Бес попутал, жарко было, – отвечал за всех опять Нечаев.
– Домой хотелось, мне хотелось домой к жене, – всхлипнул самый молодой Позик.
– Ты же в отпуске уже был!
– Не был я, не пропустили. Сказали, причин пока нет.
– Но порядок же по отпускам существует?…
– Кто его знает. Так говорят, но на самом деле не то…
– А вы что молчите? – Константин посмотрел на остальных троих и ужаснулся: – Как вы могли – все!.. Как звери…
– Она сама допустила, смеялась. Думали, что согласная…
– Вас будут судить. Очень строго. Я не пугаю, а советую не изворачиваться, говорить правду, всю правду. Только так заслужите снисхождение…
Солдаты, к счастью, на скамье подсудимых вели себя прилично: во всем повинились, не сваливали случившееся друг на друга, не изворачивались. Но суд был строг: четырех приговорили к каторжным работам на восемь лет, двоих-на четыре года. Оправдали только одного, совсем молодого Позика. После разбирательства виновные сказали свое последнее слово – всё, как учил их Константин: что осрамили полк, что огорчили начальство и принесли ему неприятности. Просили милости, потому что служили всегда честно и непорочно. Константину было больно их слушать. «Мне придется прибегнуть к Высочайшему милосердию», – подумал Константин. Он хотел облегчить положение осужденных.
Суд, а вернее случившееся в полку и приведшее к суду произвело на Константина удручающее впечатление. Знак о возможной распущенности полка и его неуправляемости был подан. Он вдруг остро почувствовал разницу между ротой, в которой почти каждого солдата знал в лицо, и многоликостью полка.