«Я присоединился к экскурсии, и мы выехали 13 или 14 августа. Вместе с нами ехали еще два молодых офицера, только что выпущенные в полки Московского военного округа. Настроение, как всегда в экскурсиях, бодрое и объединенное, было еще приподнято нежданной радостью и честью приглашения в Осташево. Почти все должны были впервые войти в великокняжеский дом и семью, и потому понятно, что были некоторые волнения по вопросам этикета. И тут же в вагоне началась теоретическая и практическая подготовка для правильного их разрешения. Впрочем, облегчение в таких затруднениях обычно очень охотно и неприметно принимают на себя хозяева, оставляя наивных гостей в уверенности, что „никакого этикета почти что и нет“.
Ранним утром мы прибыли на ст. Волоколамск. Наш вагон отвели на запасной путь. В нем остались два наших молодых офицера в ожидании, что и они удостоятся приглашения, когда хозяева узнают об их приезде с экскурсией, и обязательством привезти с собой альбом, догоняющий скорым поездом.
На вокзале встречает кто-то вроде приказчика из экономии: «Лошади ждут». За нами высланы 6–7 четверок, с колокольчиками и бубенцами, запряженными в старомодные ландо и коляски с гербами на кузовах и дверцах; кучера в черных бархатных безрукавках, с красными рукавами и воротами шелковых рубашек и в круглых шапочках с павлиньими перьями – все по традициям старого усадебного барства.
Утро дивное. Природа – наша истая великороссийская, центральная, московская – открытая, привольная, богатая и красивая: золотые поля, горизонт заслонен, а небо все открыто, солнце светит и греет с минуты восхода, сквозя через траву косыми лучами и играя росой… Из трав кричат коростели, над лошадьми уже мухи… Четверки бегут по проселку, то пыльному в поле, то колеистому в лесу.
Всего пути от станции до Осташево – верст восемнадцать. Верст за пять до усадьбы мы остановились на полянке леса, чтоб поразмяться, отряхнуть пыль и приготовиться к встрече.
Оставалось версты две, как по дороге навстречу показались всадники: Великий князь с сыном, князем Георгием Константиновичем и с берейтором позади. Великий князь был в сюртуке, князь Георгий – в кадетской белой рубашке с погонами Аракчеевского корпуса.
Мы остановились и вышли из экипажей навстречу. Великий князь поднял лошадь галопом.
– Добро пожаловать! Здравствуйте, дорогие виленцы!
После первых приветствий я представил Великому князю офицеров. Великий князь представил нам сына, шепнув мне сейчас же: «Пожалуйста, без титула – Георгий Константинович», а я представил Его Высочеству каждого юнкера.
Сейчас же тронулись дальше. Великий князь ехал сначала рядом с экипажами, разговаривая, но скоро пошел рысью вперед, спасаясь от пыли.
Вот и дворец – «приют уединенный», как назвал поэт-хозяин в своем стихотворении «Осташево».
Осташево – из подмосковных усадеб средней руки. Въездная дорога подвела нас к заднему фасаду двухэтажного, не очень большого, незатейливого барского дома с двумя небольшими крыльями, с куполом и на нем флагштоком и с широким, но низким подъездом. Вправо темнел старинный парк, за дворцом проглянули пруды. На подъезде нас встречала княжна Верочка, тогда ребенок лет семи-восьми, в больших круглых очках, которые она обречена носить до зрелого возраста, окруженная домочадцами: гувернанткой, управляющим двором, учителями князя Георгия и кем-то из гостей, проводящих в Осташево все лето. Едва поздоровались, Великий князь повел нас в комнаты, отведенные для юнкеров. Несмотря на то, что еще телеграммами выяснилось, что мы не можем остаться на ночь, для каждого юнкера была приготовлена, хотя и на полу, но манившая белизной и пышностью постель (я позже узнал, что многие после обеда все-таки повалялись на них, якобы отдыхая, чтобы использовать все, что предоставлено гостеприимством); для офицеров были отведены комнаты рядом, а меня Великий князь провел на половину Великой княгини и оставил в комнате, в которой уже лежали мои дорожные вещи, сказав:
– А вам, Борис Викторович, мы отвели «жениховую». Она так называется потому, что здесь у нас жил Багратион, когда был женихом Татьяны. Приходите вниз к чаю!
За чаем внизу, в большой столовой, выходящей окнами на веранду и пруды, собрались все, кроме Великой княгини, которая еще не выходила. Великий князь сел за самовар и сам разлил на всех до последнего, каждого спрашивая, кому чай, кому кофе, да еще, если чай, то «покрепче или средний». С непривычки к обстановке и к сервировке «утреннего чая» у юнкеров глаза разбегались: что за чай, когда тут же и кофе, и булочки с тмином, печенье и масло, и липовый мед, и сливки, да еще «почему-то» и простокваша в порциональных баночках!.. Однако понемногу освоились и во всем хорошо разобрались…
После чая Великий князь провел нас по всему дому. После таких же прогулок по Мраморному или Павловскому дворцам, здесь Августейшему хозяину, знатоку и любителю старины и художества, почти что не на чем было останавливаться. Я помню, что более всего именно здесь была оригинальна и любопытна галерея портретов шаржей, вырезанных из выходивших когда-то приложений к «Новому времени», окантованных в стекла и развешанных по обе стороны светлого перехода из центрального здания в одно из крыльев.
Обойдя с нами дом и отпустив юнкеров с офицерами в церковь, Великий князь поднялся со мною наверх и провел меня в будуар Великой княгини. Елизавета Маврикиевна оканчивала кофе за маленьким столиком; я уже знаком с Великой княгиней; мы присели на минуту и обменялись лишь немногими фразами о дороге.
– Итак, мы сейчас встретимся в церкви; из-за меня все опаздывают. Услышим хорошее пение? Великий князь так много говорил о вашем хоре…
К сожалению, пришлось огорчить хозяев и даже разуверить, что не каждые 25 виленцев могут петь так, как пели 26 июля 1911 года вызванные на царский смотр виленцы-гимнасты, катая Великого князя вечером по Дудергофскому озеру, или как пели недавно поочередно 12 взводов в Оранах, на берегу озера Глух.
– Так вы идете, а то мы все опоздаем!
Мы отправились в церковь втроем – Великий князь с сыном и я – и вышли на дорогу к ней через веранду со стороны фасада дворца.
Немного скромно автор назвал просто лугом тот великолепный, многоцветный «мавританский ковер», одну из самых дорогих садовых затей, который расстилался от дворца до прудов.
В церкви пришлось пожалеть, что мы не могли составить хора: пели 5–7 дворовых, Георгий Константинович и два юнкера, но у них «что-то не ладилось»…
Во время заупокойной ектений священник поминал скончавшуюся матушку Великого князя Александру Иосифовну. Великий князь и подошедшие уже Великая княгиня с дочкой опускались на колени.
По окончании службы, когда вышли за ограду церкви, я представил Великой княгине всех офицеров и каждого юнкера. Вот здесь юнкерам пригодились «практические» занятия по этикету… Здесь у ограды мы снялись общею группой. Из церкви возвращались порознь: я провожал во дворец Великую княгиню с Верой Константиновной, и мы отправились коротким путем на паром, а Великий князь с князем Георгием и с юнкерами отправились на купанье.
Когда я вернулся к ним, купание уже закончилось: юнкера шумно одевались, камердинер вытирал князя Георгия большой мохнатой простыней, а Великий князь старался выбраться на каблуках на берег по затопленным мосткам. Осташевская купальня не была рассчитана на взвод юнкеров.
С купанья мы прошли к кегельбану. Пока юнкера играли с Георгием Константиновичем или отдыхали в парке, Beликий князь выслушал мой служебный доклад о жизни училища: о закончившем лагерь подвижном сборе в Либаве с выходом на шести миноносцах в море, о производстве и прощании с выпуском. Как всегда, мы перебрали попутно целый ряд юнкеров, заинтересовавших Великого князя и оставивших след в его удивительной памяти, чрезвычайно внимательной к людям. Помню, например, что мы говорили тогда о характере фельдфебеля третьей роты Сергея Карпувича. Гонг позвал нас к столу. Великому князю в этот период уже предписан был врачами особый режим: он не завтракал, не обедал, не ужинал, а «ел», как он говорил о себе, понемногу, но много раз в день; и его легкий завтрак не отличался от обеда, как и обед от ужина.
Но для нас в этот день, как для представителей «военно-учебных заведений», имеющих свою, особую репутацию в пищевом режиме, было приготовлено два сытных обеда – один около полудня и другой под вечер, и тоже не отличавшихся один от другого.
В той же столовой стол на 40 персон был накрыт покоем и убран гирляндочками зелени и цветами. С минуту мы ожидали выхода Великой княгини. Георгий Константинович, по обычаю семьи, читал молитву. Великий князь удивительно умел и любил создавать за столом общую беседу. Он чутко слышал и вслушивался, подхватывал тему, затронутую на одном конце стола, передавал темы из середины к концам, ободрял говорящих, вызывал на реплики молчаливых и быстро всех вовлекал в непринужденную беседу, будучи ее душой и руководителем. Юнкера и в этом застольном испытании, сидя вперемешку среди членов семьи, домочадцев, чувствовали себя спокойно, хотя потом и признавались кой в каких курьезных, но несерьезных промахах…
… От юнкера к юнкеру, зигзагами, минуя посторонних, до середины стола доходит шепотом «передача»: «Князь Георгий Константинович пьет квасом за здоровье начальника училища». Обратно, тем же способом, в котором изощрились виленцы, доходит ответ: «Начальник училища благодарит и пьет вином за здоровье Георгия Константиновича».
После «первого» обеда пили кофе в гостиной и курили на веранде и в большом фюрмуаре, там же играли на китайском бильярде. А на веранде сняли княжну Верочку, когда она завладела чьим-то штыком и не хотела его выпустить из ручек.
Великий князь, имевший привычку после обеда крепко поспать буквально 10 минут, уже дремал и скоро ушел, сознавшись, что «и хотел бы», но не может себя пересилить. И все, кроме детей и юнкеров, разошлись по комнатам.
Княжна Верочка в тот период имела весьма «милитаристские» наклонности: у нее была в парке своя высокая походная палатка с целым арсеналом оружия и воинских доспехов, и еще до обеда маленькая Минерва появилась перед юнкерами на часах у своей палатки в серебряных латах и шлеме и с каким-то арбалетом на плече. Брат княжны Георгий Константинович, как кадет IV или V класса, «сердцем сознавая родство с великой воинской семьей», был, конечно, более милитаристичен в ту пору, чем сам Марс, и располагал еще большим арсеналом, обращая в оружие все, что попадало под руку. Понятно, что послеобеденная встреча так настроенных детей с юнкерами повела к немедленному разделению их на две армии: одна под командой князя Георгия, другая под командой княжны Верочки, к вооружению их «до зубов» оружием и садовыми орудиями, к защите и осаде крепости-палатки. В разгар сражения, когда «армия» князя Георгия, закончив обходное движение, бросилась «на ура» на штурм, а защитники палатки готовы были лучше погибнуть, чем выдать коменданта, появился Великий князь, и нас позвали к чаю.
Чай проходил быстро: было объявлено, что сейчас же все идем в лес по грибы. При сходе с веранды Великой княгине и нам подали корзины, большие размеры которых показывали и то, что здесь много грибов, и то, что собирать их привыкли тщательно.
Дорога шла направо с веранды через великолепный старинный сосновый парк, со сводами ветвей над заросшими травой дорожками, полный аромата горячей хвои, и переходила неприметно в черный лес…
Недалеко от дома Великий князь указал мне на удивительно красивое местечко: крутой спуск парка налево к низине реки пересекали два овражка, образуя между собой холм, покрытый соснами, с великолепным видом на долину…
– Мы называем этот холм – холмом Олега: это его любимое место, – сказал Великий князь.
Мне вспомнилось, как когда-то, когда я сам еще был юнкером, мне случилось, делая съемку около Красносельского лагеря, увидеть в спину Великого князя, тогда еще молодого измайловца, одиноко и задумчиво сидевшего на таком же месте на Дудергофской горе с записной книжкой в руке…
Перейдя в березовый лес, мы разделились на две группы. Одну повел Великий князь, я присоединился к Великой княгине. Большие корзинки были взяты не напрасно и не напрасно сказана строка – «И белый гриб украдкой дразнит взор» – в поэтическом описании Осташева. Возгласы – «Ах, гриб!» – начались сразу. Великая княгиня восторженно радовалась своим находкам, но плохо видела. Мы шли рядом, и я, завидя гриб, «дразнящий взор», приостанавливался и начинал вслух догадки, что на таком месте должен быть гриб. Несколько раз мне удалось обрадовать Великую княгиню, но вскоре я был разгадан. Тем не менее, корзиночка Великой княгини наполнялась быстрее моей: юнкера подносили ей свои лучшие находки.
Гуляя по лесу, время от времени аукаясь между собой и с отделившейся группой, мы заговорили с Великой княгиней о «собирании грибов в Павловске» – так Елизавета Маврикиевна называла любимые Великим князем прогулки с сыновьями в Павловском парке для «собирания» и привода во дворец повстречавшихся кадет. С этой темы перешли на разговор о князе Олеге и обо всех детях. Я помню, как меня удивила совершенно тогда непонятная и странная тревога, с которой мать говорила о них. Казалось бы, где же и кому быть спокойнее, чем ей, за будущее своих сыновей и дочерей!..
Когда мы вышли на какую-то опушку, я спросил Великую княгиню, принадлежит ли это поле к их имению? Она отвечала, что не знает ни границ, ни дороги к дому. В это время навстречу нам с противоположной опушки показался Великий князь со своими спутниками. Мы сошлись на середине поляны; корзины были полны белыми грибами! Великий князь повел нас домой своей любимою дорогой. К нам вышли навстречу наши два молодые офицера, доставленные на тройке в Осташево после того, как прошел скорый поезд и привез наш альбом. Альбом был с ними и тотчас же поднесен Великому князю. Великая княгиня опустилась на скамейку, юнкера сели вокруг и начали рассматривание, страница за страницей, нашей жизни и бесконечные воспоминания, вызываемые каждым запечатленным мгновением. Мы остановились дольше на страницах последнего приезда Великого князя: вот его вагон с ординарцами у входа, вот обход палаток, смотр пулеметного ученья, состязание в применении к местности, группа на сломанном дубе, отъезд… К концу разглядывания альбома юнкера поднесли Великой княгине целый сноп осташевских полевых цветов.
Мы возвратились в сумерках к ужину, или ко второму обеду. Еще где-то во время прогулки было замечено исчезновение Георгия Константиновича. Когда его не оказалось и дома, поднялась тревога. Я приказал, не делая шума, проверить и своих: не оказалось юнкера Алдатова, кавказца из православных осетин, будущего моего конного ординарца. Это был юнкер из тех, которых определили строки сонета «Юнкеру» Великого князя:
Как утра блеск, твое сияет око,
Решимостью и удалью горя.
Мир тесен для тебя: вдаль за моря
Стремишься ты, за облака высоко…
Но тем тревожнее было исчезновение именно с ним маленького князя. Тревога рассеялась к ужину: лихой кадет воспылал дружбой к лихому юнкеру и склонил его бежать вместе из узких пределов поднадзорной прогулки «по грибы» на рыбную ловлю с лодки. Вернулись оба сконфуженные, кажется, скрывая промоченные части обмундирования.
Несколько слов о судьбе Алдатова. К нему относятся и последние две строчки сонета «Юнкеру» Великого князя:
И рад сражаться с недругом жестоко
За родину, за веру, за Царя.
В самом начале I Мировой войны он был ранен и захвачен немцами в плен. В то время немцы занимались разложением наших пленных и выискивали, между прочим, магометан, которые могли бы пригодиться при выступлении Турции. Алдатов – православный осетин, знавший какое-то турецкое наречие и магометанские молитвенные обряды, – сумел так ловко выдать себя за магометанина-турка, ненавидящего Россию и фанатически преданного падишаху, что немцы дали ему полную экипировку, снабдили «суточными» и отправили со своим военным агента в Константинополь в расположение турецкого правительства. По дороге, в Бухаресте, когда военный агент разговаривал у задней площадки спального вагона с приятелями из Германского посольства, Алдатов с саквояжем в руках стоял на передней площадке. А когда поезд тронулся, он сошел на платформу, раскланялся со своим «попутчиком» и его приятелем и отправился в русское посольство. Все это он сам мне рассказывал, будучи уже снова раненным, в лазарете лейб-гвардии Конного полка. Кончил он как суждено было кончить многим русским героям на войне.
Ко «второму» обеду среди прочих блюд были поданы и белые грибы в сметане. В чем тут проявилась ловкость повара – в быстроте или в смекалке – осталось тайной его и дворецкого. После обеда я был приглашен наверх к Великой княгине и Великому князю. Когда совершенно стемнело за окнами, по очертаниям прудов и островков, на пристани парома, и на деревьях стали загораться разноцветные фонарики и изукрасили вид сотнями огней иллюминации. Мы спустились вниз к собравшимся в цветнике у веранды детям со всеми «своими» и со всеми гостями. Влево от нас, не выдвигаясь вперед, но свободно разговаривая, вытянулась вся дворня барского дома и толпа крестьян. Все уже знали, что в честь гостей сегодня зажигается не только иллюминация, но и фейерверк. Полетели ракеты, римские свечи, жаворонки, шутихи, забили фонтаны, завертелись солнца. Раздавались «ахи» и восторги… Но помимо обычной красоты в этих «потешных огнях» была и другая красота: соблюдение традиции старого подмосковного приема гостей в барской усадьбе. По тем же традициям и заканчивался вечер. Мы перешли в зал и расселись под стенами, как перед балом; появились лакеи с подносами и начали обносить нас вареньями, мармеладами, пастилой, засахаренными фруктами, изюмом – вообще нашим старым, памятным с давнего детства «домашним десертом». Затем стулья сдвинули на середину, в круг, и начались игры. Первой игрой Великий князь выбрал шарады и сам вышел в другую комнату разгадчиком. Сговаривались недолго. Предложенная юнкерами фраза была одобрена Великой княгиней. Но недолго длилось и разгадывание: уже второго юнкера, выпутывающегося из какого-то длинного рассказа о «полевых» занятиях, Великий князь остановил словами: