Девятого января 1914 года на сцене Эрмитажного театра состоялась премьера драмы «Царь Иудейский». Начало было назначено на восемь часов вечера. Но публика, придворная, великосветская, роскошно одетая, сановная, с громкими именами, с репутацией «деятелей России», заполнила околотеатральные залы уже в семь часов. Многие из присутствующих, а позже и газеты, объясняли это тем, что впервые зрители смогли осмотреть обычно закрытые залы дворца. На самом деле имя и положение августейшего автора, борьба за возможность пьесы появиться на подмостках, необычная постановка и содержание ее – всё интриговало элиту Петербурга. Накаляло атмосферу ожидание высочайших особ. Открылись двери, и прекрасный Эрмитажный театр пригласил зрителей. Амфитеатром с бархатными сиденьями зал. Внизу кресла. Государь приехал из Царского Села с Великими княжнами. Он не забыл (а это в сложившейся ситуации важно) надеть жетон «Измайловских досугов», который вручил ему Константин в давние времена, когда они были молоды: Государь – еще Наследник, а Константин – командир Измайловской роты. Кстати, программу спектакля тоже украшал знак «Измайловских досугов» с девизом «Во имя доблести, добра и красоты».
В зале, как никогда, царила приподнятая, торжественная, в чем-то даже величественная атмосфера. Все двигались в замедленном ритме, будто готовили себя к священной теме предстоящей мистерии.
Раздалась увертюра. Благозвучная, широкая. Как гимн, торжественная. Ее звуки усилила хоровая стихия. Медленно начал подниматься занавес Эрмитажного театра, за ним открылся другой, созданный в теме мистерии. Даже сегодня сказали бы, что это чистый модерн! На густо-красном мрачном фоне занавеса, как молнии или тернии того жуткого венца, который описывал К. Р. в своих примечаниях, змеились зигзаги и изломы черного, как запекшаяся кровь, цвета. За этим занавесом, предвестником трагедии, слышались шум, крики, возгласы. Они были радостными – народ Иерусалима встречает Христа Спасителя!
Занавес, мрачный и тревожный, вдруг ушел в землю (находка Арбатова: занавес не раздвигался и не поднимался – он падал). И зритель ослеплен югом, солнцем, синевой небес, красками нарядов толпы. «Стены иерусалимских домов из крупных серых камней, крутые изгибы улиц, зелень растений – словно бы сошли со страниц старинных альбомов, – передавали увиденное рецензенты. – Картина была жизненной и пленяла художественной достоверностью. Зал чувствовал, что за этой толпой, уже совсем рядом в Иерусалим вступает Христос».
1-й из народа
Благословен Давидов сын!
2-й
Осанна!
1-й
Осанна! Царь Израилев, грядущий
Во имя Господа!
3-й
Кто это?
4-й (презрительно)
Галилеянин!
5-й (с верою)
Пророк!
1-й
То Иисус, Пророк из Назарета…
Когда рассеется толпа, на сцене останутся сторонники и враги Иисуса. И среди них – Иосиф Аримафейский. Начнется спор, который закончится для Сына Божия Голгофой. Зритель запомнит мягкий, грустный голос, величавые неспешные движения, раздумья о предстоящем и силу веры в слова казненного Учителя – так играл автор драмы, Константин Романов, своего героя Иосифа Аримафейского.
Иосиф
Пускай навек Твои сомкнулись очи,
И плотию уснул Ты, как мертвец,
Но светит жизнь из тьмы могильной ночи,
Сияя солнцем в глубине сердец.
Живительно, и действенно, и ново
В сердцах у нас Твое бессмертно слово:
Любви к Тебе душа у нас полна,
А где любовь, там смерть побеждена!
Спектакль закончился в час ночи. Занавес упал последний раз, но зал молчал. Казалось, еще доносятся звуки бичевания Христа – Глазунов соединил симфоничность с ясностью и доступностью музыкального восприятия. Аплодисментов не было – все почувствовали, что театр в это вечер стал храмом, а в храме нет места аплодисментам.
Многие говорили, что почувствовали себя так, словно прожили часть жизни в земное время Христа. Это же чувствовал и Николай II, человек религиозный и впечатлительный.
Конечно, нельзя здесь не сослаться на впечатление о спектакле верного и надежного Анатолия Федоровича Кони: