Мой араб был привязан у палатки Бегри-бека потому, что по их закону жена погибшего и все его имущество переходило автоматически к брату. Нам все это очень не понравилось. В особенности мы были смущены и шокированы тем, что почтенная жена Мансур-бека, имеющая такого красавца-сына, должна перейти к этому грубому и злому дикарю, каковым был Бегри-бек. Но, возможно, она становилась его женой только номинально?
Командир полка, отпуская нас в курдский стан, сказал, чтобы мы там не задерживались и были осторожны. Ни того, ни другого мы не исполнили, так как нам было приятно побывать в небывалой обстановке. Мы знали, что курды нас не тронут: они мусульмане и их гостеприимство нам известно по долгой разведческой боевой службе.
С нами, но не на сером арабе, шел в село Хошад и Бегри-бек. Он вез в подарок командиру полка дивный малиновый халат местной работы. Такой «почетный» подарок делается курдами в исключительных случаях почетным гостям или лицам, оказавшим большие услуги их народу. И полковник Мигузов вполне этого заслуживал, так как он, кавказский казак, да еще терец, отлично понимал душу мусульманина и отнесся к курдам внимательно и благородно.
Разоружение курдов закончено. Десятка два наших полковых двуколок везли разный ненужный хлам огнестрельного курдского оружия всех калибров и систем. Бегри-бек и пять главных курдов были взяты в качестве заложников. Сын Мансур-бека и серый в яблоках жеребец остались в племени. Серый красавец потерян был мною безвозвратно.
Прибыв в Ван, полк расположился на старом биваке. Рядом уже стояли 1-й Таманский полк и 4-я Кубанская батарея. Закаспийская казачья бригада собралась вновь вместе. Через несколько дней в город вошла и 2-я Забайкальская казачья бригада генерала Трухина.
…В нашем полку среди молодежи полушутливо-полусерьезно говорилось о возможном образовании здесь «Ванского казачьего войска». Мы были тогда «империалисты», мы — это армия, будь то русские или казачьи части, и считали, «что завоевано оружием, кровью — то должно быть наше». А смертельная вражда между армянским и курдским населением требовала постоянной «третьей силы» для их умиротворения. Вот и говорили мы тогда «о Ванском казачестве»…
Мы беспечно отдыхали в Ване, как вдруг пронесся совершенно невероятный слух, что с юго-востока по нашим недавним боевым следам в Ван идет знаменитая Кавказская кавалерийская дивизия генерала Шарпантье. В ее составе находился и наш 1-й Хоперский полк — старейший в Кубанском войске. Говорили, что эта дивизия переброшена с Юго-Западного фронта в Персию, обогнула с юга Урмийское озеро и теперь идет к нам на соединение. Это была привилегированная кавалерийская «полугвардейская», как ее заслуженно считали, дивизия.
Слух скоро подтвердился. На наш бивак въехал квартирьер, он же адъютант 1-го Хоперского полка хорунжий Жорж Ларионов, наш общий друг и сверстник, выпуска 1912 года казачьей сотни Николаевского кавалерийского училища. На поджаром караковом горбоносом кабардинце, в черной запыленной черкеске, на которой красовались адъютантские аксельбанты и орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, он взбудоражил нас. Восторг многочисленных хорунжих-кавказцев бросил его в их объятия, они забросали Жоржа вопросами:
— Откуда ты? Где ваш полк? Правда ли, что он идет сюда, к нам?
В маленькой черной каракулевой папахе, глубоко надвинутой до самых бровей, с тонким профилем красивого и мужественного лица, с глубокой и уверенной посадкой в седле, он скромно, почти по-детски улыбаясь, отвечал нам:
— Конечно, наш полк идет сюда. Как видите, я прибыл квартирьером.
Мы дружески, без всякой зависти, бросали свои взгляды на его орден, сразу же проникшись убеждением, что наш Жорж есть, безусловно, отличный боевой офицер. В чине хорунжего и в самом начале войны он уже имел этот орден, даваемый в мирное время только за «25 лет честной и беспорочной службы в офицерских чинах», как обыкновенно писалось в реляциях. В нашей бригаде этого ордена еще никто не имел.
У нас экстренное собрание всех офицеров на тему — как встретить родной по войску полк?
Решено — каждая сотня готовит обед и фураж для лошадей «однономерной» сотни хоперцев. Офицеры угощают офицеров.
С этим вопросом старший среди нас, командир 4-й сотни, пятидесятилетний есаул Калугин, ветеран полка, обратился к полковнику Мигузову. И каково же было наше удивление, как и возмущение, когда мы узнали, что командир полка «не разрешает делать встречу».
Офицеры-кавказцы жили очень дружно между собой. 30-летняя служба полка в Закаспийской области, изолированного от всех, выработала в них чувство военного товарищества, чести и гордости за полк. Мигузов, терский казак, не любил кубанцев. Это мы знали.
— Ну и не надо!.. — загомонили все и решили: — Сотни угощают на свои сотенные артельные экономические деньги, а мы, офицеры, — на свой счет.
Это означало, что угощение шло не на полковой счет. Общество офицеров полка в императорской армии имело свои права.
Кавалерийская дивизия была уже в нескольких верстах от Вана, когда мы, три офицера, подъесаул Маневский, хорунжие Кулабухов и Елисеев, выехали ей навстречу. Под чахлыми, обветренными деревьями у горной дороги мы нашли спешенный штаб дивизии. Солидный и довольно рослый генерал лет пятидесяти, брюнет, платком вытирал пот со слегка лысеющей головы. Это и был начальник дивизии генерал Шарпантье. Старший из нас, подъесаул Маневский, представившись ему, доложил о нашей миссии. Генерал, не подавая нам руки, барским тоном кавалерийского офицера ответил:
— Паж-жялуста… нэ двэ чэс-са хэперцы мог-гють к вэм зэйехать…
По-русски, в переводе «с гвардейского», это звучало так:
— Пожалуйста… на два часа хоперцы могут к вам заехать. Маневский, козырнув, спросил:
— А где же 1-й Хоперский полк, ваше превосходительство?
— В эррь-ер-гэрди… (в арьергарде), — небрежно протянул он, при этом все время ударяя стеком по голенищу сапога.
Нам, казачьим офицерам, было очень неловко от такого холодного приема. Мы стояли и рассматривали штаб Кавказской кавалерийской дивизии и самого генерала Шарпантье. Он — «большой барин» и «с кавалерийским шиком» офицер. На нас, казачьих офицеров, генерал смотрит как бы снисходительно. И ответив на два вопроса Маневского, больше ни о чем его не спросил. Маневский, умный и воспитанный офицер, окончивший Московский кадетский корпус и казачью сотню Николаевского кавалерийского училища, то есть пройдя тот же метод и курс военной подготовки, что и Шарпантье, соблюдая личное достоинство и гордость, не задал ему больше никаких вопросов.
Штаб дивизии небольшой. Офицеры и ординарцы очень подтянуты. У офицеров на козырьки фуражек надеты длинные зеленые целлулоидные козырьки против солнца. Все они с интересом и молча, слыша этот диалог, рассматривали нас, представителей легкой казачьей иррегулярной конницы. Потом генерал Шарпантье, медленно повернувшись к своим офицерам, тихо, спокойно произнес:
— Пэ кэн-нем… сэ-эд-дис-сь…
По всей длинной колонне драгун словно долгим эхом пронеслись слова команды:
— Сад-ди-ись… ди-ись… ди-ись… Колонна двинулась.
Мы видим конные полки славной русской кавалерии императорской армии в полудикой Турции и с активным интересом рассматриваем их.
У них отличный конский состав. Лошади очень крупные. Видно, за ними хороший и обязательный уход. Но сейчас они захудалые. По каменистым дорогам и тропам долгого похода по Персии сильно «подбились», и многие из них тяжело и устало передвигают ноги. У драгун по сравнению с казачьим небольшой вьюк и хорошо приторочен к седлу. У рядовых и унтер-офицеров вид хороший и молодецкий. И видно, что они гордятся своими славными полками.
Офицеры подтянуты и все идут, строго держась своего места в строю, как и посадки в седле. Проходя мимо, все молча, с любопытством поворачивают головы, рассматривая нас. Мы отдаем честь проходящим полковым штандартам в чехлах, как и всем офицерам. Хорунжий Владимир Кулабухов встретил здесь многих своих сокурсников по Елисаветградскому кавалерийскому училищу.
Благородная воинская солидарность всегда была, и твердо была, в Русской императорской армии.
Так прошли старые и доблестные драгунские полки Кавказской кавалерийской дивизии — 16-й Тверской, 17-й Нижегородский и 18-й Северский.
Прошли, и после них как бы образовалось мертвое пространство — никого вокруг нас: ни войск, ни людей. И лишь три четверти часа спустя из-за перевала показалась узкая конная лента людей.
Мы сели в седла, зная, что это показались хоперцы. Вот и они…
Впереди — маленький сухонький изящный командир полка полковник Потто. Рядом с ним его помощник и ветеран полка, такой же сухонький и маленький, как и Потто, войсковой старшина Ларионов. Оба в серых черкесках и черных бешметах. Они — словно братья-близнецы. За ними — полковой штандарт, хор трубачей, ординарцы. Дальше — шесть сотен полка в длинной колонне по три. Все казаки в однообразных черных небольших папахах безо всякого «залома» их. Все — в защитного цвета гимнастерках, которых наша бригада не имеет. Очень многие украшены Георгиевскими крестами. У казаков резко замечен острый взгляд, воинская подтянутость, хорошо пригнанный вьюк, правильное держание дистанции в строю. С глубокой посадкой в седле на поджарых горных кабардинцах, просящих повода, и отшлифованные кавалерийской чопорностью той дивизии, в состав которой 1-й Хоперский полк входит.
Подъесаул Маневский доложил полковнику Потто, что кавказцы приглашают хоперцев к себе в гости на обед и фуражное довольствие прямо с похода, на что дал согласие их начальник дивизии. Потто приятно улыбается, благодарит нас за внимание, и его полк под бравурные звуки полковых трубачей и с заливными песнями в сотнях весело, шумно вошел в Ван, следуя к биваку нашего полка. Армяне высыпали из своих домов и радостно смотрели на молодецкий марш казаков. Из швейцарского консульства какие-то фигуры машут нам приветливо платочками.
Выстроенный в пешем строю Кавказский полк встретил хоперцев их полковым маршем. По сигналу штаб-трубача Хоперский полк широким наметом, словно идя в атаку, быстро построил свою полковую резервную колонну и по военной традиции ответил кавказцам их полковым маршем. Потом восторженные клики «ура» обоих полков покрыли всю нашу лощину, и казачья душа от восторга этой воинской встречи щемяще и горделиво полетела вверх, к небесам…
Кавалерийские перестроения и церемонии исключительно красивы. И одна из этих церемоний — «под штандарты» — в особенности. Она совершается в абсолютно полной тишине конного строя, под бравурно однотонные звуки трубачей, когда только цокот конских копыт да пыль от всадников, привозящих или увозящих свой полковой штандарт, адъютанта, штандартного урядника и его ассистента-урядника нарушают эту мертвую тишину строя.
Наконец окончилась и эта классическая воинская церемония — постоянная, несмотря ни на какую погоду и местность — полковое святое таинство. Полковник Потто взмахом своей плетки спешил полк.
Быстро разбив коновязи и не расседлывая лошадей, отпустив лишь подпруги, казаки закладывают им свежую люцерну кавказцев и потом, сотнями, следуют за командирами сотен и вахмистрами кавказцев в их «нумерные» сотни. Хор трубачей кавказцев встречает и ведет к себе хор трубачей хоперцев, обоз кавказцев — ведет обоз хоперцев. Веселою гурьбой двинулось офицерство обоих полков под дивные тени фруктового сада. Одним словом, встречает и угощает «свой — своих» по рангу, по положению, по номеру сотен.
И вся эта масса людей, около 2000 казаков, раскинулась под открытым небом длинными рядами прямо на земле. Сотни черных казачьих бурок служили «белыми скатертями».
У офицеров стол был более «комфортабелен»: две параллельные канавы до колен и меж ними поросшая травою земля — так же устланная бурками, на которых разостланы салфетки.
И у казаков, и у офицеров вдоволь местного красного вина.
Сытный вольготный обед прошел коротко, по-военному. Не прошло и получаса, как весело заговорил многосотенный казачий бивак. Со всех сторон двенадцати широко разбросанных сотен полились веселые песни. Грянуло два хора полковых трубачей. Рванулся разухабистый «казачок». Понеслась классическая кавказская лезгинка. И переплетясь исстари братским общением, два казачьих полка сплелись вместе, словно два брата родных и неразлучных, что и не отличишь — где хоперец, где кавказец-То была картина доподлинного казачьего братства и не «стремя к стремени по-казачьи», а прямо-таки «обе ноги в одно стремя». И лишь более степенные вахмистры и урядники, стоя небольшими группами сторонкой, подтянутые и молодецкие, словно оберегая гордость и достоинство всяк своего полка, с вежливым обращением на «вы» друг к другу вели ласковый разговор, конечно, о делах своего полка или сотни, дипломатично интересуясь внутренними порядками другого полка. Им незаметно вторили офицерские конные вестовые казаки и даже денщики, стоя у своих палаточек. У них ведь тоже «своя корпорация», свои интересы, свои заботы, свои радости да и… горести.
И все это «живая быль», показатель дружбы, неразрывного братства и горделивого достоинства казачьего.
Это был день незабываемый для обоих полков, радостный и более чем праздничный в нашей всегда тусклой боевой обстановке.
А у господ офицеров? Полковник Потто приглашен был к себе нашим командиром полка. Он, единственный из полка, жил в доме, но не в палатке. Итак, офицеры двух полков были предоставлены самим себе, что всегда так приятно, когда нет среди них высшего начальства, могущего их цукать. И самый старший среди нас оказался хоперец, войсковой старшина Ларионов, признанный душа-человек. В нашем полку не было штаб-офицеров. И вот — под ласкающей тенью дивных чернослив, осыпанных обильным урожаем, в своем безудержном порыве гостеприимства — «левый фланг» многочисленных хорунжих-кавказцев после необходимых официальных тостов «вырвал» власть у «правого фланга» матерых есаулов, уже затянул нашу, общую для всех кавказских войск традиционную застольную песню: