Маневский мог быть и дипломатом. Отделившись от нас, он учтиво и тихо спрашивает пожилую сестру милосердия. И вдруг мы слышим ее слова, произнесенные довольно громко:
— Наша организация «Союз городов» — это русское благотворительное учреждение для армии… мы всех кормим и поим бесплатно… Ведите своих молодецких казачков, и пусть они пьют на здоровье.
Маневский уже берет инициативу и спрашивает:
— Как же можно напоить кофе казаков, которых в полку около 1000 человек?
Сестра добро улыбается и отвечает:
— Всем хватит. Вы только распределите их человек по 200 на каждую палатку-столовую.
Казаки вошли посотенно. И вот, часто голодные, в постоянном неуюте, наши всегда безропотные казаки, войдя во вместительные палатки-столовые, не сомневаюсь, диву дались, увидев и почувствовав здесь такое растворяющее душу и тело тепло, уют, чистоту, порядок.
Засели за длинные столы… Но как сели казаки. Бурки спешно ввязаны в торока. Все — в овчинных полушубках поверх черкесок. За плечами — красные суконные башлыки. Все — при шашках и кинжалах. На груди — патронташи с боевыми патронами. У многих через плечо торбы, в которых у казаков всегда есть хлеб и патроны. Винтовки между ног. Папахи под мышками.
Казаки молча пьют кофе из больших, полулитровых чашек, окуная в него вкусные сдобные галеты размером «квадрат четверти». Так же пили и мы, офицеры, сидя за отдельным столом.
Все пьют спешно, словно боясь потерять время и лишиться такого вкусного напитка, да еще на походе, на коротком привале.
Маневский, очень заботливый командир сотни, встает из-за стола и идет к своей сотне, чтобы посмотреть, убедиться, довольны ли казаки.
Родная сотня всегда тянула меня к себе, хотя я и стал полковым адъютантом. Полтора года войны в ее составе, бесконечные разъезды, опасности сильно сближают людей.
Казаки очень любили и уважали Маневского, офицера исключительной честности, справедливости и во всем достойного человека. Но с ним они не были в близких взаимоотношениях, так как должность командира сотни считалась тогда высокой. К тому же он был старше их на 10–15 лет, смотря по году присяги казаков. Иное дело, многие из нас, хорунжих, которые возрастом были моложе их и которым казаки порою вне службы открывали и свою душу…
Я иду за Маневским и дружески киваю, больше песельникам, как бы спрашивая: «Ну, как кофе? Нравится?»
— Дюжа вкусная… но мало. А можно и иш-шо, ваше благородие? — спрашивают смельчаки.
У казаков кофе, белье, дитя — все женского рода.
— Я спрошу сестрицу, — быстро отвечаю им.
— Да пусть пьют на здоровье и сколько хотят, — отвечает ласково сестра, и громадные, ведерные медные чайники с кофе поплыли по столам, только подставляй казаки свои большие кружки.
— А можно галетов взять с собой? — спрашивают другие. Вновь обращаюсь к сестре.
— Да пусть берут сколько хотят, — отвечает сестра и добро улыбается.
И казаки взяли все, что было на столе. И пожалели некоторые из них, что свои торбы оставили на передней луке седла…
И потом, много дней спустя, казаки угощали нас «своим запасом», американскими галетами, как говорили, которые для них были слаще сладких пряников.
Кто был на голодном Турецком фронте, тот поймет тогдашнее состояние казаков и их радость от подобного приема.
Мы были приятно удивлены таким гостеприимством и организованностью «Земского союза городов», но это мы ощутили только единственный раз, так как наш полк, как и другие казачьи полки, был направлен в разные трущобы, на фланги пехоты.
Начались бои, началось новое победное движение вперед, и мы снова становились «на подножный корм»…
В Эрзеруме мы встретились со своим однобригадным 1-м Таманским полком. У них был новый командир полка полковник Кравченко и новый адъютант хорунжий Лопатин, казак станицы Расшеватской. Простояв в самом Эрзеруме несколько дней, вся дивизия втянулась в 1-ю Мемахатунскую операцию.
«По занятии Эрзерума части 1-го Кавказского армейского корпуса, преследуя турок, распространились на запад, приблизительно на 50 верст и остановились. Войскам была дана передышка. Турки же, подтянув подкрепления из Галиполи, на главном, эрзерумском направлении, наняли проявлять активность, производя почти непрерывные атаки наших войск, утомленных упорными боями длительной Эрзерумской операции», — пишет генерал Масловский.
В этой операции — 1-й Мемахатунской — участвовала полностью наша 5-я Кавказская казачья дивизия.
Выйдя из Эрзерума через «Сивасские ворота», полк свернул на юго-запад и втянулся в горы. На второй день вошел в село Бардак и остановился до распоряжения. Бардак по-турецки значит кувшин. Село лежало в долине маленькой речки Тузла-чай (Соленая река), на ее правом берегу. За речкой, на юг, — грозный массив Бегур-дага, заваленный снегом. На север — высокое плато. Все безжизненно. Никаких дорог. Никакого подвоза — ни фуража для лошадей, ни довольствия для казаков. В селе есть жители, у них, как у всех турок, бедные, скудные запасы муки и сена. С нами нет и нашего полкового обоза 1-го разряда, так как колесной дороги зимой здесь нет. В одну из ночей полку приказано продвинуться по долине вперед, до самых передовых позиций пехоты, и ждать нового распоряжения. Село маленькое. Офицерам досталась одна комната-трущоба. Не раздеваясь и не снимая оружия, все заснули вповалку на глиняном полу. Разъезд прапорщика Косульникова (терский казак), посланный немедленно же прямо на север к старшему пехотному начальнику, привез письменное приказание: «С рассветом полку двинуться на север, к селу, что в двух верстах, соединиться с пехотой и ждать ее наступления».
Рано утром полк выступил, но только показались наши головные дозорные на перевале, отделявшем нас от пехоты, как во фланг были жестоко обстреляны турками на самом близком расстоянии. Они отскочили к полку. Полк остановился, и потом мы пополувзводно, с перерывами, «в один конь», проскакали карьером это смертоносное пространство под жесточайшим огнем турок. Тут же мы воткнулись в маленькое село, где стояла наша пехота, и взводами, разбросанными сотнями укрылись в разных неровностях местности и за селом. И только что полк остановился, как из нор-хат этого сельца стали очень быстро выскакивать наши солдаты в шинелях, бегом сразу строили боевые цепи и, не открывая огня, меся сапогами снег и грязь, спотыкаясь по каменьям, двинулись быстро вперед по горной низине, которая была чуть поката в сторону противника. За нею, может быть, в тысяче шагах, крутыми скатами поднималось плато, занятое турками. И «заскворчало» все со стороны турок сильнейшим огнем. Две цепи русских солдат продолжали идти вперед очень быстро, не открывая огня. Пули турок перелетали, ложились в нашем сельце. Было очень неприятно это ощущать в бездействии и беспомощности. Наша пехота прошла уже половину пространства, отделявшего ее от турок, как мы услышали крики солдат:
— Кавалерия — вперед!.. Кавалерия — вперед!..
Это был тот животрепещущий признак конца боя, когда пехота сбивала противника, противник снимался со своих позиций и уходил. И пехота, не могущая его догнать, со щемящей и победной радостью звала для этого свою союзницу — конницу.
— Полк, сад-дись!.. Первый дивизион, в ат-таку!.. — произвольно, вне всякого рассуждения и не получая ни от кого распоряжения, громко, зычно выкрикнул полковник Мигузов.
Впереди нас была единственная тропа «в один конь». Ни вправо, ни влево от нее нельзя было скакать.
— Первый взвод, вперед, широким наметом!.. — немедленно же выкрикнул своим густым голосом маленький ростом, тщедушный командир 1-й сотни подъесаул Алферов, казак станицы Урупской.
— Первый взвод, за мной… — как всегда скромно, словно стесняясь, произнес своим казакам хорунжий Коля Леурда и с места, широким наметом пустил вперед своего мощного тугоуздого коня…
Казаки 1-го взвода последовали за своим офицером тем же аллюром. За 1-м взводом выскочил и Алферов с остальными взводами. За 1-й сотней стала выбрасываться 2-я сотня есаула Пучкова.
130 казаков 1-й сотни скакали молча куда-то вниз, «в один конь», и впереди всех, без головных дозоров скакал хорунжий Леурда, храбрый офицер, мой друг, всегда искавший смерти в боях… Он ее и нашел, но позже и при других обстоятельствах…
За ним, не отставая ни на шаг, скакал его конный вестовой Желтухин, казак станицы Ильинской, на очень прытком сером коне в яблоках.
Полковник Мигузов всегда во время боя держал возле себя подъесаула Маневского как советника. В данный момент впереди 3-й сотни Маневского верхом шел молодой прапорщик Бабаев, ускоренного — 1915 года — курса артиллерийского училища. Умный и воспитанный офицер, он не блистал в конном строю. Мигузов, бросив взгляд на его слегка согнутую фигуру, выкрикнул мне:
— Станьте во главе 3-й сотни!
Мы проскакиваем цепи нашей пехоты, которая продолжает быстро идти вперед, и солдаты радостно кричат нам:
— Скорее, скорее, казаки!
Настоящее воинское братство познается только в бою.
Голова 1-й сотни, следуя по тропе, повернула чуть налево, обогнула отрог кряжа и скрылась от нас. И когда и 3-я сотня обогнула этот отрог, навстречу нам густой толпой скорым шагом повалила плененная турецкая пехота.
— Пленных не рубить!.. Не рубить!.. Не имеете права!.. — вдруг слышу я выкрики турецкого офицера по-русски, одетого в светлое пальто, быстро идущего в толпе пленных левее нас, скачущих им навстречу.
1-я сотня остановилась. 2-я и 3-я по инерции проскочили к голове первой сотни и также остановились. Здесь — новые толпы пленных турок, их офицеры и два крупных мула, на которых находились 2 горных орудия на вьюках.
Оказалось, турки, увидев несущихся казаков, быстро оставили свои позиции, бросились вниз к дороге, но тут им перерезал путь взвод хорунжего Леурды. И как всегда бывает в конных атаках на пехоту — когда первые ряды конницы доходят «до удара в шашки», — пехота сдается.
Так было и здесь. Сгоряча один турок хватил штыком коня Желтухина в правую лопатку. Молодецкий казак немедленно же нанес ему удар шашкой по голове, но клинок соскользнул и «отвалил» турку только щеку.